Юрий Афанасьев: после 13 января пути Литвы и России кардинально разошлись

После январских событий в Вильнюсе векторы движения Литвы и России кардинальным образом разошлись. Литва двинулась в сторону построения гражданского общества и демократии, а Россия вернулась к авторитаризму. Об этом сегодня с трибуны Сейма Литвы говорил российский историк, один из лидеров российского демократического движения конца 1980 - начала 90-х гг. Юрий Афанасьев.

В 1991 году Ю.Афанасьев вел, пожалуй, самый крупный митинг в новейшей истории России, который прошел под лозунгами «Свободу Литве» и «Руки прочь от Литвы». Тогда в центре Москвы, чтобы поддержать независимости Литвы, собралось около 400 000 человек.

Как отметил Ю.Афанасьев в своей речи 13 января 2011 года в литовском Сейме, если кремлевское руководство тогда не услышало призывов литовцев не допустить кровопролития, то «голос защитников свободы из Литвы дошел до Москвы спонтанной, до Москвы улиц и площадей».

Он считает, что после январских событий в Вильнюсе векторы движения Литвы и России кардинальным образом разошлись. Литва двинулась в сторону построения гражданского общества и демократии, а Россия вернулась к авторитаризму.

Предлагаем вашему вниманию полный текст его речи, прозвучавшей в ходе торжественного заседания в Сейме Литвы, посвященного 20-летию трагических событий в Вильнюсе, 13 января 2011 года:

"Высокочтимый Сейм!

Уважаемые приглашенные!

На мою долю выпала большая честь поздравить вас с Днем защитников свободы. Я знаю, что в России есть немало людей, которые присоединились бы к этому моему поздравлению, но я делаю это исключительно от себя лично, потому что, поздравляя вас с этим торжественным памятным днем, я, в отличие, может быть от кого-то, испытываю раздирающее душу противоречие. С одной стороны чуство безграничной гордости за вновь обретенное тогда Литвой независимое развитие и в то же время – мучительное чувство горечи, сожаления и обиду за то, что произошло примерно в то же время и продолжается до сих пор в России.

Мне довелось не только сопереживать происходящие в те дни события в Литве, но и в определенной мере быть их соучастником. В ту ночь, когда советский спецназ при поддержке танков штурмовал вильнюсский телецентр и безоружную толпу его защитников, мне, примерно часа в три или в четыре утра, позвонил Витаутас Лансбергис и, обрисовав ситуацию, сказал, что он не может даже никому дозвониться. Буквально никому из тогдашнего нашего руководства, и просил меня это сделать.

Он, видимо, тогда еще полагал, что наше руководство могло не знать о происходящем. Но я, тем не менее, не дожидаясь рассвета, стал рьяно дозваниваться Ельцину, Язову, Крючкову, кому-то еще. И, разумеется, тоже напрасно.

Но Лансбергис и многочисленные его сторонники все-таки не совсем напрасно пытались достучаться до Москвы с их тревогой о своей свободе. И если Москва официальная не могла их услышать, потому что она сама и была душителем этой свободы, то голос защитников свободы из Литвы дошел все-таки до Москвы спонтанной, до Москвы улиц и площадей.

В Москве прошел один из самых многочисленных митингов в то время, на нем собрались около 400 000 человек, они заняли Манежную площадь и частично улицу Горького, Охотный ряд. И этот многотысячный, может быть самый массовый митинг за все время, сейчас такое даже трудно представить, проходил под лозунгами «Свободу Литве» и «Руки прочь от Литвы».

В то время я был сопредседателем движения «Демократическая Россия» и сопредседателем межрегиональной депутатской группы и в этой роли мне довелось быть одним из организаторов этого митинга, и я его вел. Я видел и знаю, что это был искренний порыв, благородное стремление собравшихся на нем людей, объединенных надеждой быть вместе «за нашу и вашу свободу».

Не будем преувеличивать значение настроений, выраженных на этом митинге, для развития событий в Литве после 1990-91 гг. Но не исключено, что они, эти настроения россиян повлияли тогда на то, что эскалации вооруженного вмешательства в Литву тогда не произошло.

Однако, очень скоро после этих событий, по современным меркам буквально в считанные дни, та спонтанная, свободолюбивая Москва улиц и площадей вдруг, для многих может быть совершенно неожиданно, схлопнулась.

И векторы исторической динамики с тех пор в России и в Литве по отношению к свободе, демократии и в целом к европеизму сначала обозначились, а потом, с наступлением нулевых, и окончательно сформировались не просто как разные по их направленности, а как диаметрально противоположные.

Ответ на вопрос, ПОЧЕМУ именно так это произошло и что это означает – очень даже не простой. Хотя именно в нем, на мой взгляд, разгадка противоположности двух векторов исторической динамики. Для мифологизированного до сих пор сознания не только подавляющего большинства россиян, но и для их руководителей, для их думающего класса этот вопрос остается пока что за пределами его постижения.

В такого рода сознании никак не может отложиться, что Литва и Россия – это две разные страны и различаются они не по каким-то штрихам и деталям, а по глубинным социо-культурным основаниям. У каждой этих стран не только одинаково многовековые, во многом пересекающиеся, в чем-то похожие, а иногда и общие, но в то же время и вместе с тем это принципиально разные истории.

Их различия уже очень давно, по крайней мере, со времен образования Великого княжества Литовского и Московии определяются сложной, у каждого на свой лад конфигурацией и ее эволюции сразу из нескольких разных срезов в истории Литвы и России: природного, ментального и социально-исторического, геополитического.

Синтез разных конфигураций из этих срезов, состоящий в свою очередь из специфического в каждом случае склада ментальности, установок массового сознания, типов социального поведения, ценностных ориентиров, всевозможных мифологем складывался опять-таки очень по-разному в двух этих странах.

Разные комбинации этого синтеза довольно давно уже, стали определять собой не только два разных типа государственности, но и разные типы исторических субъектов, у каждого из которых свое специфическое культурное сознание. Литве предстояло вернуться в Европу, тогда как России, поскольку она там никогда не была, надо было туда прийти заново.

Этими культурно-цивилизационными факторами, которые нарабатывались в перспективе большой продолжительности – la longue durée – нарабатывались по-разному в России и в Литве, объясняется, на мой взгляд, и та кратковременная конъюнктурная ситуация в этих странах в коротком промежутке 1990-91-х годов.

В Литве в это время сложился союз критически необходимой части общества и политической элиты в их способности вступить в коммуникацию между собой и достичь согласия относительно традиционных для Литвы опорных европейских ценностей демократии, права, морали. Отсюда, я думаю, и та непоколебимая стойкость защитников свободы и неизменность, твердость направленности курса Литвы к этим европейским ценностям.

В России и многочисленные структуры, и кратковременная конъюнктура формировались принципиально иначе. В 1991 году не было в России никакой демократической революции. Не было никакого перехода к открытому обществу и европейским ценностям. И Ельцин с Гайдаром и Чубайсом не были никакими ни либералами, ни демократами.

Что касается господствующей исторической традиции, то для строительства опорных оснований будущего в ней места не нашлось. Здесь господствовали всегда автократия и самодержавие.

А что же было?

Развалился Советский Союз. Сам по себе этот развал был всего лишь той конкретной конъюнктурной формой, кратковременным событием, наконец, знаком, за которым раскрывается его означаемое, а именно наработанные веками и непригодное для будущего содержание и способ российского жизнеустройства, мировидения и властвования. Все вместе это и была Русская система, а ее имя собственное – идеократическая Российская империя.

В 1991-м, с развалом Союза, был основательно надломлен становой хребет этой системы, надломлен тот остов, на котором держались все скрепы, удерживающие на себе это сооружение. А именно, сломалась архаичная, средневековая по своей сути, эсхатологическая ИДЕЯ-ПРОЕКТ Должного.

Ушли в прошлое и последовательно менявшиеся конкретно-исторические воплощения этой ИДЕИ-ПРОЕКТА: «спасение истинно христианской веры», «Москва – Третий Рим», «мировая революция», «построение коммунизма».

Смерть ИДЕИ-ПРОЕКТА Должного лишила удерживающих систему скреп, что повлекло за собой обвальную деградацию всего этого жизнеустройства, мировидения и властвования. Но и с исторической смертью этой ИДЕИ-ПРОЕКТА не прекратилось полностью реальное существование системы. В качестве замеса для всего русского социума она со всеми ее имперскими комплексами оказалась на удивление живучей, и, мимикрируя, сотни лет вновь и вновь предстает каждый раз в новом платье. После развала идеократической империи для россиян началась имитационная эпоха, эпоха симулякров.

Жить в эту эпоху не стало легче. Напротив, Россия стала еще менее предсказуемой, а потому еще и более опасной. Но еще более опасной для нее самой, и для окружающих являются попытки нынешних ее властителей протащить в будущее уходящие с исторической сцены ее рудименты. Авторитаризм перевоплощается на наших глазах в неототалитаризм. Не только русскую систему, но и то, что от нее осталось, нельзя ни реформировать, ни модернизировать. Надо менять парадигму российского жизнеустройства.

Не знаю, возможно ли это, найдутся ли силы, способные совладать с нарастающей энтропией российского социума. Хотелось бы на это надеяться. Во всяком случае, если это произойдет, и такие силы найдутся, литовский опыт продвижения к свободе, безусловно, заслуживает быть востребованным.

Спасибо!"