Уроки Чернобыля

Ужасная череда событий в Японии – мощное землетрясение, а затем цунами – отличает возникший ядерный кризис от Чернобыльской аварии 1986 года. Катастрофа в Чернобыле возникла не в результате стихийного бедствия, она произошла из-за действий людей. Конструкция реактора была такова, что в нем не было защитной оболочки. Когда реактор взорвался, радиоактивные вещества выбросило в воздух. Пока японский ядерный кризис не достиг такого уровня опасности.

Тем не менее, о Чернобыле стоит задуматься по другой причине. Авария продемонстрировала важность полной открытости информации в такие моменты. Чернобыль стал мощным ударом по всей системе секретности и сокрытия информации в Советском Союзе. Он усилил значимость и ценность гласности в сознании советского руководителя Михаила Горбачева.

Когда мы пытаемся понять события в Японии, как в настоящее время, так и в предстоящие месяцы, нам следует спросить себя: а усвоили ли мы уроки Чернобыля?

Чернобыль взорвался 27 апреля 1986 года в 1 час 23 минуты. В своей книге «The Dead Hand: The Untold Story of the Cold War Arms Race and Its Dangerous Legacy» (Мертвая рука: Нерассказанная история о гонке вооружений холодной войны и о ее опасном наследии) я рассказываю о событиях, приведших к этой катастрофе, а также о ее последствиях. Взрыв пробил брешь прямо в крыше четвертого энергоблока. Вслед за взрывами возник пожар. Обломки упали возле здания, но значительную часть радиоактивных веществ разнесло ветром по всей Европе. Первоначальное заражение местности было одним сплошным кошмаром; но затем пришел и второй кошмар. Активная графитовая зона реактора загорелась и горела 10 дней, выбрасывая в атмосферу опаснейшие вещества.

     Спустя несколько часов после взрыва, когда уже горела активная зона реактора, в ЦК в Москву поступил «срочный доклад» от заместителя министра энергетики Алексея Макухина, который когда-то был министром энергетики на Украине, где при нем строили Чернобыль. В докладе сообщалось, что в 1 час 21 минуту 26 апреля в верхней части реактора произошел взрыв, вызвавший пожар и разрушивший часть крыши. «В 3 часа 30 минут пожар был ликвидирован». Сотрудники АЭС принимают «меры по охлаждению активной зоны реактора». Эвакуация населения не требуется, сообщалось в докладе. В докладе Макухина почти все было неправильно. Реактор все еще горел, и никто его не охлаждал. А население надо было эвакуировать немедленно. То, о чем в докладе не сообщалось, было еще хуже: детекторы излучения на месте не сработали, пожарных и остальных людей посылали на АЭС без соответствующих средств защиты, а руководители обсуждали вопрос об эвакуации – но ничего не решали.

Первоначальная реакция Горбачева была медлительной. По его словам, он понятия не имел о масштабах случившегося.

     Но причиной отсутствия информации была сама советская система, которая инстинктивно скрывала правду. На всех уровнях руководства ложь передавалась вверх и вниз по цепочке, население находилось в неведении, а власти искали козлов отпущения. Горбачев находился на самой вершине этой одряхлевшей системы; его крупнейшая ошибка заключалась в том, что он не сломал сразу эту систему сокрытия правды. Он реагировал медленно; у этого человека действия возник момент паралича. Казалось, он не может добиться правды с места катастрофы и от руководителей, отвечающих за атомную энергетику в момент, когда она была нужна больше всего.

Шведы идентифицировали признаки радиации и в середине дня 28 апреля потребовали ответов от Советского Союза. До этого момента Москва хранила молчание. В тот день в 9 часов вечера советские средства массовой информации распространили кремлевское заявление, которое оказалось настолько кратким, что из него нельзя было ничего понять о катастрофическом характере этой аварии.

     На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария, приведшая к повреждению одного из реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшие получают помощь. Создана государственная комиссия.

На следующий день, 29 апреля Горбачев созвал еще одно заседание Политбюро. Провели обсуждение, что сказать внешнему миру. Политбюро решило сделать еще одно публичное заявление, о котором историк Дмитрий Волкогонов сказал, что «такими словами можно описывать обычный пожар на складе».

     В заявлении отмечалось, что в результате  аварии была разрушена часть здания реактора и сам реактор, и что это привело к определенной утечке радиоактивных веществ. Два человека погибли, говорилось в заявлении, а «в настоящее время  радиационная ситуация на электростанции и вокруг нее стабилизировалась». Для социалистических стран добавили дополнительный абзац, в котором было отмечено, что советские специалисты отмечают распространение  радиации в западном, северном и южном направлении от Чернобыля. «Уровень заражения немного выше установленных норм, но не в такой степени, когда требуются особые меры для защиты населения».

Пока чернобыльские пожарные и другие работники совершали чудеса героизма, руководство Советского Союза сбивало мир с толку. Эвакуация близлежащего города Припять началась лишь спустя 36 часов после взрыва. А второй этап эвакуации из более обширной зоны, в результате  которого в итоге было вывезено 116000 человек, начался лишь 5 мая. Коммунистическая партия на Украине настояла на том, чтобы демонстрация 1 мая в Киеве прошла как обычно, хотя ветер дул как раз на украинскую столицу.

В кремлевских архивах я обнаружил удивительный доклад журналиста Владимира Губарева, который в то время был научным редактором партийной газеты «Правда».

     Губарев, у которого были хорошие связи в ядерной отрасли, услышал об аварии вскоре после того, как она произошла, и позвонил ближайшему советнику Горбачева и автору идеи нового мышления Александру Яковлеву. Но Яковлев сказал, чтобы он «забыл об этом и прекратил вмешиваться», вспоминал Губарев. Яковлев хотел, чтобы ни один журналист не стал свидетелем произошедшего. Но Губарев настаивал на своем и продолжал звонить Яковлеву ежедневно. Яковлев, наконец, разрешил группе журналистов поехать в Чернобыль. В ее состав включили и Губарева, у которого была ученая степень по физике, но который также писал пьесы и книги. Он прибыл на место 4 мая, а вернулся 9 мая. В своем конфиденциальном докладе Яковлеву Губарев описывает хаос и неразбериху. Через час после взрыва было уже ясно, что радиация распространяется, написал он, но никто не предпринимал никаких срочных мер. «Никто не знал, что надо делать». Солдат отправляли в опасную зону без индивидуальных средств защиты. Их вообще не было. Не было защиты и у вертолетчиков. «В таких случаях необходим здравый смысл, а не показная храбрость, - сказал он. – Вся система гражданской обороны оказалась полностью парализованной. Не было даже работающих дозиметров». По словам Губарева, «вялость местных властей изумляет. Не было одежды, не было обуви, не было белья для пострадавших. А они ждали указаний из Москвы». В Киеве отсутствие информации вызвало панику. Люди слышали сообщения из-за границы, но от руководства республики они не получили ни единого успокаивающего слова. Молчание вызвало панику в последующие дни, когда стало известно, что партийные боссы вывозят свои семьи и детей. 

Когда Губарев вернулся в Москву, он передал Яковлеву свой письменный доклад. Тот вручил его Горбачеву.

Горбачев, наконец, заговорил о катастрофе 14 мая, то есть, спустя две с половиной недели. Сделал он это в телевизионном обращении. В своей речи Горбачев уклонился от разъяснения причин аварии, настаивая на том, что людей предупредили, «как только мы получили первую надежную информацию». Похоже, он полностью утратил свое хладнокровие из-за некоторых диких обвинений, распространявшихся на Западе, а Кремль утаил информацию, например, о массовой гибели людей, когда жертвы исчислялись тысячами. Он также обиделся на критику, когда была подвергнута сомнению его искренность как реформатора.

Спустя несколько  недель после Чернобыля Горбачев начал избавляться от своей первоначальной инерции. На заседании Политбюро 3 июля он разразился гневными высказываниями в адрес атомного ведомства. Горбачев сказал:

     Тридцать лет вы говорили нам, что все безопасно. И вы ждали, что мы будем воспринимать это как слово божье. В этом корни нашей проблемы. Министерства и научные центры вышли из-под контроля, что привело к катастрофе. И пока я не вижу никаких признаков того, что вы извлекли из этого урок. … Все держалось в тайне от Центрального комитета. Его аппарат не осмеливался смотреть в этом направлении. Даже решения о том, где строить атомные электростанции, принимались не руководством. Или решения о том, какие реакторы использовать. Система была поражена подобострастием, лестью и приукрашиванием правды … преследованием критиков, хвастовством, протекционизмом и клановостью руководства. Произошла авария в Чернобыле, и никто не был готов – ни гражданская оборона, ни медицинские учреждения. Не приготовили даже минимально необходимое количество дозиметров. А пожарные расчеты не знали, что делать! На следующий день люди устраивали свадьбы неподалеку от места аварии. Дети играли на улице. Система предупреждения ни на что не годна! После взрыва возникло облако. Кто-нибудь контролировал его движение?

В своей книге я делаю вывод о том, что разгневанный после аварии Горбачев обвинил во всем не советскую систему и не партию. Он возложил всю вину на отдельных людей, нашел стрелочников, в том числе,  операторов электростанции, которых позже судили. Горбачев хотел встряхнуть впавшую в летаргический сон систему, но не собирался ставить под вопрос ее легитимность. Однако неотвратимая истина заключается в  том, что Чернобыль дал возможность взглянуть на то, как Советский Союз загнивает изнутри. Сбои в работе, апатия и ошибочные расчеты, приведшие к катастрофе, были характерны и для всего остального. «Огромный зияющий кратер 4-го энергоблока обнажил глубокие трещины в государстве», - сказал Волкогонов. Он назвал Чернобыль «колоколом, звонящим по системе».

Упор Горбачева на гласность существенно усилился, когда он осознал, что случилось в Чернобыле. На заседании Политбюро 3 июля Горбачев заявил: «Ни при каких условиях мы не будем скрывать правду от населения, ни при объяснении причин аварии, ни при решении практических вопросов». Далее он добавил: «Мы не можем уклоняться от ответов. Сохранение секретности нанесет вред нам самим. Открытость это огромное наше преимущество».

Что бы ни произошло в Японии, открытость по поводу этих событий и спустя четверть века является огромным преимуществом.