Двадцать лет назад российская пресса перегнула палку

Москва – Полным коллизий летом 1991 года, когда управление и тем самым дальнейшее движение Советского Союза, казалось, были доступны каждому, местная пресса перегнула палку неписаных границ гласности.

Гласность, говорил президент Михаил Горбачев, означает открытость. Он имел в виду, что это означает право быть честным в отношении недостатков советского общества и поисков лучших способов их исправить. Журналисты и редакторы использовали это для обоснования свободы прессы, а это совсем другой принцип.

Продолжив идти в этом направлении, они создали первую ничем не ограниченную прессу в российской истории, как раз во время решительного столкновения между реформаторами и их оппонентами из числа сторонников жесткой линии, которое быстро приближалось. Двадцать лет назад Москва была свидетелем расцвета аргументов, репортажей, раскапываний тайн, разоблачений и поношений. Этот цветок давно увял, но в то время оно был ослепителен.

Газеты стали необузданными. К 1991 году они уже несколько лет занимались тем, что проникали в самые темные уголки советского прошлого и настоящего. Новички конкурировали за внимание, причем все, начиная от листков, раздававшихся в московском метро, до «Независимой Газеты», основанной в конце 1990 года и не испытывавшей признательности ни к правительству, ни к Коммунистической партии.

Как всегда, правительств было гораздо более озабочено вещательными СМИ, чем печатными. Репортажи по национальному телевидению были полны историй об урожае, захлебывались рассказами о тракторах и молотилках. Это было безопаснее, чем пытаться разобраться в тонкостях, обманах и двуличности кремлевской политики, особенно когда Горбачев колебался в выборе направления движения, бросаясь то в одну, то в другую сторону.

В недавно переименованном Санкт-Петербурге тележурналисты старались быть серьезными, выдавая в эфир несколько репортажей с жесткой критикой. Горбачеву не понравилось. Он хотел реформ, но хотел быть во главе их. Он взял телестанцию под свой контроль, приведя в ярость либерального мэра города Анатолия Собчака.

Эксперимент на радио прошел несколько лучше. Целый год небольшая радиостанция под названием «Эхо Москвы» выдавала новости и комментарии к ним. Для реформаторов, в частности, это стало сенсацией. Впервые, как они поняли, можно было не слушать ВВС или «Радио Свобода», чтобы выяснить, что происходит. «Эхо» создало чрезвычайно лояльную аудиторию, которую оно сохранило и до сегодняшнего дня.

Кульминация наступила 19 августа, когда консервативные коммунисты устроили переворот против Горбачева. Сначала все выглядело так, будто бы он увенчается успехом. Тем не менее, газеты продолжали выходить. «Эхо Москвы» отключали от эфира три раза, и три раза оно возвращалось обратно. Национальное телевидение в качестве своего вклада транслировало «Лебединое озеро».

После того, как попытка переворота провалилась, советская пресса стала сильной как никогда. Ну, не все ее образцы. Российский президент Борис Ельцин быстро запретил «Правду», рупор Коммунистической партии. (Вскоре она была восстановлена и возродилась в конце концов, но уже как издание греческого бизнесмена).

Но газеты, журналы и независимые телекомпании продолжали бурно расцветать. Конкуренция была жесткой. В начале 1990-х годов телекомпании выдавали в эфир поразительные откровения каждый вечер. Русские считали неразумным не смотреть.

Последние десять лет, однако, были не особо добры к СМИ. Человек, который некогда был протеже Собчака, Владимир Путин, пришел к власти и начал методично ставить прессу на колени. Сегодня единственная газета под названием «Новая газета» вольна сообщать то, что хочет; с маленьким тиражом она является полезным оппозиционером для Кремля, которого регулярно обвиняют в том, что он запрещает свободу слова. Некоторые ее журналисты, однако, были убиты за последние несколько лет.

«Эхо Москвы» по-прежнему вещает на Москву, и является коварной, пронырливой и независимой как никогда. Но Путин, как его советские предшественники, в основном сосредоточен на телевидении – и российские зрители сегодня не имеют возможности увидеть даже слабые проблески независимости или критики.