Священные правила войны

Ключевым оправданием, выдвинутым президентом Обамой в поддержку войны в Ливии – и где-либо еще, где существование и безопасность Америки не находятся под прямой угрозой – было утверждение о том, что бездействие «стало бы предательством того, кто мы есть». Послание тут состоит в том, что Америка защищает народы, стремящиеся к свободе и подвергающиеся в процессе насилию со стороны своих собственных правительств.

Бывший соперник Обамы по президентской гонке, сенатор Джон Маккейн возразил, что хотя этот моральный долг похвален, «причина, по которой мы начинаем войны, это успешный результат заявленной нами стратегии». В данном случае стратегия, озвученная самим президентом, состоит в том, что «Каддафи должен уйти».

Политики и обозреватели по всему идеологическому спектру утверждают, что военная миссия остается туманной и даже противоречивой, потому что, как заметил председатель Объединенного комитета начальников штабов адмирал Майк Маллен, «цель этой [военной] кампании не в том… чтобы [Каддафи] ушел. Цель состоит в том, чтобы лишить его возможности убивать его собственный народ».

Так какой смысл вести войну, чтобы помешать Каддафи убивать свой собственный народ, если, как признал адмирал Маллен, «несомненно, одним из потенциальных результатов» станет то, что диктатор останется у власти, вероятно, чтобы убивать дальше?

Однако видимое несоответствие между войной как моральным долгом и войной как большой стратегией гораздо шире и глубже, чем конфликт в Ливии.

Оно связано с самой сущностью человеческой природы и характером общества.

Потому что несмотря на популярное заблуждение о том, что война является или должна являться в первую очередь делом политической стратегии и прагматичных действий, на самом деле этого почти никогда не случается.

Вычисление квадратуры круга войны и политики, нравственных принципов и материальных интересов представляет собой затруднение не только для Обамы или Америки – это дилемма, общая для всего человечества, проистекающая из желания верить в то, что мы, люди, фундаментально рациональны, в то время, как недавние открытия в области психологии и нейробиологии указывают на то, что часто нами управляют наши страсти и эмоции.

Модели рационального поведения предсказывают многие из шаблонов общества, такие как предпочитаемые стратегии для максимизации прибылей или вероятность преступного поведения с точки зрения «скрытых издержек».

Но внешне иррациональное поведение, такое, как война – в которой измеримые издержки часто значительно перевешивают измеримые преимущества – столетиями вводило мыслителей в ступор.

Перспектива деструктивного экономического бремени и огромного числа смертей не всегда заставляет людей изменить свою позицию по поводу того, является ли война правильным или ошибочным выбором.

Одно возможное объяснение состоит в том, что люди вообще не взвешивают все за и против действий в собственных интересах, а вместо этого используют нравственную логику «неприкосновенных ценностей» - убеждений, побивающих все остальные соображения, - которые даже нельзя измерить.

В соперничестве между группами генетически чужих друг другу людей, таких как империи и нации или транснациональные движения и идеологии, при прочих равных побеждает наиболее отважное общество.

Вспомните американских революционеров, которые, бросив вызов величайшей империи той эпохи, пообещали отдать «наши жизни, наши состояния и нашу священную честь» делу «Свободы или Смерти», в то время, как желаемый результат был крайне сомнителен.

Сколькими жизнями должен быть готов пожертвовать лидер, чтобы свергнуть убийственного диктатора вроде Муаммара Каддафи или Саддама Хусейна, если их свержение необязательно отвечает национальным интересам страны?

Большинство теорий и моделей, используемых исследователями для изучения конфликтов, подобных войне в Ливии или Ираке, предполагают, что гражданское население и лидеры производят рациональные расчеты: если общая стоимость войны меньше стоимости альтернативных вариантов действий, они поддержат войну.

Но вместе с Джереми Джингсом, социальным психологом из Новой школы социальных исследований, я изучал людей, сталкивавшихся с ситуациями насилия в США, на Ближнем Востоке и Африке, и эти исследования указывают на то, что люди неизменно игнорируют измеряемые издержки и выгоды, полагаясь вместо этого на более эзотерические убеждения.

В ходе одного исследования мы опросили 656 израильских поселенцев на Западном берегу реки Иордан по поводу демонтажа их домов в рамках мирного урегулирования с палестинцами.

Некоторых из них мы спросили по поводу их готовности принимать участие в мирных протестах, в то время как другим был задан вопрос по поводу насилия. Их также попросили оценить, насколько эффективно были бы подобные действия, и насколько нравственно правильным было решение.

Если поселенцы принимают решение рационально (в соответствии с основными моделями поведения), их готовность принимать участие в определенной форме протеста должна, в основном, зависеть от их оценки эффективности подобного поведения.

Но если в игру вступают неприкосновенные ценности, эти подсчеты становятся туманными.

Когда разговор заходил о мирных вариантах действий, таких как пикеты и блокировка улиц, модели рационального поведения предсказывали решения поселенцев.

Однако, принимая решение о том, участвовать ли в насилии, поселенцы противоречили моделям рационального поведения.

Вместо того, чтобы размышлять о том, насколько эффективно насилие в сохранении их домов, поселенцы рассматривали лишь один аргумент – насколько нравственно правильным был этот вариант.

Мы обнаружили схожие шаблоны «принципиального» сопротивления мирному урегулированию и поддержки насилия, включая террористов-смертников, среди палестинских беженцев, считавших, что на кону стоят неприкосновенные ценности, такие как их моральное право на возвращение в свои дома в Израиле, даже если они и не выражали никакого материального или практического интереса в реальном возвращении на прежнее место жительства.

Это (вкупе с другими исследованиями) указывает на то, что у большинства обществ есть «неприкосновенные правила», за которые люди готовы бороться и рисковать серьезными потерями и даже смертью, а не искать по их поводу компромисса.

В отличие от других существ, люди определяют группы, к которым они принадлежат, в абстрактных терминах. Они предпринимают величайшие усилия, включая убийство и собственную смерть, не только для того, чтобы сохранить свою собственную жизнь или жизнь близких, но и ради какой-то идеи – собственноручно сформированной концепции самих себя. Продержатся ли США или ливийские повстанцы до конца или пойдут на попятную вполне может зависеть от того, насколько они привержены ощущению того «кто мы есть» и необходимости бороться за это.