Италия разваливается на куски – и политически, и экономически. Столкнувшись с обширным долговым кризисом и дезертирством из своей парламентской коалиции, премьер-министр Италии Сильвио Берлускони – самый знаменитый политический руководитель в Риме со времени Бенито Муссолини – подал в отставку на прошлой неделе. Однако только слабостью Берлускони-политика с его пресловутыми темными делишками нельзя объяснить причины проблем Италии: их корни лежат в хрупкости общенационального единства страны, в основополагающие мифы которой теперь верят немногие итальянцы.
Поспешное и неуклюжее объединение Италии в 19-м веке, а затем в 20-м веке фашизм и поражение во Второй мировой войне, лишили страну ощущения национального единства. Это, возможно, не имело бы значения, если бы пост-фашистское государство было более успешным не только в делах экономики, но и как субъект, на который ее граждане могли положиться, как на себя. Тем не менее, за последние 60 лет Итальянская Республика оказалась не в состоянии создать эффективное правительство, бороться с коррупцией, защищать окружающую среду или хотя бы оградить своих граждан от давления и насилия со стороны мафии – Каморры, а также других преступных группировок. И сейчас, несмотря на свои объективные сильные стороны, республика показала себя не способной управлять экономикой.
Читайте также: Боль еврозоны: 5 причин краха Греции и Италии
Прошло четыре столетия, прежде чем в 10-м веке семь королевств англо-саксонской Британии, наконец, объединились в одно, но почти все территории семи государств, которые составляли Италию в 19-м веке, слились в одно менее чем за два года – за период с лета 1859 до весны 1861 годов. Папа Римский был лишен большей части своих владений, династия Бурбонов изгнана из Неаполя, герцоги центральной Италии утратили свои троны, а короли Пьемонта стали монархами Италии. В то время скорость объединения Италии воспринималась как своего рода чудо, великолепный образец патриотического объединения людей, которые восстали, чтобы изгнать иностранных угнетателей и доморощенных тиранов.
Тем не менее, патриотическое движение, которое привело к объединению Италии, было малочисленным – оно состояло, в основном, из молодых мужчин среднего класса с севера – и не имело бы шансов на успех без иностранной помощи. Французская армия изгнала австрийцев из Ломбардии в 1859 году, прусская победа позволила в 1866 году включить в новое итальянское государство Венецию.
В остальной части Италии войны за возрождение (Рисорджименто) были не столько борьбой за объединение и освобождение, а скорее серией гражданских войн. Джузеппе Гарибальди, который прославился в сражениях в Южной Америке, героически воевал вместе со своими добровольцами в красных рубашках в Сицилии и Неаполе в 1860 году, но их кампании были, по существу, завоеванием южных итальянцев северными, что привело к введению северных законов в южном государстве, известном как Королевство Обеих Сицилий. Тем не менее, южный город Неаполь не почувствовал освобождения – только 80 граждан крупнейшего города Италии вызвались бороться на стороне Гарибальди, и его жители вскоре ощутили горечь оттого, что город поменял статус 600-летней столицы самостоятельного королевства на положение областного центра. И сегодня его роль по-прежнему невысока, а ВВП юга страны едва составляет половину валового продукта в регионах Севера.
Читайте также: Место Италии среди «Разъединенных стран Европы»
Объединенная Италия проскочила галопом нормальный процесс кропотливого государственного строительства и стала унитарным государством, которое незначительно учитывало местные настроения. Возьмем для сравнения Германию: после объединения в 1871 году новое государство представляло собой конфедерацию, которая включала в себя четыре королевства и пять великих герцогств. Итальянский полуостров, напротив, был завоеван во имя короля Пьемонта Виктора Эммануила II и оставался увеличенной версией королевства, воздававшего почести тому же монарху и с той же столицей в Турине, и даже с той же конституцией. Распространение законов Пьемонта на весь полуостров вызвало у многих новых подданных королевства ощущение себя не освобожденными людьми, а завоеванными. Кровавые восстания, прокатившиеся по всем южным регионам в 1860-х годах, жестоко подавлялись.
Итальянская разноликость имеет древнюю историю, которую невозможно нивелировать в течение нескольких лет. В пятом веке до нашей эры древние греки говорили на одном языке и считали себя греками, население Италии в это время говорило на 40 языках и не имело чувства общности. Разнообразие стало еще более выраженным после падения Римской империи, когда итальянцы жили на протяжении столетий в средневековых коммунах, городах-государствах или герцогствах Ренессанса. Этот общинный дух жив до сих пор: когда вы, к примеру, спросите граждан Пизы, кем они себя ощущают, они, вероятно, вначале ответят, что жителями Пизы, а уж потом тосканцами, и только после этого итальянцами или европейцами. Как с радостью признают многие итальянцы, их чувство принадлежности к одной нации проявляется только во время чемпионата мира, когда члены национальной сборной Италии по футболу играют хорошо.
Язык – еще один индикатор раздробленности Италии. Выдающийся итальянский лингвист Туллио Де Мауро (Tullio De Mauro) подсчитал, что на момент объединения только 2,5% населения говорили на итальянском языке, то есть на флорентийском наречии, которое сложилось на основе произведений Данте и Боккаччо. Даже если это преувеличение и понимали этот язык, положим, 10%, это по-прежнему означает, что 90% жителей Италии говорили на языках или региональных диалектах, непонятных в других частях страны. Даже король Виктор-Эммануил общался на пьемонтском диалекте, когда он говорил не на своем родном языке – французском.
В эйфории 1859 – 1861 годов немногие итальянские политики задумывались над вероятностью негативных последствий объединения столь разнообразного сообщества людей. Это сделал государственный муж Пьемонта художник Массимо де Адзельо (Massimo d'Azeglio), который, как вспоминают, сказал после объединения: «Теперь, когда мы создали Италию, мы должны научиться быть итальянцами».
Увы, главным средством, избранным новым правительством для достижения этой цели, была попытка превратить Италию в великую державу - такую, которая могла бы конкурировать в военном отношении с Францией, Германией и Австро-Венгрией. Эта попытка, однако, была обречена на провал, потому что новое государство было несравнимо беднее своих соперников.
В течение 90 лет, которые привели к падению Муссолини, лидеры Италии были полны решимости создавать ощущение национальной принадлежности, превратив итальянцев в завоевателей и колонизаторов. Поэтому огромные суммы денег были потрачены на экспедиции в Африку, часто с катастрофическими последствиями – в битве при Адуа в 1896 году, в которой армия была уничтожена эфиопскими силами, за один день было убито больше итальянцев, чем во всех войнах Рисорджименто, вместе взятых. Хотя у страны не было врагов в Европе и не было нужды участвовать ни в одной из мировых войн, Италия каждый раз присоединялась к сражениям глобальных конфликтов через девять месяцев после того, как они начинались, когда правительство думало, что оно определило победителя, и получало обещания территориальных вознаграждений.
Просчет Муссолини и последующий провал уничтожили итальянский милитаризм и в то же время нанесли удар по идее итальянской нации. В течение 50 лет после Второй мировой войны в стране доминировали христианские демократы и коммунисты. Эти партии, которые брали пример соответственно с Ватикана и Кремля, не были заинтересованы в воспитании нового национального самосознания на замену старому.
Послевоенная Италия во многом продемонстрировала большой успех. Показав одни из самых высоких темпов роста в мире, она при этом стала новатором в таких мирных и продуктивных отраслях, как кино, мода и промышленный дизайн. Тем не менее, экономические триумфы были неравными, и ни одной администрации не удалось сократить диспаритет между севером и югом.
Политические и экономические провалы правительства – не единственная причина недуга, который теперь угрожает выживанию Италии. Некоторые недостатки национальной структуры унаследованы со времен создания страны. Северная лига, третья по величине итальянская политическая партия, считает, что 150-летие страны в марте должно стать поводом для траура, а не празднований – и это не просто эксцентричное заблуждение. Ее отношение к югу, ксенофобское и в некоторых своих проявлениях даже расистское, подтверждает то, что Италия никогда не чувствовала себя по-настоящему единой страной.
Великий либеральный политик Джустино Фортунато (Giustino Fortunato) любил цитировать мнение своего отца, что «объединение Италии было грехом против истории и географии». Он считал, что силы влияния и цивилизации на полуострове всегда были региональными, и что центральное правительство никогда не будет работоспособным. Теперь это звучит как пророчество. И если после этого кризиса Италии предначертано сохраниться как единой стране, она должна принять реальность своих тяжелых родов и построить новую политическую модель с учетом своего тысячелетнего опыта регионализма – если это и не объединение республиканских коммун, аграрных герцогств и княжеств, как в прошлом, то, по крайней мере, федеративное государство, что отражает существенные черты ее прошлого.
