Что может быть хуже левиафана

Постоянно возбуждающий нас Дэвид Гордон (David Gordon) пишет в последнем номере Young American Revolution:

Гоббс безусловно прав в том, что беспорядок нежелателен; но опасность, представляемая абсолютным сувереном, намного превосходит неудобства первобытного состояния. Гитлер, Сталин, Мао – опыт истории преподносит нам очевидный урок. Гоббс постоянно помнил о необходимости избегать страстей гражданской войны; однако Гражданская война в Англии, не была, в конце концов, примером ее первобытного состояния. Скорее, две соперничающие между собой стороны боролись за обретение суверенитета. К войне и массовым убийствам ведет не существование мощного государства, а его отсутствие.

Здесь очень много правды, но тоталитарные государства 20-го столетия вряд ли смогут выдвинуть против левиафана те доводы, которые они, как кажется, имеют. Гоббс вполне мог бы отметить, что условия, приведшие к власти Гитлера, Сталина и Мао, были условиями слабого суверенитета и открытой гражданской войны. (В случае с Веймарской республикой в Германии и с Россией Керенского насилие со стороны коричневорубашечников и большевиков носило характер гражданской войны малой интенсивности). Суверен, действующий по авторитарному сценарию, подавил бы всех радикалов, но Германия и Россия были слишком слабыми и немощными государствами, чтобы сокрушить фракции. Это не то же самое, что первобытное, или естественное состояние; но это нечто такое, что Гоббс понял бы прекрасно. В этих случаях, как и в случае Гражданской войны в Англии, вполне можно сказать, что тогда уже было мощное государство, за которое воевали противоборствующие стороны, потому что мощное государство, прежде всего, не подчинилось бы межфракционным спорам. Левиафан не терпит конкуренции.

Но когда к власти пришли Гитлер, Ленин или Сталин, разве результатом этого не стало появление сильного государство, какого всегда хотелось Гоббсу? Не совсем. Созданное Гитлером, Лениным/Сталиным и Мао - это такой левиафан, какого философ из Малмсбери и представить себе не мог. Они создали партийные государства, в которых сочетались самые худшие элементы левиафана и гражданской войны. То есть, они обладали всей полнотой власти левиафана, но сохраняли фракционный менталитет. О странности всего этого говорит история, рассказанная о крайне правом философе Юлиусе Эволе (Julius Evola). Как-то раз дуче или кто-то из его приспешников спросил Эволу, почему тот не вступил в фашистскую партию. Эвола ответил, что продолжающееся существование этой партии доказывает провал фашизма. Ведь если государство стало всем и вобрало в себя все другие обязательства верности и преданности, то как может существовать такая вещь как партия, которая, в соответствии со значением этого слова, представляет особые интересы, или интересы части людей?

Нас, американцев, часто учат в школе, что партии это естественная и положительная черта народного государства. Они представляют разногласия, причем даже самые острые, не допуская при этом гражданских войн. Но проблема в том, напоминает нам Дональд Ливингстон (Donald Livingston) в своих эссе о Давиде Юме (David Hume), что не все партии такие уж положительные. Партии «по интересам» просто пытаются эксплуатировать своих соотечественников. Они, говорит Юм, «является  самыми разумными и самыми простительными». Партии «по любви и пристрастию», которые основаны на различных привязанностях людей к отдельным семьям и личностям», могут показаться едва ли не вымершими в 20-м и 21-м веках, хотя у демагогического автократизма и национализма есть некоторые общие черты с такими партиями прошлого. («Мы склонны думать, что отношения между нами и нашим сувереном очень близкие и сердечные, - замечает Юм. – А когда доброжелательность человека не дает ему этот воображаемый интерес, он получит его от своей недоброжелательности назло всем и из чувства оппозиции к тем людям, чьи настроения отличаются от его собственных».)

Партии «по принципам» это опять нечто иное: они настаивают на приведении упрямого мира в соответствие с абстрактными принципами за счет использования государственной власти. Юм приводит религиозные конфликты в качестве  примера столкновений между партиями «по принципам»:

Два идущих по шоссе человека, один на восток, а другой на запад, вполне могут разойтись друг с другом, если дорога достаточно широкая. Но два человека, рассуждающие о противоположных религиозных принципах, вряд ли легко разойдутся, не столкнувшись. Хотя можно себе представить, что и в этом случае дорога будет достаточно широкая, чтобы они разминулись и без остановки пошли дальше каждый своим путем. Но такова природа человеческого разума, что он всегда стремится завладеть умом любого приближающегося к нему. А поскольку он прекрасно усилен единством чувства и настроения, его шокирует и расстраивает любое противоречие. Отсюда то рвение и пыл, которые большинство  людей проявляют в спорах. Отсюда их нетерпимость к оппозиции, даже в самых умозрительных и безразличных точках зрения.

Однако, как отмечает Ливингстон, во времена Юма партии «по принципам» становились в большей мере философскими, нежели религиозными. Конфликты между идеологическими партиями в современном мире проходят острее: абсолютизм кажущегося рациональным принципа не допускает компромиссов. Люди, отвергающие партийные принципы, в лучшем случае нуждаются в перевоспитании, как было у маоистов. А в худшем, если само их существование противоречит принципам партии, они должны быть удалены с политического поля или просто уничтожены. Кулаки противоречили принципам советского коммунизма, а евреи – принципам арийского нацизма.

Для Гоббса преимущество левиафана заключается в том, что этот монстр прекращает всякую фракционную борьбу. Мелкомасштабные бунты все же могут происходить, да и беспорядки с преступностью никуда не денутся; но организованные, наделенные законным статусом организации, соперничающие друг с другом в борьбе за захват государства, в теории Гоббса запрещены. А это значит, что даже религия должна полностью контролироваться государством во всех своих публичных аспектах. Однако партийное государство не проводит черту там, где это делает Гоббс – оно продолжает вести себя как фракция даже после обретения высшей власти. А структура партийного государства отражает эту особенность: занять высокое положение в нацистской партии гитлеровской Германии или в коммунистической партии сталинской России было ничем не хуже, а порой даже лучше, чем добиться высокой должности в государственном аппарате. Партия это власть, стоящая над властью, фракция, стоящая над государством.

Так что же, в таких обстоятельствах само государство является первоочередной проблемой, или оно просто инструмент, даже жертва еще большего зла? На практике это не имеет значения, но философские различия нуждаются в исследовании. Гоббс никак не мог бы согласиться с тем, что коммунистическая Россия или нацистская Германия это государства, реализованные в полной мере. Можно утверждать, что это были слабые государства, которым партии внушали благоговейный страх, или вообще никакие не государства, а лишь вооруженные фракции, причем гораздо более могущественные и влиятельные, чем их оппоненты. (Интересно заметить, что СССР окончательно распался, когда традиционная ветвь государства армия бросила вызов хунте коммунистической партии.)

Все это ни в коей мере не должно смягчать взгляды на государственную власть и жестокости. Но случаются времена, когда сильное традиционное государство предпочтительнее идеологических фракций с их разрушительным воздействием. Именно об этом говорил Уильям Линд (William S. Lind), когда он писал некоторое время тому назад, что мы серьезно заинтересованы в выживании и сохранении государства на Ближнем Востоке. (Прав он или неправ на сей счет, но таковы его рассуждения.) А идеологическая фракция это сама по себе потенциально смертельная опасность. Конечно, Джеймс Мэдисон (James Madison) утверждал, что «свобода для фракции это то же самое, что воздух для огня; это та подпитка, без которой огонь мгновенно погаснет». Он также отмечал: «Столь же глупо и безрассудно запрещать свободу, которая жизненно важна для политической жизни, питая фракции,  сколь безрассудно желать уничтожения воздуха, который жизненно важен для животного мира». Ссылаясь на работу Юма «Идея совершенного государства», Мэдисон думал, что нашел решение проблемы сдерживания фракций без обозначения пределов свободы в представлении о большой республике, возглавляемой представительной политической элитой. Но он с ужасом увидел, что фракционность все равно возникает в не столь уж и молодых Соединенных Штатах.

К счастью для нас, фракции по интересам (а обычно это фракции не очень разных интересов) на протяжении последних 200 с чем-то лет американской истории затмевают собой фракции по принципам. Но такое может быть не всегда.