Автобан был слишком загружен – тут бы не помешал частный самолет. Потом еще сгустился туман. На несколько часов позже чем ожидалось маэстро Валерий Гергиев добрался до Мюнхена. Гергиев является одним из наиболее признанных мастеров дирижерского искусства; он – обладатель премии Grammy, а также многих других международных наград. Помимо прочего, он является главным дирижером Лондонского симфонического оркестра, художественным директором фестиваля «Белые ночи» в Санкт-Петербурге и московского Пасхального фестиваля; он также регулярно гостит в Баден-Бадене. Гергиев все еще сильно привязан к Санкт-Петербургу, легендарному оперному театру которого – Мариинке – он сохранил верность после развала Советского Союза, несмотря на многочисленные заманчивые предложения с Запада, и он много сделал для того, чтобы поднять его международный статус. В последнее время уже было проведено несколько предварительных репетиций с Мюнхенским симфоническим оркестром, и поэтому маэстро смог сразу начать с Четвертой симфонии Шостаковича. Это потрясающее произведение, прослушав которое невольно спрашиваешь себя, почему только три или четыре более поздние симфонии Шостаковича включаются в концертные планы. Теперь с Мюнхенским филармоническим оркестром Гергиев готовит исполнение всех симфоний Дмитрия Шостаковича, и этот огромный цикл из 15 произведений открывается в четверг исполнением Первой и Четвертой симфоний.
Еще по теме: Дирижерская палочка победителя: Валерий Гергиев – самый плодовитый маэстро в мире
Süddeutsche Zeitung: Вы лично были знакомы с Шостаковичем?
Валерий Гергиев: К сожалению, нет, но у меня сложились тесные дружеские отношения с его вдовой и сыном, а все мои учителя – прежде всего Евгений Мравинский, - а также многие мои друзья были близко знакомы с Шостаковичем. Поэтому, по крайней мере в отношении его партитур, у меня часто возникает такое ощущение, как будто я сам был с ним знаком. При этом у меня нет такого чувства – как это бывает при работе с произведениями многих других музыкантов, - что я постоянно должен звонить композитору для того, чтобы спросить его о той или иной исполнительской или технической детали. При работе с его произведениями мне, как правило, совершенно ясно, что и как он себе представлял.
- То есть главная ваша задача при работе над этими симфониями состоит в том, чтобы подготовить оркестр в звуковом отношении к Шостаковичу?
- Нет, это было бы, несомненно, не очень хорошо. Я уже представил этот проект в Лондоне, Нью-Йорке, Вене и Санкт-Петербурге. Это было сделано с Лондонским симфоническим оркестром, а также с оркестром Мариинского театра, и мне совершенно не нравится идея относительно того, что эти два оркестра, а теперь еще и Мюнхенский филармонический должны звучать одинаково. Даже если исполняются те же самые произведения. Я бы пошел еще дальше: я хочу, чтобы каждая симфония звучала в каждом отдельном случае совершенно особенно. Ведь эти произведения столь различны, что их нельзя причесать под одну гребенку.
- Разве Шостакович не писал для оркестра Ленинградской филармонии и разве не существует некоторые требования, которые должны быть выполнены для того, чтобы справиться с исполнением столь масштабных произведений?
- И да, и нет. Он не сочинял музыку для русского, английского, французского или немецкого звучания. В любом случае ему была необходима стабильная основа в группе медно-духовых инструментов и часто также мощное и драматичное звучание струнных. Если группа духовых или струнных слаба, то хорошо исполнить эти произведения нельзя. Но это не означает, что группы этих инструментов должны играть особенно громко и мощно – им необходимо иметь стабильный фундамент. Важно, чтобы они обладали абсолютно уверенным и мощным звуком, и они также должны обладать способностью выразительно исполнять свои партии. Это можно сравнить непосредственно с оперой. Для таких ролей как Тристан, Изольда или Турандот нужен не просто мощный голос, но в нем еще должен пылать огонь - в противном случае ничего не получится. Не важно, кто сможет это сделать, и также не важно, играет ли при исполнении Шостаковича русская или немецкая труба. Если и есть какое-то различие, то оно существует в диапазоне между «хорошо» и «очень хорошо». Но главное отличие состоит в том, о какой симфонии идет речь. Для исполнения одной из них необходимо иметь определенную брутальность звучания, а для другой требуется изысканное и тонкое исполнение отдельных партий. В этом и состоит моя главная работа – показать различия. У Шостаковича есть также черно-белые фрагменты, похожие на немое кино: неожиданно возникают гримасы, способные даже кого-то напугать; они слегка утрированны, искаженны в экспрессионистском стиле, резко очерчены. Случаются также и землетрясения, при которых все летит в пропасть.
Еще по теме: Поставить Шостаковича? Играючи!
- Существует мнение, что все это требует колоссальной технической оснащенности музыкантов. А к слушателю также предъявляются определенные требования?
- То, что музыканты должны уметь это делать, является, разумеется, необходимым условием. Но и слушателя ожидает бесконечно много сюрпризов. Неожиданно при исполнения 14-ой симфонии он видит перед собой сокращенный состав оркестра, а до этого количество музыкантов постоянно увеличивалось, и он должен или может удивляться по поводу того, какое глубочайшее по форме прощание с цивилизацией его ожидает. Мне это очень сильно напоминает «Метаморфозы» Рихарда Штрауса. И у него я слышу слезы в группе струнных, а также бесконечную тревогу по поводу немецкой культуры.
- Однако оба эти композитора при всей их абстрактности и авангардистском экспериментировании так и не отошли от тональной структуры. Может быть, именно это и делает Шостаковича, при всей его сложности, популярным?
- Именно так. Но я не уверен, что Штраус и Шостакович имели в этом отношении одинаковую мотивацию, хотя у них обоих я чувствую мрачное предчувствие конца цивилизации. Шостакович, естественно, находился в опасности, его самым непосредственным образом преследовали, а он был столь чувствительным, что малейшая угроза у него сразу же превращалась в безмерную опасность. Так, например, во время репетиции своей Четвертой симфонии он прекратил работу, заявив, что исполнить ее невозможно. Но на самом деле он боялся того, что сталинисты вновь подвергнут его нападкам. Что в то время очень быстро могло закончиться арестом и трудовым лагерем. Эти непостижимые страхи присутствуют в каждой ноте, и все это сгущается вплоть до 15-ой симфонии, и это нельзя убрать.
Еще по теме: Дирижер защищает Россию
- И тем не менее Шостакович до сегодняшнего дня страдает от того, что его любят как политического композитора или вообще недооценивают. Может ли это когда-нибудь измениться?
- Да, это должно измениться, так как политика не может быть основой музыки. Нельзя сочинять политическую музыку. Музыка – это другой уровень выражения, другой язык. Даже если при этом используется слово, как, например, в 13-ой симфонии. Тем не менее это нечто иное, и прежде всего ужасно жаль, что при этом теряется многое из богатства этого композитора. Может сложиться совершенно искаженный взгляд, если мы будем смотреть на него как на политическую жертву. Вы увидите, как действуют на людей первые четыре симфонии. При исполнении их в Нью-Йорке у нас был огромный успех. Они почти неизвестны, тогда Шостакович был еще молод и наивен; и доверчив, и не понимал, что происходило в России во время, а также после революции, в годы ужасной гражданской войны. Кажется, что его музыку это совершенно не затронуло. Это будет большим сюрпризом и для мюнхенской публики. Кроме того, существуют захватывающие связи между ранними и поздними симфониями. Можно будет познакомиться со многими интересными чертами этого потрясающего композитора, и в конце задать себе вопрос, почему его произведения так редко исполняются.
