Российское прошлое это не показатель ее будущего

Россияне иногда говорят, что в их стране невозможно предсказать ничего – даже прошлое. Героев одной эпохи из другой вычеркивают. Смелые достижения одного лидера подвергаются осуждению его преемников, которые называют эти достижения бездумными схемами. Как писал Борис Пастернак, часто трудно отличить поражение от победы.

Этот постоянно меняющийся калейдоскоп истории в полной мере относится и к неудавшемуся августовскому путчу 1991 года с участием приверженцев жесткой линии из коммунистической партии. Спустя несколько месяцев этот путч привел к распаду Советского Союза. На протяжении последних 20 лет эти колоссальные по своей значимости события, вызвавшие развал империи, экономики, идеологии и политического режима, были и остаются причиной бесконечных споров и противоречий. Их в России толкуют совершенно по-разному, называя то поводом для торжества, то поводом для отчаяния, гнева, разочарования и стыда.

Для некоторых россиян, и прежде всего для первого посткоммунистического российского лидера Бориса Ельцина распад Советского Союза стал освобождением народов России, а также народов тех 14 стран, которые появились на развалинах советской империи. С крахом 74-летнего правления коммунистической партии открылся путь для создания свободного общества, экономики и политической системы – а также для закрепления во власти Ельцина.

Однако его преемник Владимир Путин, воспитанный в большей степени на мировоззрении КГБ, сделал иные выводы из тех событий и последовавшего за ними хаоса. По его словам, крах советской власти был «величайшей геостратегической катастрофой 20-го века», превратившей Россию в униженный и нищий обрубок сверхдержавы, которая когда-то неустрашимо смотрела глаза в глаза США. Неудивительно, что находясь на посту президента, он так деятельно занимался возрождением власти Кремля и восстановлением российской сферы влияния за рубежом.

У нынешнего российского президента Дмитрия Медведева, похоже, не столь однозначное отношение к 1991 году. В своем июньском интервью Financial Times он отверг оценки Путина, заявив, что послереволюционная гражданская война 1917-1923 годов, а также Вторая мировая война, унесшая жизни десятков миллионов людей, были для России гораздо более страшными катастрофами.

Медведев далее назвал свое поколение «самым счастливым» в стране, потому что  оно пережило и испытало на себе недостатки советского времени и увидело преимущества посткоммунистической эпохи. «Я очень рад, что я живу в этих двух эпохах, - сказал он. - Я считаю, что все, что происходило, это безусловный прогресс для нашей страны и для наших граждан».

На Западе по поводу советского краха представление намного проще. Для большинства людей исчезновение «империи зла» стало безусловным счастливым даром, поскольку это уменьшило опасность сползания мира к ядерной катастрофе и создало соблазнительные мирные дивиденды.

Однако крах главного идеологического противника США также создал негативные последствия. Он породил триумфаторские настроения и заявления о «конце истории», авторы которых утверждали, что свободный рынок и либеральная демократия это конечный этап политической и экономической эволюции человечества. Такое идеологическое высокомерие внесло свой вклад в укрепление рыночного фундаментализма, что привело к финансовому возмездию в 2008 году.

Западные историки начали иначе толковать события 1991 года. Самую интересную интерпретацию предложил Стивен Коткин (Stephen Kotkin) в своей книге «Armageddon Averted» (Предотвращенный Армагеддон). Он утверждает, что советский обвал не закончился в 1991 году, и что он продолжался целое десятилетие, сорвав и дискредитировав реформы.

Некоторые институты умершего советского государства продолжали агонизировать еще несколько лет, срывая судорожные попытки Ельцина создать хоть что-то, напоминающее свободную рыночную экономику и демократию. Огромный советский военно-промышленный комплекс, создававшийся с извращенным пренебрежением к любой экономической логике, также оказался тяжким бременем для экономики страны.

Учитывая масштабы политических, экономических и социальных неурядиц, пишет Коткин, поражает то, что беспредел и неразбериха 90-х годов в России, несмотря на их кажущуюся хаотичность, в конечном итоге были не так уж и плохи. Армагеддон действительно удалось предотвратить. Но не только эти последствия 1991 года вызывают противоречия. Споры продолжаются и по поводу причин советского распада. Один озадачивающий момент заключается в том, почему это событие не предсказывали широко, пока оно не произошло. Ведь оглядываясь назад, понимаешь, что крах СССР должен был казаться неизбежным.

Будучи аспирантом и занимаясь исследованиями советской политики, я участвовал в одной конференции в Лондоне в 1986 году, на которой собралось множество ведущих кремлеведов. Один из участников конференции спросил, произойдет ли при нашей жизни распад Советского Союза. Я до сих пор помню тот грубый хохот неверия: коммунистическая партия слишком крепка и едина, власть КГБ слишком сильна, а народы Советского Союза  слишком пассивны. Ветеран американской дипломатии Джордж Кеннан писал в 1995 году: «Сложно представить себе событие более странное и изумляющее, и на первый взгляд более необъяснимое, чем внезапный и полный распад и исчезновение с международной сцены величайшей державы, известной как Российская империя, а позднее как Советский Союз».

Наша упорная неспособность предсказать события в России должна научить нас большей скромности и смирению при попытках представить себе будущее этой страны. Крайне опасно полагать, что будущее России станет простой экстраполяцией ее настоящего.

В начале 1990-х годов часто можно было услышать жалобы русских о том, что их стране понадобится 40 лет прозябания, прежде чем она избавится от своего советского рабского менталитета. Мы прошли только полпути. Кто знает, как будет развиваться эта страна?

Непредсказуемо не только прошлое.

Джон Торнхилл бывший шеф бюро Financial Times в Москве.