Интервью с Михаэлом Коцабом о выводе советских войск

После «бархатной» революции рок-музыкант стал главным менеджером одной из крупнейших операций только что ставшей демократической Чехословакии. Успешным менеджером. Ровно 20 лет назад Михаэл Коцаб (Michael Kocáb) на границе пил водку с последним советским оккупантом.

Respekt: Требование вывода советских войск первой выдвинула инициатива Most («Мост»), к которой в 1989 году принадлежали и Вы. Вы говорили об этом до 17-го ноября?

Михаэл Коцаб: До 17-го ноября это требование не выдвигал никто. Точнее его произносили практически все представители нашего народа, но только в пивной и очень тихо. Инициатива Most, которую я основал с Михалом Горачкем (Michal Horáčеk), работала исключительно над тем, чтобы произошла встреча оппозиции во главе с Гавелом, которой коммунисты боялись, и режима. И хотя добиться некоторого сближения с товарищами было не в наших силах, мы хотели, чтобы эти недружественные стороны начали переговоры о передаче власти. То есть мы думали, что рано или поздно это должно было произойти. Нам удалось познакомиться с Оскаром Крейчи (Oskar Krejčí), он был советником коммунистического премьера Адамца (Adamеc) и имел на него довольно большое влияние. Через него мы попытались договориться о такой встрече.

- Вам удалось встретиться прямо с Адамцем?

- До революции – нет. Не считая случайной короткой встречи в фойе Новой сцены Национального театра, где он расспрашивал меня, что я имел в виду, сказав, что «у каждого народа такая власть, которую он заслуживает». Эту фразу я произнес в прямом эфире Чехословацкого телевидения на фестивале Děčínská kotva («Дечинский якорь»). Это было 19-го ноября. Там о выводе войск еще практически не говорили, может быть, мы проронили пару слов, но главным мотивом было убедить правящих коммунистов, что 17-е ноября действительно было выстрелом «Авроры», однозначной, неотвратимой переменой. Адамец не хотел в это верить. Мы были у него дома, он разговаривал с нами очень по-дружески, но все же несколько снисходительно. В смысле: «Да, ребята, такое мы видели уже много раз, ничего из этого не выйдет». Он вообще не мог представить падение социализма, тем более какой-то там вывод советских войск. Но на Гражданском форуме это очень быстро стало важной темой. Было ясно, что, если мы хотим достаточно принципиального переворота, поворота режима на 180 градусов, мы должны настаивать на выводе Советов. Так что где-то на седьмой-восьмой день от имени Гражданского форума мы написали письмо Горбачеву; его подписали где-то пять человек, думаю, что Гавел, Йичински, Питгарт, Горачек и я. Мы требовали начала переговоров о немедленном выводе Советской армии и объявления недействительным с самого начала договора о временном пребывании войск.

- Как в 1989 году удалось передать письмо Горбачеву?

- Мы просто заклеили его и пошли с ним в советское посольство. Мы пошли туда впервые в жизни, мы были, как мальчишки. Перед посольством мы оказались в несколько затруднительном положении, потому что там как раз проходил какой-то митинг против Советов, и они сразу же поприветствовали нас так, будто мы шли усилить ряды демонстрантов. А нам, наоборот, надо было исчезнуть за стенами этого маленького чешского Кремля, неловко получилось. Было непросто объяснять, за чем собственно мы туда идем. Мы боялись, что нас обвинят в коллаборации. В посольстве нас принял некий г-н советник Филиппов, взял наше письмо и завел с нами довольно долгий разговор, а этого мы вообще не ждали. Он начал допытываться, какие собственно планы у руководства Гражданского форума, что будет происходить. Тогда я впервые за время революции столкнулся с очень серьезным подходом другой стороны ко всему происходящему, от чего я, сам того не желая, получил заряд энергии. События в Чехословакии он начал сравнивать с Великой октябрьской революцией, спрашивал, держим ли мы ситуацию под контролем, если людей начнут вешать на уличных фонарях и атаковать Советы. Я упокоил его, сказав, что линчевание не в нашем характере. Примерно через неделю мы снова пришли в посольство, и советник Филиппов сообщил нам, что Горбачев наше письмо прочитал и что он не против начала переговоров о выводе армии. Начало было положено.

Делегация московских ястребов

- Договор о выводе войск в феврале 1990 года подписали министр иностранных дел Чехословакии Динстбир (Dienstbier) и его советский коллега Шеварднадзе. Вы тогда были федеральным депутатом. Почему собственно Вы руководили выводом войск?

- Для министерства все закончилось подписанием договора, а я в Федеральном собрании благодаря трем принципиальным выступлениям (январскому, февральскому и мартовскому) провел создание парламентской комиссии по контролю за выводом Советской армии, и все эти вопросы таким образом полностью легли на наши плечи. Но всем этим мы занимались в тесном сотрудничестве с чешской армией, точнее с уполномоченным по выводу советской армии генералом Духачеком (Ducháčеk) и его заместителем генералом Надьовичем (Naďovič).

- Это были заслуженные коммунистические генералы, привыкшие беспрекословно повиноваться Советам. Как Вам с ними работалось?

- Очень хорошо, с ними обоими я даже до сих пор поддерживаю связь. Хоть они и были бывшими советскими генералами, на свои прошлые задачи они умели посмотреть со стороны. Это были умные ребята, они могли посмеяться над тем, что раньше они ездили советоваться с Советами, а теперь ездят их выгонять. Они открыто говорили об этом, смеялись над своей слепой покорностью и были в состоянии постепенно от нее избавиться. Это просто были солдаты, выполнявшие приказы. Для меня важно было то, что они не пустили вывод войск на тормоза, во всех вопросах мы шли рука об руку. В то же время их прошлое положение ослабевало, так что всегда, когда дело доходило до силовых политических переговоров, они отходили в сторону. Эта задача возлагалась на меня, что меня устраивало.

- Какие переговоры были самыми жесткими? О том, как долго будет длиться вывод? Советы изначально требовали на вывод пять лет…

- Да, их проблема заключалась в том, что им было некуда селить эти 75 тысяч солдат с семьями. Переговоры были долгими, и в договоре, который подписали министры иностранных дел, сроки удалось сократить до 18 месяцев, то есть до июня. Но я хотел, чтобы, например, боевые части ушли раньше, что с дипломатической точки зрения было сложным. Когда оккупант уходит, нет смысла дразнить его или унижать, особенно если это советская держава. Но нам удалось вывести Советы с нашей территории раньше, чем это сделали все остальные страны, гораздо раньше Венгрии и Польши. Одной из причин было то, что главный советский командующий генерал Эдуард Воробьев поддерживал вывод. Возникла такая рабочая, даже дружеская атмосфера, хотя водку мы вместе не попили. Воробьев в итоге сыграл ключевую роль в том, что сроки вывода удалось выполнить.

- Что Вы имеете в виду? Это ведь гарантировал договор.

- Это да, но ситуация постепенно становилась все сложнее. В Москве была стая ястребов, радикальных коммунистов из министерств иностранных дел, обороны и комитета Верховного совета по обороне и безопасности, и они пытались продлить вывод до изначальных пяти лет, а лучше всего - вообще остановить. Несмотря на договор.

- Вы вели переговоры с этими людьми?

- Переговоров было несколько, я расскажу самое главное. Ни с того ни с сего меня вызвали в советское посольство, куда только что из Москвы приехала группа из 20-30 советников, половина из них – генералы и полковники в форме, половина – в гражданском, похожие на русских кагэбэшников. Когда я пришел, атмосфера была очень жесткой, посол, белый, как стена, и два наших обескураженных генерала. Все молчали, боялись этой делегации. Наши сказали мне, что мы должны что-то сделать, потому что эти парни приехали сюда остановить вывод.

- Они вели переговоры без ведома Горбачева?

- Этого я, конечно, не знаю. Но они приехали с тем, что они должны что-то сделать с выводом, что дальше все так идти не может, они не могут поселить 500 тысяч солдат и членов их семей со всего Восточного блока. Они утверждали, что вся эта операция спланирована безумным образом. Никому не хотелось идти на конфликт с этими превосходящими по численности силами противника, но для меня это было просто, потому что мне нечего было терять. Я сказал, что нет, что вывод мы будем продолжать так, как мы и договаривались. И они сделали очень хитрый шаг: начали сомневаться в моем авторитете. Честно говоря, я удивился, что никто из них не сделал этого раньше.

- А Вы собственно были просто посланником.

- Да, и, прежде всего, в их глазах каким-то джазовым музыкантом. Генерал Воробьев и другие раньше это не вытаскивали, а эти вытащили. Они были умны. Они, смеясь, спрашивали меня, не решил ли я, что я лично выведу Советскую армию, или что? А я ответил, что не я, а господин Горбачев. Они на это: «Этот паникер? О нем нам вообще не говорите. Он уже решил столько вопросов, что это государство мы будем собирать по кусочкам еще тысячу лет». Я смотрел, как безумный, это было невероятно. Случись это при Сталине, они бы до Москвы не долетели, самолет упал бы еще здесь в Влтаву. Я понял, что дело плохо, и они жестко выдвигали свои требования. Вывод растянется на пять лет, и Чехословакия обеспечит советских солдат сборными домами, в которых у себя дома они будут жить.

- Они хотели, чтобы мы им оплатили у них жилье?

- Об этом речь шла с самого начала, мы даже спрашивали чешских производителей, но было совсем непонятно, кто за это должен был заплатить. Советы постоянно говорили о таком советском бартере, что сначала мы дадим дома, а потом мы все это как-нибудь решим. Как бы мы это решили – было понятно, что никак.

- Как прошла та встреча?

- Я ругался с ними и вдруг сказал им, что если они отложат вывод, мы в свою очередь не сможем гарантировать выполнение первоначального обещания, что гнев народа не обратится против советских солдат.

- Это было сильно сказано.

- Я знал, что этого они боятся больше всего. Советы знали только свои кровавые революции, после 17-го ноября они постоянно пугали нас, что развалится инфраструктура, не будет электричества, в Праге будет полно мусора, везде будет взрываться газ, и в таких условиях начнутся грабеж и линчевание советских солдат. Такие у них были представления о нашей революции. А мы им гарантировали, что этого не произойдет, что мы знаем чешский характер и держим ситуацию под контролем. В середине переговоров не оставалось ничего другого, кроме как сказать, что такие гарантии снимаются. Их это задело, они, видимо, уже совсем разозлились, кто-то сразу начал говорить, что хотел бы он посмотреть на это чешское линчевание. Я попробовал последнюю возможность. Я сказал: «Если вас не интересуют гарантии Горбачева и Шеварднадзе, с которыми я лично говорил о выводе, тогда вас могла бы заинтересовать гарантия генерала Воробьева, командующего Центрального военного округа». На них это подействовало, что меня удивило, потому что я думал, если они посылают к черту Горбачева, то пошлют и Воробьева. Он в то время был в Миловице, было решено его позвать. Переговоры были приостановлены.

- Вы знали, как поведет себя генерал?

- Нет, но я знал, что на кон поставлено многое. Мне было не по себе оттого, что если Воробьев откажется, вывод закончится. Возможно, русские были бы здесь и сегодня, кто знает. Приход Путина подтвердил, что начало 90-х годов было просто такой исторической щелью, в которую мы смогли влезть. Если бы Путин оказался у власти раньше, возможно, этот монолит не развалился бы. Так что когда Воробьев приехал, у меня душа ушла в пятки, у меня было такое ощущение, что в эту минуту я действительно сам несу это бремя. Я хотел с ним любой ценой встретиться до того, как он войдет в помещение, чтобы можно было его проинструктировать, но мне не удалось это сделать. Нас держали порознь. Когда Воробьев вошел, мне даже не удалось обменяться с ним взглядами, я ничего не успел ему объяснить и намекнуть на что-то. И он потом сделал просто блистательный выход. Он вполне официально представился, очень коротко описал ситуацию, никаких долгих объяснений. И сказал: «Как генерал Центральной группы советских войск я заявляю, что вывод произойдет строго по плану и в срок, установленный на 30-го июня 1991 года». И все было сделано. Они некоторое время продолжали сидеть и потом со словами, что все определится в Москве, быстро закончили переговоры.

- Они с ним разобрались?

- Очевидно, нет. Это была какая-то группа, чье положение явно было не таким сильным. Там все еще были Горбачев, Шеварднадзе.

Поход на ядерный склад

- Человека, который руководил оккупационными частями в Чехословакии, вы изображаете, как положительного героя. В этом нет никаких противоречий?

- Не то что бы. Я оцениваю его после того, как прошло время, и с учетом его дальнейших шагов в жизни. Я не знаю, что он делал раньше. Я не хотел бы, чтобы меня критиковали за то, что я его защищаю, просто я вижу в нем перемену. Бывает, что человек прозревает, и это, по-моему, как раз его случай. Во время вывода он делал все для того, чтобы все прошло спокойно и по-хорошему, все переговоры с ним были конкретными. Он сам был воодушевлен тем, что происходило в Чехословакии. Он говорил, что никогда не верил, что революцию можно делать так, как ее здесь сделали мы, то есть, конечно, Гавел.

- Советский генерал уважал Гавела?

- Да, очень. После возвращения в Россию он застал Горбачева во время путча сталинистов. Он был задействован в первой чеченской войне, и хоть он и открыл папку с приказами, он сказал, что это не война, а резня, и уехал из Чечни. Потом его совершенно сбросили со счетов. Он основал правую партию, и сегодня он нормальный демократ, порядочный человек. Он не просто прозрел, но и доказал это делами. Люди меняются со временем, и, насколько я смог узнать Воробьева, я думаю, за него можно поручиться. Хотя это, скорее, исключение.

- А что собственно его армия здесь делала в 80-е годы? Какая у нее была задача? Сохранять все, как есть, уже точно не было необходимости, все и так само по себе держалось. Армия должна была защищать Восточный блок от Запада, или что?

- Этого, наверное, уже никто точно не скажет. Что-то во время вывода мы нашли, какие-то стратегические системы, карты позиций, где были отмечены боевые цели. Другой вопрос, действительно ли они хотели это делать. У власти уже был Горбачев, и с моей непрофессиональной точки зрения, армия уже просто сохраняла статус-кво. Во время перестройки ничего нового не планировалось. Это были инерция и неопределенность того, что будет дальше со всем Восточным блоком. Кстати, когда я говорил с Шеварднадзе, я спросил его, те движения в Восточной Европе, которые начались с падения Берлинской стены, - Горбачев хотел этого, это были его намерения и цель, или у него все вышло из-под контроля. Я предполагал, что министр иностранных дел будет знать. А он сказал, что не знает.

- А какой была его точка зрения?

- Он сказал, что склоняется, скорее, ко второму варианту. Хотя он был осторожен, чтобы говорить прямо, все же империя – это империя. Так что, я не верю, что существует политик, который ответил бы вам, чего собственно здесь хотела Советская армия. У них здесь были оборонные системы, они демонизировали Америку, это был основной принцип, но я не думаю, что они планировали какое-то нападение на Запад. Может, раньше.

- Вас что-то удивило в том, как здесь жили советские солдаты? Их базы в принципе были для чехов загадочным миром.

- Это да, но в то же время этот мир не так сильно отличался от нашего мира. Удивление было недолгим: типичные советские панельные дома, виллы генералов… Люди с Запада смотрели бы на все это, как сумасшедшие, а мы – нет. В принципе можно сказать, что стандартом коммунизма и советского времени была ужасная бедность. Все было бедным, и еда для генералов.

- Говорят, что обычным солдатам в этом отношении было очень плохо, иногда они голодали и часто сбегали, хоть за это им и грозила смертная казнь.

- По этому поводу у меня есть одно воспоминание. Все время где-то рядом с нами был Владислав Квасничка (Vladislav Kvasnička), журналист и документалист. Он был таким придирой, что ему не нравилось то, что, когда лес рубят, щепки летят. А этими щепками были маленькие проблемы, связанные с большим выводом. Я, например, скорее, осознавал, что эта уходящая масса была одной из двух сильнейших армий мира. И вместе с этим выводом происходили разбирательства и дележ этих бараков, нефти, всячески воровали, торговали. Советы продавали, чешские фирмы все, что можно, покупали, а Квасничка приходил и все это мне рассказывал. Честно говоря, мне в принципе было все равно, кто что покупает и продает, но ему не нравилось обо всем это слышать. Иногда он приходил с каким-то более серьезным вопросом, с которым мы потом разбирались. Однажды он, например, нашел якобы крематорий, где вроде бы сжигали казненных дезертиров, потом он нашел, что в лесу остались три не выведенных танка. Не знаю, как он все это находил, но, как правило, все было правдой. А один раз он так вот пришел и сказал, что у него есть сбежавший от Воробьева солдат и что я должен помочь его спрятать. Так он поставил меня в неловкое положение.

- Почему?

- Воробьев этого дезертира знал и спрашивал меня, не знаю ли я что-то. Я принципиально никогда не хочу врать, но тогда ничего другого мне не оставалось. Если бы я выдал ему этого солдата, могли бы быть непредсказуемые последствия.

- Что с ним было?

- Мы по-разному ему помогали, а дальше – не знаю.

- В принципе повезло, что побеги не стали массовым явлением. Возможность остаться здесь должна была привлекать солдат.

- Я боялся, что станет широко известно, что одному из них мы помогли. Тогда мы бы это не остановили. И не только появись бы новые, но и сотрудничество с Воробьевым было бы закончено, потому что тогда он действительно злился. Квасничка ставил нас перед действительно серьезным выбором, как-то он, например, пришел и сказал, что обнаружил склад ядерных боеголовок.

- И это действительно так и было?

- Ну да. В парламенте тогда спорили, были ли у Советов на нашей территории боеголовки, и никто толком не знал. Министерство обороны все отрицало, а потом пришел Квасничка и сообщил, что склад находится в городе Бела-под-Бездезем. Наша армия, наверное, об этом знала, они просто мне ничего не сказали. Тогда генералы Духачек и Надьович остались лояльны к старой армии, а не к новому руководству страны. Так что я мобилизовал отряд пиротехников, военную полицию, депутатов и генералов, и мы поехали в Бела-под-Бездезем. Генералы не сильно хотели, но они должны были, они же руководили армией. По дороге генерал Надьович говорил, что это ненужная поездка, действительно ли я считаю, что это необходимо. Еще перед городом кто-то спросил, не повернем ли мы обратно. Они не хотели. Мы приехали на место, и там стоял такой небольшой советский бункер с большими дверями. И здесь начался полный фарс. Мы выяснили, что двери закрыты на цепь, которая была соединена обычным замком. Один из оперативников посмотрел на все это и сказал, что это проблема, что у нас нет ключа. Я хотел, чтобы они перерезали цепь. Они пошли в автобус, оказалось, что клещей у них нет. Я хотел тогда как-нибудь отрезать замок, а они – мы забыли пилу. Тогда я хотел, чтобы они сбили замок молотком. И в целом автобусе пиротехников, где у них были всевозможные инструменты, молотка не нашлось. Уже смеркалось, я все стоял перед этим замком и не знал, как его открыть. Потом я позвал какого-то местного дворника, и он сбил замок кирпичом. Я нашел свет, и стало ясно, что руководители армии мне все это время врали.

- Это был склад ядерных боеголовок?

- Однозначно, генерал Вацек позже мне это подтвердил. Боеголовки уже отвезли, там была арматура, такой советский хай-тек. А еще телефон. Когда я поднял трубку, сразу же ответил какой-то говорящий по-русски человек, я даже не представился. Внутрь этого помещения я пошел один, солдаты боялись облучения. Позже я облетал все это на самолете и видел пусковые установки. Сегодня они уже заросли.

- Вы тогда представляли, что с этими помещениями будет? Что о них Вы можете сказать сегодня?

- Большинство загнивает, потому что нет средств. Это как линия Мажино, которую строили, чтобы защититься от Гитлера. Тоже прекрасные постройки. Может быть, нам мозгов не хватает или идей, как их использовать, или это просто представление романтиков. В любом случае были бы нужны огромные инвестиции. Где-то закопаны огромные бункеры, например в Миловице, там есть четырехэтажный бункер. Кстати есть подозрения, что в нем прятались советские дезертиры во время вывода.

- Еще один вопрос, который был решен не лучшим образом, - это ущерб экологии после Советской армии. Последствия не устранены до сих пор, и чешская сторона за это не поучила ни кроны. Почему не удалось это сделать?

- Этот вопрос решался в конце, когда боевые подразделения уже были выведены. Казалось, что главное уже сделано, мы обсуждали заключительный концерт нашей группы Pražský výběr и то, улетит ли генерал Воробьев с этого концерта на вертолете. И тогда снова начались разговоры о возмещении ущерба, из Москвы приехала новая делегация с адмиралом Гришиным, это был один из крупнейших дипломатических переговорщиков. Он обсуждал с американцами договоры ОСВ-1 и ОСВ-2 (серия двусторонних договоров между Советским Союзом и Соединенными Штатами об ограничении стратегических вооружений - прим. автора). Это была невероятная фигура, Кремль на колесах. Огромный мужчина, избыток личности. Он сидел за столом, по правую руку – 20 человек в форме, по левую – столько же в гражданском. Он говорил невероятно медленно, но ему было достаточно сказать: «Nu vot», и в помещении было слышно, как пролетит муха. Мы вели переговоры 300 часов, в общей сложности 50 дней в течение нескольких встреч. Его метод ведения переговоров был просто выматывающим. Мы требовали 5 миллиардов в качестве возмещения ущерба, это обсуждалось где-то 14 дней, и только потом Советы согласились. На следующий день утром прямо перед их отлетом, когда должен был быть подписан договор, адмирал взял слово и сказал, что он консультировался с Москвой и что так не получится. Вся работа команды экспертов, юристов и дипломатов была насмарку. И так он с нами поступил три раза, в итоге совершенно измучив чешскую делегацию.

- И в итоге ни о чем не договорились.

- Я в то время отказывался от мандата в Федеральном собрании и в последних переговорах не участвовал. Эту задачу взял на себя Йозеф Вавроушек (Josef Vavroušek), и в итоге все вышло неудачно. Я точно не знаю, но думаю, что Вавроушек как специалист по экологии потребовал большую сумму в качестве возмещения, и Советы отказались. Они до сих пор должны нам.

И вот мы здесь

- В то время когда обсуждался вывод войск из Чехословакии, проходили и переговоры о разоружении между СССР и Америкой, говорили и о пребывании их войск во всей Европе. Быстрый уход Советов из Чехословакии, как ни парадоксально, не пользовался большой поддержкой Запада, особенно Британии. Запад хотел общий договор. Вы как-то ощущали это?

- Прямо – нет, но я чувствовал большой интерес к информации с разных сторон, и со стороны американцев. Я был довольно неопытным, но замечал, что вокруг меня крутятся разные разведки. У меня был принцип: я с разведками не разговариваю. Я не тот человек, который любит шпионов. Я хотел, чтобы весь вывод войск был прозрачным. Так что ни КГБ, ни ЦРУ, ни наша Государственная безопасность (StB) – я никогда не хотел ввязываться в какие-то дела.

- Разведчики действительно Вами так интересовались?

- Конечно, это было постоянно. Меня приглашали на обед или на ужин и вытаскивали из меня информацию. Молодой американец, приехавший ко мне на встречу и прекрасно говоривший по-чешски, красивая женщина - советский полковник, от которой безумно пахло духами, ее в приказном порядке посадили мне в машину в Миловице, чтобы она меня сопровождала… Мне в итоге всегда удавалось их раскусить. Пожалуй, самым настойчивым был один офицер КГБ, который постоянно ходил за мной по пятам. Однажды он почти рассмешил меня – спросил, играю ли я на пианино, и когда я ответил, что да, он покачал головой, якобы соглашаясь с тем, что это хорошее прикрытие. Они не могли понять, что какой-то джазовый музыкант вел переговоры о выводе Советской армии. А потом он мне в ответ сказал, что он играет на балалайке, и сразу посыпались вопросы, что делает тот, что делает этот. Я ему сказал: «Так, давай лучше о музыке, я – пианино, ты – балалайка».

- Эти люди исчезли вместе с  последними солдатами?

- Он – да. Но до того как он уехал, он сказал мне фразу, которую я помню до сих пор: «Знаешь, может быть, мы отсюда уйдем как солдаты, но некоторые из нас вернутся как предприниматели».

- Метко.

- Да, он точно сказал. Было даже продолжение. Однажды через много лет я был в торговом центре DBK в Праге на Будейовицке, и вдруг меня кто-то сзади похлопал по плечу. Я поворачиваюсь, со мной здоровается какой-то парень и спрашивает, не помню ли я его. Сначала я не узнал его, но потом понял. Это был тот шеф КГБ, он продолжил разговор: «Ну вот мы и здесь». Я потом очень над этим очень смеялся.

Михаэл Коцаб (56) – композитор, певец и экс-министр по вопросам прав человека и национальных меньшинств.

Окончил Пражскую консерваторию по специальности: «Композиция и орган». Еще во время учебы в 1977 году основал группу Pražský výběr, которая вплоть до 1989 года находилась на границе официальной и неофициальной сцен. После 17-го ноября 1989 года Коцаб был одним из основателей Гражданского форума. Вел переговоры с руководителем генерального штаба Мирославом Вацеком (Miroslav Vacеk) и командующим западного военного округа Моймиром Захариашем (Mojmír Zachariáš) о невмешательстве армии в ход «бархатной» революции. Аналогичные переговоры он вел и с представителями Советской армии, размещенной в ЧССР. Потом он инициировал создание парламентской комиссии по контролю за выводом советских войск из Чехословакии и стал ее председателем. Когда 30.06.1991 последний советский солдат покинул Чехословакию, Михаэл Коцаб отказался от публичной должности и стал заниматься музыкой, предпринимательской деятельностью и консультированием. В январе 2009 года Партией зеленых он был выдвинут на пост министра по вопросам прав человека и национальных меньшинств.