Общество красных поэтов

Люди, которые называют себя Гвидо, вечно создают проблемы окружающим. Один Гвидо был заговорщиком и пытался взорвать парламент, второй - либертарианец и правый блоггер, а третий, не столь известный в Британии, 90 лет назад возглавлял одну из бесчинствовавших в Москве банд анархистов.

Многие считают гражданскую войну, которая шла в России с 1918 по1920 год (так в тексте, - прим. перев.), своего рода поединком между Красной армией и монархической Белой армией. На деле в это время в России действовало множество группировок, боровшихся за свержение коммунистов, но не стремившихся вернуть царя на престол. В их числе была и банда Гвидо.

В это время московская артистическая богема, воспринимавшая революцию в первую очередь как возможность для неограниченного самовыражения, собиралась в «Кафе поэтов». Иногда на фортепьяно в нем играл сам Сергей Прокофьев. Хотя большинство  посетителей кафе были явно левыми, в июле 1921 года там выступил поэт Николай Гумилев, открытый монархист.

Сейчас в России Гумилев вновь пользуется популярностью. Его книги, не издававшиеся при советской власти, продаются в магазинах. Переводы самых известных его стихов – таких как «Жираф»- можно найти в сети. Но вернемся к Гвидо. Один из его подручных  считал, что его певческие таланты не получили должного признания. И вот однажды вечером в «Кафе поэтов» заявилась вооруженная до зубов банда. Во главе ее шел Гвидо – смазливый темноволосый тип в черной бархатной рубахе, увешанный драгоценностями – вероятно, награбленными. На шее у него висело ожерелье, пальцы были украшены кольцами. Анархисты потребовали, чтобы посетители выслушали пение их товарища.

Тот -  пьяный – взобрался на эстраду и выдал настолько бездарную какафонию, что поэт Маяковский бросился его прогонять. Тогда на первый план вышел Гвидо с заряженным пистолетом.

К счастью для  всех, кто при этом присутствовал, среди посетителей кафе была компания красногвардейцев, которые схватили свои винтовки и выставили анархистов вон. После этого Гвидо, к сожалению, в исторических источниках больше не появлялся.

Казалось бы, Николай Гумилев выбрал странное место для чтения своих стихов. Однако он чувствовал себя в нем вполне уверенно, так как ему нравилось общество любых художественно одаренных людей, ценивших поэзию. Когда он был во Франции, он моментально подружился с писателем Виктором Сержем (Victor Serge), родственник которого был повешен за причастность к убийству царя Александра II. Серж незадолго до их встречи вышел из французской тюрьмы, в которую попал за участие в бесчинствах анархистов. Гумилев говорил ему: «Моя сущность истинно русская, сформированная православным христианством. Ваша сущность тоже истинно русская, но совершенно противоположная: спонтанная анархия, элементарная распущенность, беспорядочные убеждения. Я люблю все русское».

Но далеко не все русское любило его. В то время позволить бывшему офицеру царской кавалерии выступить в революционной Москве было явно рискованной идеей. И, тем не менее, аудитория слушала его с уважением. Людям нравилось его творчество вне зависимости от его политических взглядов. Когда Гумилев закончил свое выступление, один из посетителей кафе начал вслух на память читать его стихи. Этот свирепого вида чернобородый молодой человек не был обычным любителем поэзии. Это был не кто иной, как Яков Блюмкин, сотрудник внушавшей ужас ЧК - коммунистической полиции – и бывший террорист. В 1918 году он застрелил германского посла в России графа фон Мирбаха. Позднее он еще раз – уже не по своей воле – войдет в историю, став первым человеком, расстрелянным по приказу Сталина как сторонник Троцкого. Однако он действительно любил поэзию и в тот вечер два человека с противоположными – но одинаково радикальными – политическими взглядами поняли друг друга и пожали друг другу руки. А еще через несколько дней, в городе, который теперь называется Санкт-Петербургом, другие сотрудники ЧК нанесли Гумилеву визит, чтобы забрать его и предъявить ему обвинение в заговоре с целью свержения власти. Подобные обвинения обычно приводили к встрече с расстрельной командой.

Гумилев рисковал, начав публичные выступления так быстро после окончания гражданской войны. Он явно полагал, что если он ограничится писанием и чтением стихов, его защитит обычное для образованных русских уважение к поэзии.

Эта идея не была такой безумной, как может показаться. Эти ранние русские поэты, конечно, как и остальное население страны страдали и от последствий политического хаоса, и от отсутствия свободы слова, однако им крайне повезло с аудиторией. Лучших из них почитали как рок-звезд. Они становились знаменитостями без всякой рекламы, благодаря поклонникам поэзии, которые присутствовали на их чтениях, выучивали их стихи наизусть и передавали дальше.

Гумилев был ключевой фигурой короткого культурного ренессанса, охватившего Москву и Санкт-Петербург в 1912 году. Он был одним из основателей так называемого акмеизма – литературного течения, два представителя которого – Анна Ахматова и Осип Мандельштам - входят в число величайших русских поэтов двадцатого века. Гумилев и Ахматова недолгое время были мужем и женой. Он часто бывал ей неверен, но всегда признавал ее литературный талант. Кстати, насчет неуязвимости поэта даже под властью  большевиков он не так уж сильно ошибался. Многие из ранних большевистских лидеров испытывали почти суверенное почтение перед поэзией. В своей автобиографии Троцкий воздал должное отважной большевичке Ларисе Рейснер, работавшей на Красную армию во вражеском тылу. О пристрастии Рейснер к поэзии Троцкий, наверное, знал. Однако, скорее всего, он не знал, что Рейснер была одной из тех женщин, с которыми Гумилев изменял жене.

Даже Сталин, однажды цинично спросивший, сколько дивизий у римского папы, проявил к поэзии больше уважения, чем к понтифику. Существует известная история о том, как в 1930-х годах Мандельштама арестовали. Перед этим он прочел своим друзьям короткое стихотворение, в котором Сталин был назван убийцей с толстыми и жирными пальцами. В то время человека могли расстрелять даже за то, что он критиковал вождя в собственном дневнике.

Стихи Мандельштама к тому моменту не публиковались уже много лет, однако, когда он был схвачен, высокопоставленные сотрудники советской тайной полиции все равно сочли его дело достаточно важным, чтобы не полениться выучить все стихотворение наизусть и доложить наверх. Сталин после этого позвонил Борису Пастернаку – одному из немногих людей, от которых он мог ожидать правдивого ответа, - чтобы узнать, был ли Мандельштам великим поэтом. Что же в итоге? Мандельштам на время был спасен и отделался трехлетней ссылкой из Москвы.

В 1940-х годах, власти так встревожило влияние Анны Ахматовой – жившей в нищете в квартирке на третьем этаже, стихи которой были фактически под запретом с 1925 года, - что Центральный комитет принял специальную резолюцию, которую должны были изучать в школах и в которой Ахматова осуждалась как «не то монахиня, не то блудница». При этом ее не арестовали – вместо этого, чтобы ее запугать, арестовали ее сына Льва Гумилева.

Когда 3 августа 1921 года Гумилев был арестован, никто не понимал, что это требует срочной реакции. Та же Ахматова узнала о его аресте только 10 августа. За него заступались тогда многие, однако люди, очевидно, не осознавали, насколько опасна ситуация. Максим Горький, как считается, добился от Ленина обещания, что Гумилеву не причинят вреда, но было уже слишком поздно.

А между тем в Санкт-Петербурге некие чересчур деятельные чекисты твердо намеревались доказать, что их работа не стала менее важной, несмотря на завершение гражданской войны.

Они объявили о раскрытии крупного заговора с участием ученых и бывших царских офицеров – в том числе Гумилева. ЧК в то время имела право выносить смертные приговоры, не подлежавшие обжалованию. 24 августа – ровно 90 лет назад – Гумилева вместе с остальными приговорили к расстрелу. Приговор был незамедлительно приведен в исполнение.
 
ЧК положила ужасный конец приключениям одаренного молодого человека, однако кое-кто до сих пор полагает, что при всех опасностях и трудностях, с которыми сталкивались поэты того времени, им повезло больше, чем поэтам, работа которых не имеет подлинного смысла за отсутствием аудитории, ценящей высокое искусство.

Однажды, когда жена Мандельштама Надежда начала жаловаться на их скудную скитальческую жизнь, муж сказал ей: «Что ты жалуешься, поэзию уважают только у нас. За нее убивают. Только у нас. Больше – нигде».