Тайбби: американские финансы похожи на российскую политику

Мэтт Тайбби (Matt Taibbi), пишущий для Rolling Stone, известен в Соединенных Штатах своими статьями о финансовом кризисе. Когда-то он дал весьма запоминающуюся характеристику Goldman Sachs, назвав этот банк «огромным спрутом-вампиром, присосавшимся к лицу человечества и безжалостно вонзающим свое кровососущее жало во все, напоминающее деньги». Но в России его знают как редактора сатирической газеты The eXile. А кое-кто в The Moscow Times помнит, как он некоторое время работал журналистом в этой газете.

Корреспондент Moscow Times недавно побеседовал с Тайбби в Нью-Йорке о политическом будущем России, о том, что он пишет о финансовом кризисе, и о том, что значит быть репортером в России и в США.

- Вы сегодня следите за российской политикой?

- Уже нет. Многие из моих российских друзей либо не занимаются больше журналистикой, либо перешли к другим занятиям, поэтому я с тем миром уже не поддерживаю тесный контакт. Находясь в России, я был буквально одержим проблемами коррупции и мошенничества. Мне это очень нравилось, и я следил за ситуацией еще года 2-3 после отъезда. Отчасти это было вызвано тем, что я также не понимал американскую политику. Я думал, что уж здесь-то почти нечего отслеживать. Но за последние 3-4 года я углубился в финансовые проблемы, и поэтому не очень пристально слежу за российской политикой.

Когда здесь рванул финансовый пузырь, многое стало похоже на российскую историю. Очень маленькая группа бизнесменов с большими финансовыми интересами захватила в плен правительство и использовала налогоплательщиков и общественность как своего рода страховку для собственного спасения, когда попала в беду. Они ограничивают политическое влияние простых людей, манипулируя выборами. Все это очень похоже на Россию. У меня тогда возникло аналогичное ощущение, что мир разваливается на части, а ты ищешь этот продажный тесный кружок, распутывая таинственную историю.

- Чем вы занимались до того, как начали писать о финансовом мире?

- Когда я вернулся, я попытался издавать The eXile в Буффало (Нью-Йорк), но это длилось всего полтора года. Затем я начал работать на Rolling Stone, я отслеживал президентскую кампанию. После этого я работал по контракту в Ираке, а потом снова вернулся к избирательной кампании. Я ненавидел всю эту историю с выборами. Я постоянно твердил себе, что она не может быть настолько глупой. Целая куча политиков вещает с трибуны одно и то же много раз подряд, но ничего существенного и значимого они в действительности не говорят. Я всегда думал, что существует нечто под поверхностью, как в России. Кто на самом деле владеет газетой, откуда появляется весь этот компромат? У нас здесь этого нет. Но вот в финансах все именно так, и пока я не начал ими заниматься, я чувствовал себя бесполезным.

- Кто, на ваш взгляд, стоял за экономическим кризисом?

- Это было сочетание всего и вся, особенно с ипотечным пузырем. Люди изобрели финансовые инструменты, позволившие им брать дешевые субстандартные ипотечные кредиты, затем рубить их на части и продавать как первоклассные ценные бумаги. Это было как в России с ГКО (государственные краткосрочные облигации, выпущенные российским правительством в 1990-х годах). Там они не имели никакой ценности, а их продавали как нечто стоящее. Это было сочетание факторов; это были люди, изобретшие производные ценные бумаги-деривативы; это были регуляторы, сокращавшие государственное регулирование. Никто за деривативами не следил. В 2000 году приняли закон, благодаря которому деривативы стали по сути дела нерегулируемыми. Совершенно очевидна вина банков. Они в 2004 году обратились к правительству, а затем начали лоббирование с целью ликвидации ограничений на соотношение заемного и собственного капитала. Так что это был целый набор: регуляторы не занимались делом, а банкиры жадничали и слишком много брали в долг.

- Как вы думаете, увидим ли мы изменения сейчас, когда администрация Барака Обамы усиливает контроль над торговлей производными ценными бумагами?

- Думаю, не будет никаких значимых изменений. В основе своей ситуация ничем не отличается от того, что было раньше. Этот крах приковал к себе внимание общества, и у правительства появилась возможность внести поправки в закон Додда–Фрэнка. Но оно решило ничего не делать. Если не произойдет новый крах, мне кажется, ничего не изменится.

- Видите ли вы разницу в финансовой политике президента Обамы и президента Джорджа Буша?

- Думаю, здесь налицо абсолютная преемственность. В последние годы правления Буша [Бен] Бернанке и [Тимоти] Гайтнер стали архитекторами мер неотложной помощи. А затем избирают Обаму, он оставляет Гайтнера, снова выдвигает Бернанке, и поэтому политика неотложной помощи остается без каких-либо изменений.

Думаю, они могли не отменять закон Гласса-Стиголла в 1998 году. А потом был еще и закон о модернизации товарных фьючерсов от 2000 года, отменивший государственное регулирование деривативов. Важно следующее: все должны были видеть, что они продают эти сумасшедшие сделки на миллиарды долларов, полные субстандартных ипотечных кредитов, когда люди оплачивали всего 1 процент, но почему-то эти ценные бумаги получали самые высокие рейтинги. Все должны были понимать, насколько опасны такие дела. Так что возникла такая ситуация, в которой буквально все, и даже пресса, не справились со своими обязанностями. Репортеры говорили, что цены на жилье будут без конца расти – а это безответственно. Кто-то должен был взглянуть на все это и сказать, что не таким бывает настоящий рост.

Думаю, журналисты должны были сделать больше. Наверное, здесь есть элемент лицемерия, потому что я этим не занимался, я тогда не был репортером по вопросам бизнеса.

- Что вдохновило вас на создание The eXile?

- Прототипом The eXile был Spy. Мы пытались сделать русскую версию журнала Spy. В 1998 году Марк [Эймс] и я обратились в журнал Psychology Today, который тогда владел Spy. Мы сделали пробный макет русской версии. Но у журнала Spy естественная читательская аудитория была довольно немногочисленной, слишком интеллектуальной. Хотя сам по себе это был великолепный журнал [его публикация прекратилась в 1998 году после 12 лет существования].

- Что вы думаете о статье в Vanity Fair по поводу The eXile? [В 2010 году в Vanity Fair был опубликован материал о создании и закрытии The eXile. Во время интервью Тайбби плеснул в репортера кофе.]

- Без комментариев. Этот репортер [Джеймс Верини] был абсолютно несносным и очень навязчивым. Никогда не беседуйте с журналистом, собирающимся написать о вас сенсацию.

- Почему вы приехали в Россию?

- Когда я рос, моими любимыми писателями были писатели из России – [Михаил] Зощенко, [Николай] Гоголь, [Сергей] Довлатов – все юмористы. Я хотел читать по-русски, поэтому поехал в Санкт-Петербург, в Ленинградский государственный технический университет, где учился по частной программе.

- Одна из главных проблем иностранных публикаций в России состоит в том, что большинство  россиян не читает по-английски. Как The eXile решал эту проблему?

- Я писал на русском для Stringer, для «Комсомольской правды», для «Труда», но это была просто реклама, чтобы привлечь людей к чтению The eXile. Мы предлагали свой журнал молодым и образованным россиянам, людям, посещающим клубы, и нам кое-что удалось в этом плане. Мы также делали такие вещи, благодаря которым наше название появлялось в российских СМИ в новостях. Например, мы участвовали в политических протестах, в разных проказах и шалостях. Идея заключалась в том, чтобы нас показали по российскому телевидению, чтобы о нас начали писать другие – так мы могли привлечь российских читателей.

- Вы работали нештатным журналистом в Узбекистане, в России в The Moscow Times и в The eXile. Какими статьями больше всего гордились? Скучаете ли вы о чем-нибудь из того времени, когда были журналистом в бывшем Советском Союзе?

- Больше всего я горжусь теми длинными статьями о провинции, которые я писал для The eXile, например, о воркутинских шахтерах, или о похитителях скота в Сибири, или, может быть, тем материалом о школе №666. Это были статьи, знакомящие читателя с людьми из незнакомых мест, которые переживают такие проблемы, которые даже трудно себе представить. Это были по-настоящему интересные и увлекательные истории. В моей нынешней работе не так много взаимных открытий; то есть, нет особой эмоциональной отдачи от того, что я узнаю нечто о Goldman Sachs (ни для меня, ни для них). Я по-настоящему полюбил Россию и уверен, что это проявилось в моих статьях. Конечно, сейчас все иначе.

- Оглядываясь назад, не жалеете ли вы о том, что не раскрыли некоторые темы подробнее?

- Оглядываясь назад, я не понимаю многое из тех финансовых вещей, что происходили в России. Я пытался, у меня были друзья, работавшие там инвестиционными банкирами, и я уверен, что там была масса коррупции, которую я просто не уловил, потому что не понимал этого. Достаточно сложно освещать российскую политику в газете на иностранном языке. Но мы кое-что уловили о дефолте 1998 года; мы, на самом деле, были единственной газетой, предсказавшей этот дефолт. Но я не очень хорошо понимал все это.

- Поняли ли вы, когда к власти пришел [президент Владимир] Путин, что свободу прессы ограничат?

- Свободы у прессы было ничтожно мало и при [президенте Борисе] Ельцине. У меня были друзья в российских изданиях, на которых совершали нападения. При Ельцине проблема заключалась не в государственных репрессиях, проблемой была мафия, владевшая газетами. В то время проблема журналиста была не в том, что он боялся властей, а в том, какого бандита он может обидеть, написав ту или иную статью.

В то время российская пресса была свободнее, чем американская журналистика. Здесь она представляет собой мощный монолит, несколько компаний владеет большей частью СМИ. Но у Ельцина была масса других крайне отрицательных качеств, и он руководил государством в большей степени как какой-нибудь мафиозный главарь. Что делает главарь мафии? Он не диктатор, но он позволяет действовать независимым преступникам, а затем с каждого собирает дань, берет налоги. Путин консолидировал власть. При Ельцине был криминальный федерализм, а теперь это централизованная автократия.

- Как вы думаете, Россия будет когда-нибудь по-настоящему демократической страной?

- На самом деле, я чаще слышал об этом от россиян, чем от американцев, когда работал там: что, мол, это не в нашем характере, у нас просто есть автократическое общество, что такой у нас стиль мышления. Многое говорит о том, что так было всегда в той или иной форме. Больших надежд я не питаю.