Сэр Тони Брентон, бывший посол Британии в России, переписывает историю, в которой старый порядок восторжествовал, Борис Ельцин так и не стал президентом, а Британия… присоединилась к евро.
Владимир Крючков вновь взглянул на дату на настольном календаре – живом напоминании о доцифровой эпохе – и натянул свой пиджак. Сегодня вечером, как ни в какую другой ночь, он чувствовал себя достойным небольшого праздника. Партия заплатит, нет никаких вопросов о том, что они должны ему. Он был тихим человеком, без стремления к величию, эгоизма или хвастовства, демонстрировавшихся его коллегами по мере карьерного роста в рядах Партии. Некоторые даже называли его добродушным, с огоньком в глазах и мягкими манерами, противоречащими злобно поджатым губам классического аппаратчика КГБ.
Тем не менее, он был гэбистом насквозь и был приучен всегда думать о себе как о части команды. Но это было иллюзией. Именно он 20 лет назад разработал план переворота, изменившего историю. Он остановил развал СССР, сместил ненавидимого Михаила Горбачева и воспрепятствовал раковой опухоли плюрализма. Нынче его портрет висел во всех общественных зданиях страны, и он был известен как «спаситель Советского Союза». Ресторан находился в нескольких кварталах от его дома, и когда он добрался до него, официанты – изнуренные и в поеденных молью смокингах на несколько размеров больше – подскочили, чтобы поприветствовать его. Он был постоянным клиентом, и без подсказки бывшему руководителю шпионов принесли икры и водки, как это всегда делалось для элиты в те дни, когда никто еще и не слышал о давно дискредитировавших себя идеях перестройки и гласности. Некоторых официантов он знал по имени. Он баловал их – как приличествовало его положению – большими чаевыми, а они баловали его в ответ. Он долил водки в стакан и позволил
себе окунуться в воспоминания. Мыслями он вновь очутился в тяжелом августе 1991-го.
Горбачев был у власти шесть лет. Крючков отлично помнил экономический упадок и политическую стагнацию, доставшуюся лидеру партии в наследство. Но его лекарство – перестройка – оказалось хуже болезни. Даже осторожные шаги в сторону демократии и свободного рынка выпустили на свободу силы, которые Горбачев не смог предусмотреть. Когда-то всесильная советская система планирования приказала долго жить, уровень жизни резко упал, уровень преступности вырос до небес, а из магазинов исчезли основные продукты. Крючков, бывший тогда главой КГБ, знал, что политические реформы – дискуссии среди широких слоев населения, энергичная свободная пресса и первые демократические выборы в СССР – какими бы популярными они ни были в начале, вели лишь к катастрофе. Результатом стала полнейшая потеря внутреннего контроля и внешней хватки, особенно в Центральной Европе, полностью освободившейся от советского контроля.
Здесь, в этом душном старом ресторане, Крючков вспоминал радикальные перемены того времени. К лету 1991 года Горбачев заставил почти все население страны отвернуться от себя. Армия и КГБ видели в нем практически предателя. Все это достигло критической стадии в тот август, когда в советском парламенте было запланировано голосование, которое должно было привести к тому, что большие части Советского Союза откололись и стали бы независимы.
Переворот был спланирован очень быстро. Голосование должно было пройти 20 августа, и Крючков собрал заговорщиков на даче КГБ (водка, закуски, симпатичные официантки) на задворках Москвы 17 августа. Они работали в атмосфере страха, сомнений и взаимного недоверия, как и полагалось первому незаконному захвату власти в Советском Союзе с 1917 года. Особенно слабым звеном был Янаев, вице-президент государства, который должен был принять на себя дела Горбачева. Янаев был безнадежным алкоголиком. Их первый план – арестовать Горбачева, находившегося в отпуске в Крыму – провалился. Заговорщики арестовали его, но президент отказался уходить в отставку. После этого у них оставалось лишь несколько часов, чтобы запланировать вооруженный переворот. Подобная насильственная тактика не была ему близка, и даже сейчас Крючков содрогнулся, подумав о том, как просто все могло пойти наперекосяк.
Борис Ельцин – личное бельмо на глазу Крючкова – мог избежать ареста и превратиться в сосредоточение народного сопротивления. Неумелое публичное выступление Янаева могло легко подорвать репутацию заговорщиков. Армия могла запнуться, пока ее верховные главнокомандующие (поддержавшие переворот) задавались вопрос о том, готовы ли их солдаты убивать мирных граждан.
От одной мысли о Ельцине с толпой сторонников за спиной, противостоящем танкам, заставляющем войска вернуться в бараки и принуждающем дискредитированных и деморализованных заговорщиков вернуть власть Горбачеву, Крючков потянулся за водкой. Как обычно, в тот вечер официанты оставили бутылку в ведерке со льдом. Их знатный гость был рад угоститься.
Однако Ельцин так и не насладился своим мигом величия. На самом деле шансы были подавляющим образом на стороне заговорщиков.
Крючков завербовал в заговор всех, кто был важен – министра обороны, вице-президента, премьер-министра и даже главу горбачевской администрации. У КГБ был большой опыт по организации подобных дел; Крючков иногда с удовольствием вспоминал о том, как помогал подавлять восстание в Будапеште в 1956-м году и вводить военное положение в Польше в 1981 году.
И Советский Союз, и остальной мир практически ожидали, что это произойдет. Опрометчивая авантюра перестройки отклонилась далеко от того, что все считали российской политической нормой. Эксперты по России с незапамятных времен считали единовластие естественной формой правления в стране. В намеках на предстоящий путч не было недостатка, однако никто ничего не делал. Еще до того, как успех предприятия был гарантирован, президент Франции Миттеран признал Государственный чрезвычайный комитет, занявший место Горбачева, а президент США Джордж Буш-старший даже нашел, что хорошего сказать о Янаеве.
Крючков поздравил себя с ключевым ранним решением. Как только стало понятно, что Горбачев тихо не уйдет, он вызвал из Санкт-Петербурга очень способного офицера КГБ Владимировича. Этот офицер ясно дал понять свою приверженность делу, заметив, что развал Советского Союза стал бы «величайшей геополитической катастрофой века». Он улучшил план Крючкова по четырем ключевым направлениям. Во-первых, он настоял, чтобы Ельцин был арестован еще до того, как 19 августа в город вошли танки.
Во-вторых, хотя запрет на деятельность советской прессы и так был делом решенным, Владимирович предложил сделать то же самое в отношении иностранных журналистов. Корреспондентов следовало выслать, телефонные линии обрубить, а радиосигналы из-за рубежа глушить. В-третьих, танковые колонны, достигнув своих целей, не должны были останавливаться, а незамедлительно воспользоваться суматохой, чтобы захватить эти цели. Наконец, Владимирович намекнул Крючкову, что Янаева нужно держать подальше от бутылки.
Все пошло по плану. Российский Белый дом и другие ключевые объекты были быстро заняты войсками практически без человеческих жертв. Запрет на публикацию информации оставил тех, кто хотел выступить против переворота, в неведении о том, как это лучше всего сделать. Борис Ельцин был заключен в тюрьму вместе с большинством ведущих демократов России. Несколько значимых демонстраций оппозиции (особенно в Санкт-Петербурге) были быстро прекращены. 19 августа трезвый, выглядящий как настоящий государственный муж Янаев с сожалением объявил, что он, как глава Государственного комитета по чрезвычайному положению, принимает власть у лишившегося дееспособности Горбачева и объявляет чрезвычайное положение. Тем временем подавляющее большинство российского народа, всегда считавшего махинации Москвы неконтролируемыми и маловероятно полезными, стоически и безмолвно продолжило заниматься своими делами.
Крючков вновь потянулся за стаканом, вспоминая ситуацию, с которой ГКЧП столкнулся, добившись власти. Страна распадалась на части. Эстония и Латвия объявили о независимости. Хотя население, несомненно, приветствовало закат Горбачева, значимое и влиятельное меньшинство не могло не возмущаться по поводу того, что пьянящий бокал демократии увели у него прямо из-под носа. Летний урожай гнил на полях, и экономическая ситуация стремительно скатывалась в хаос.
Именно в этот момент в дело вступил Крючков. Весь его опыт работы в КГБ подсказывал, что первым шагом к решению проблем России станет восстановление порядка. За два года до этого он с завистью наблюдал, как китайцы сделали именно это на площади Тяньаньмэнь, и к каким впечатлительным темпам экономического роста это привело. Он был гуманным и образованным человеком и практически молился на Чехова. Но тут дело было в политической необходимости. Движения за независимость в Латвии и Эстонии были кроваво подавлены.
Сотни погибли. Схожие движения в других беспокойных республиках разумно сошли на нет. Эмблемы с серпом и молотом, потихоньку убранные отовсюду по всей стране, быстренько вернулись на свои места. СССР оказался в политических тисках. Оппозиционные газеты и партии были закрыты. Тысячи либеральных политиков, академиков и журналистов обнаружили себя в тюрьме или эмиграции (среди последних были и Горбачев с Ельциным).
Но Крючков осознал, что риторику нужно сменить. Его новым лозунгом стала «сила», что означало стабильность дома и восстановление советской хватки за рубежом.
Крючков не был экономистом. Но он отлично осознавал, что именно превосходство рыночной системы чуть было не нанесло СССР поражение в холодной войне. С момента своего первого публичного выступления он ясно заявлял, что развитие частного предпринимательства является жизненно важным для восстановления силы СССР. Вопрос был в том, как это сделать. Рекомендации западных экономистов, к которым пристрастился Горбачев, очевидно, были придуманы в ЦРУ, и их целью были уничтожение Советского Союза, а не его усиление. Модели получше можно было найти в других странах – Китае, Корее и Японии.
Импортные продукты не допускались в страну, пока внутри строился государственный капитализм. Он был неповоротливым, неэффективным и коррумпированным. Но зато не было гиперинфляции, массовой безработицы или старушек, продающих свои последние жалкие пожитки у Киевского вокзала. Когда в конце десятилетия выросли доходы от продажи нефти и газа, экономические показатели Советского Союза перешли из разряда унылых в разряд терпимых.
Крючков верно предугадал западную реакцию на переворот: ярость, а затем вынужденное согласие. У советских посольств от Лондона до Токио проходили массовые демонстрации. Но столкнувшимся с возобновившейся действительностью враждебной, вооруженной ядерным оружием супердержавы у себя на крыльце западным правительства не оставалось ничего, кроме как вернуться к обычному состоянию дел, как это было в годы холодной войны.
Даже изгнанный из страны Горбачев (организовавший излишне финансируемый фонд в Гарварде) и Ельцин (поселившийся в Дублине) не могли убедить западные державы пойти на риск, поддерживая советские правозащитные группы. Буквально через несколько дней Миттеран обговаривал с Крючковым дела по телефону, а вскоре за ним последовали и другие западные лидеры. Немцы, на территории которых по-прежнему дислоцировались несколько тысяч русских солдат, были особенно заинтересованы в том, чтобы сохранить ровные отношения. Ярость западной общественности по поводу кровопролития в Латвии и Эстонии привела лишь к символическим протестам со стороны официальных лиц.
Тем временем, Крючков начал давать обратный ход уступкам Горбачева за рубежом. Центральная Европа – от Польши до Болгария – может, и не была больше коммунистической, но позволить ей присоединиться к западному лагерю Крючков никак не мог. Шаги в сторону НАТО или членства в ЕС для этих стран рассматривались бы как агрессия. Советские военные учения на границе с Польшей подчеркнули эту мысль, и западные державы приняли эти условия, благодаря чему и по сей день весь регион остается нестабильной политической нейтральной полосой.
Когда Югославия развалилась в 1992 году, Советский Союз поддержал сербов, не пустил ООН и НАТО в регион и создал себе верного союзника в лице «Великой Сербии», созданной с помощью вооруженного захвата больших районов Хорватии и Боснии, а также жестокого подавления восстания в Косове. За пределами Европы возрождение СССР заморозило целый ряд политических очагов напряженности в состояние обездвиженности между Востоком и Западом. В их число вошли Иран, а также Ирак и Ливия, где Саддам Хусейн и полковник Каддафи – бывшие к тому времени старыми друзьями Крючкова – правили без каких-либо ограничений. Никто не удивился (и меньше всех Крючков), когда внутренняя политика стран Запада вернулась к привычным образам холодной войны. Побуждаемые броским лозунгом «Все дело в России, дурак», как следует встревоженные Соединенные Штаты переизбрали в 1992 году Джорджа Буша-старшего, прокатив предположительно уклонявшегося от призыва губернатора Арканзаса Билла Клинтона.
Тем временем, 12 членов Европейского сообщества, почувствовав необходимость обняться покрепче перед лицом восставшего русского медведя, согласились в 1992 году в Маастрихте предпринять далеко идущие шаги в сторону валютного и экономического союза. Это включало в себя принятие всеми ими (включая главного скептика Британию) евро в роли общеевропейской валюты.
К концу 1990-х британский премьер-министр Тони Блэр, лишенный новой холодной войной возможности вести деятельность за рубежом, обратил свой взор на внутреннюю политику, быстренько поссорился и уволил своего канцлера казначейства и остается у власти и по сей день.
В ресторане Крючков, наконец, отставил в сторону водку и ощутил усталость от жизни. Последние двадцать лет временами бывало непросто, но он по-прежнему верил в справедливость своих действий и суверенитет государства. Он осторожно пожевал закуски своими ужасными советскими вставными зубами – даже будучи героем, он не имел права импортировать с Запада предметы личного потребления.
Даже если отбросить в сторону вставные зубы, поводов для оптимизма у Крючкова не было. В 1999-м году в возрасте 75 лет он, пресытившись наградами, передал власть своему очевидному преемнику, Владимировичу, который, казалось, столкнулся со многими из проблем, с которыми боролся Горбачев. Экономика, несомненно, работала лучше, чем при коммунизме. Но деформированная огромным, неэффективным и коррумпированным советским государством, а также возросшими затратами гонки вооружений, она оставалась черепахой, в то время как природное богатство России должно было превратить ее в зайца. Что еще хуже, Крючков с беспокойством понимал, что через поколение экономический и геополитический вес Советского Союза уступит мощи Индии и Китая. Тем временем, авторитарные политические структуры СССР опасно трещали по швам. Развитие частных экономических прав привело, как это часто бывает, к растущим требованиям прав политических. Несмотря на сокровенные инстинкты Крючкова, приходилось идти на уступки. В эпоху интернета хранить секреты вечно оказалось невозможно. Сегодня в стране были дозволены оппозиционные партии (хотя за ними пристально наблюдали и ограничивали их деятельность), и оппозиционная пресса хоть и подвергалась преследованиям, вела бурную деятельность. Конечно, в их репрессивных усилиях властям помогали воспоминания о хаосе, случившемся в годы Горбачева. Однако эти воспоминания стирались. Крючков, мрачно оглядев свой пустой стакан, подумал о том, что как бы он ни был уверен в необходимости единовластия в России, похоже, что впереди страну ждала еще одна перестройка.
