Жертвы репрессий и жертвы террора

В истории Советского Союза и России одна из самых известных драм носит название «тридцать седьмой год». Были ли проведенные в этом году в СССР репрессии самыми массовыми или самыми жестокими, историку было бы сказать нелегко, но в силу разных причин именно «1937-й» стал для многих зловещим символом политических репрессий вообще. Так, большинство (52%) россиян убеждены, что среди всех стран, в которых в ХХ веке проводились массовые репрессии, наибольшие жертвы (в процентах от населения) понес Советский Союз при Сталине, а среди всех несчастий сталинской эпохи именно те репрессии, что были в конце тридцатых, унесли больше всего жизней. Это показал опрос о событиях 1937-38 гг., проведенный с дистанции восемьдесят лет, в 2007 году. Опрос был повторен в нынешнем 2011 году.

Исследования показали, что в российском обществе не было и нет полного согласия в оценке событий тех памятных лет. В 2007 году нашлись 9% граждан, которые считали, что репрессии тридцать седьмого года являлись «политической необходимостью» и были  «исторически оправданы», в 2011 году таких стало 11%. Кто эти люди в сегодняшней России? Темные старики, оболваненные сталинской пропагандой? Вовсе нет. Ищущих исторического оправдания этим репрессиям больше не среди пенсионеров (9%), а среди активного трудоспособного населения (15%). Их больше всего не среди малограмотных и бедных, а среди самой образованной и самой зажиточной части населения. И максимум – 23% - наблюдается среди студентов, будущей элиты общества. Этот феномен мы попытаемся объяснить, но пока отметим, что во всех случаях речь идет о мнении меньшинства в каждой названной аудитории. Меньшинством являются и те 17%, кто не смог или не захотел выбрать между оправданием и осуждением этих репрессий и были зарегистрированы в опросе как «затруднившиеся ответить». Доля  таких респондентов доходит до четверти среди самой молодой части населения и поднимается  почти до трети среди таких непохожих групп, как домохозяйки и военнослужащие.

Таковы позиции меньшинства. А большинство думает иначе. Мнение, что репрессии конца 1930-х годов в СССР были «политическим преступлением и ему не может быть оправдания», является абсолютно доминирующим во всех группах опрошенных. В среднем оно представлено почти 70% ответов. Среди тех, кто имеет или должен иметь авторитет, так сказать, по должности, а именно, среди руководящих работников, квалифицируют репрессии как политическое преступление 78%, среди тех, кто обладает или должен обладать авторитетом в силу пожилого возраста или в силу  высокого образования – 73%-74%.

Ситуация, таким образом, следующая. Господствующим, образующим норму является недвусмысленное осуждение репрессий. Но определенная часть общества хочет освободиться от исторической ответственности, связанной с таким отношением к своему прошлому. Об этом нам говорит снижение доли безусловно осуждающих репрессии от старших возрастов к младшим (с 74% до 69%). Его лишь отчасти можно объяснить нарастанием исторической дистанции. Если она и растет, то не от событий конца тридцатых как таковых, а от времен, когда осуждение сталинских репрессий и реабилитация их жертв было государственной политикой. Далее произошел фактический отказ от этой линии.  Свою лепту в этот процесс «отказа от дурного наследства» явно вносит система образования, просвещения и массовой информации. Среди людей старших возрастов, в детстве и юности воспринявших идеи хрущевской оттепели, а во взрослом виде – горбачевскую гласность, говорят, что знают о репрессиях «многое и в деталях» 29%, а знают «в общих чертах» – 50%, итого  более трех четвертей. А среди более младших поколений эта доля знающих снижается до двух третей. Среди  молодых людей, социализированных в путинскую эпоху, знающих о репрессиях «много и в деталях» –  меньше 4%, знающих «в общих чертах» – менее 30%, т.е., общая доля – меньше трети. При этом молодое поколение в принципе могло бы знать об обсуждаемых событиях столько же, сколько старшее, ибо оно почти полностью владеет доступом в интернет, где можно было бы при желании найти все те сведения о прошлом, которыми владеют их отцы и деды. Но желание вести такой поиск у детей нынешней эпохи все меньше. Это не ее стиль.

Отсутствие исторической и нравственной проработанности этой проблематики  в той среде, которая была бы обязана это сделать – среди историков,  работников науки, деятелей культуры и искусства, и далее среди политиков, словом в современной элите, оставляет общество в состоянии недоопределенности своего отношения к этому прошлому.

Что касается признания репрессий тридцатых годов против собственных граждан, то оно уже было сделано, и в общем его квалификация как преступления тоже была дана. Отрицать эти факты склонны немногие. Гораздо более распространено, как увидим, желание о них не говорить, не портить себе настроение. Среди беднейших слоев считают репрессии оправданными 10%, называют их «преступлением, не имеющим оправдания,» 74%. По мере возрастания богатства эта пропорция меняется, и среди наиболее зажиточных оправдать репрессии готовы 16%, считают их преступлением 66%. Примерно о том же говорят и мнения насчет того, сколько людей попало под репрессии в сталинские времена. Исследователи  предложили респондентам на выбор шкалу возможных оценок числа жертв от «сотни людей» до «десятки миллионов». Все в России согласны с тем, что это были «массовые репрессии». Но вопрос о том, как велики массы, которые были ими затронуты, оказывается вопросом не знаний, а мнений. В годы гласности сформировалось клише «миллионы жертв». Поэтому в целом ответов о том, что жертв миллион или более - 46%, что жертв менее миллиона – 39%. Но воспроизводить это клише более склонны в старших группах. Суждения о том, что пострадавших менее одного миллиона,  преобладают среди младшей части общества, в том числе – студентов, а также среди наиболее зажиточных граждан и среди руководящих работников. Представители нынешней и будущей элиты хотят иметь прошлое получше – как в применении к стране в целом, так и в применении к собственной семье.

В целом около 28% российских жителей сегодня заявляют, что в их семьях есть/были «пострадавшие от сталинских репрессий». Среди молодой части такая память присутствует в четыре раза реже, чем в старшей возрастной группе. Можно было бы думать о «естественном» затухании памяти. Но против этого объяснения говорит то, что среди зажиточных о пострадавших в их семьях заявляют 14%, а среди бедных – 37%. (Можно, правда, построить гипотезу о том, что репрессии тех лет, подорвавшие тогда благополучие семей, продолжают сказываться на их благосостоянии и сегодня. Но эта гипотеза требует дополнительных сведений для проверки).

Вопрос о репрессиях как части истории не только страны, но и семьи, подводит нас к теме террора. Те же события 1937-38 годов в СССР известны под названием «Большой террор».

Важно видеть, в чем различие наименований. Когда мы говорим о репрессиях, мы имеем в виду действия власти против каких-то лиц или категорий лиц, которые были сочтены врагами, противниками власти, их за это репрессировали. В случае террора его адресатами и в этом смысле главными жертвами являются не те, кого уничтожили, а те, кто остались. «Террор» значит «ужас», «страх», «устрашение». Репрессии против каких-то лиц или групп, были в этом случае не целью, а средством - средством держать в страхе  всех, кого «не тронули», т.е. все остальное общество. Для сил, организовавших и осуществлявших террор, именно общество в целом было, так сказать,  целевой группой. А те, кого губили, могли в принципе и не быть врагами. Собственно, россияне это и признают, когда из всех возможных вариантов ответа на вопрос «кто в основном подвергался тогда репрессиям?» чаще всего выбирают ответ «все без разбора». Собственно, это значит, что эффект ужаса, произведенный массовыми арестами и казнями тех лет, действовал все это время, действует и по сей день. Недаром и сейчас повторение подобных репрессий считают возможным  около четверти  россиян (16% среди молодых, вдвое больше среди пенсионеров). Примечательно, что  за последние четыре года их число выросло.

Результат террора как наведения ужаса заключался в частности в том, что люди старались умалчивать о том, что в их семье кто-то был репрессирован. Отчасти это был рациональный страх того, что это навлечет репрессии и на них, еще основательнее был страх, что их будут дискриминировать при приеме на учебу и работу, что их будут сторониться окружающие. Закономерным оказывался уже и иррациональный позыв поменьше «об этом» говорить, а может быть, и думать.

Следы этих реакций мы находим в ответах лиц, принадлежащих к нижним этажам элиты. В этом слое меньше, чем во всех остальных группах тех, кто просто сказал, что их семью репрессии не коснулись (40% при средней 54%). Здесь много помнящих о трагедиях с членами семьи (31% при средней 28%). Но наибольшие отличия от нормы – в доле затруднившихся, как надо правильно ответить: были в моей семье репрессированные, или нет (28% затруднившихся ответить среди руководящих лиц при средней в 18%). Представители нынешней российской элиты (в той мере, в какой их репрезентирует наш опрос) наиболее явно считают таких, как они сами, основными объектами репрессий советских лет: чаще всего жертвами  становились «наиболее способные, авторитетные люди», считают зажиточные господа (34%), руководящие работники (27%)  - в отличие, например от рабочих (20%). В этой элитной среде чуть ниже среднего (52%) доля уверенных, что такие репрессии не повторятся в обозримом будущем, но существенно  выше доля тех, кто не решается дать ответ на этот вопрос (29% при средней 18%).

Среди сегодняшнего населения выживших жертв репрессий тридцать седьмого года уже почти нет. Но жертвами того террора как не кончающегося  и сегодня страха оказываются очень многие наши современники. Что же делать? Большинство (53%) разделяет мнение, что нужно полностью рассекретить архивы с материалами о репрессиях, но в целом лишь старшее поколение большинством стоит за то, чтобы «активно обсуждать то, что случилось в эти годы». Молодая же часть общества выступает в основном за то, чтобы «говорить об этих репрессиях поменьше, не ворошить прошлое».

Не нужны наши разговоры. Организаторов и исполнителей этих репрессий, конечно,  не хотят простить (6%), но и о том, что их следует «осудить» (не судить, а осудить) говорят в целом не более 35%. А самое частое предложение - «оставить (их) в покое за давностью лет» (46%). Когда-то в годы перестройки была распространенной идея, что нам не нужен  судебный процесс над организаторами репрессий, не нужны люстрации, но необходимо покаяние – их, нас, всех. К 2007 году идею, что должны принести покаяние нынешние руководители силовых структур, разделяли 7%, что это должны сделать нынешние лидеры КПРФ - 8%. Менее одной десятой граждан ждали покаяния от нынешних политических руководителей и столько же - от самого народа, т.е. от самих себя. Четвертая-пятая часть опрошенных требует покаяния от «оставшихся в живых начальников, отдававших расстрельные приказы», а также их «непосредственных исполнителей». Но главный ответ - «не нужно никакого покаяния» (30%).  

Значит, террор этого прошлого будет продолжаться.