В то время, как протестное движение в России растет и становится более радикальным перед предстоящими 4 марта президентскими выборами, основной вопрос — не в том, выживет ли путинизм и Владимир Путин. Они не выживут. Помимо очевидно дисфункцианальной политической системы, Россия стоит перед лицом других проблем невероятной сложности — экономических, социальных, демографических, этнических, которые невозможно разрешить в жестких рамках нео-авторитарной «суверенной демократии» (которая, как любят говорить мои русские друзья, в сравнении с демократией то же самое, что электрический стул в сравнении с обычным стулом). Неразрывно связанная с путинизмом коррупция, вероятно, худшая во всей долгой истории России, достигает уровня, при котором парализуются основные экономические и социальные институты.
К тому же здесь присутствует некая историческая неизбежность. Фактически динамика последнего прорыва России к пост-авторитарной демократизации очень схожа со сценариями в Южной Европе (Греция, Португалия, Испания) в 1970-ых и в азиатских странах (Южная Корея, Тайвань) в 1980-ых. После периода рекордного экономического роста увеличившийся всемирный средний класс больше не довольствуется беспрецедентной личной свободой и экономическим благоденствием — его представители хотят политической свободы и права голоса в управлении их страной. Это тот пункт, которого Россия достигла к сегодняшнему дню.
Чтобы лучше понять это новое, растущее социальное движение, я пересек Россию от Владивостока до Калининграда — 4600 миль и девять временных поясов, с остановками в Иркутске, Москве и Санкт-Петербурге — и поговорил с лидерами гражданских движений и организаций. Это были исключительные беседы, которые открывали глубокое и реальное неудовлетворение политической и социальной жизнью в современной России.
Читайте также: Свобода при минус двадцати
Однако помимо очевидных и все более сокрушительных изъянов, которые появились при Путине, фатальная неполноценность его режима именно моральная, даже экзистенциальная. Для российского поколения интернета, которое организовывало протестные акции, ориентируясь по Facebook и воодушевляясь блогами в жж, поколения, чьи представители были маленькими детьми или подростками, когда развалился Советский Союз, - является немыслимым экзистенциальным пережитком, совершенно невозможным анахронизмом, чтобы у великой и гордой европейской нации кто-то (неважно кто) находился у власти 24 года (многие думают, что именно к этому стремится Путин, если его «изберут» на два шестилетних срока). На шесть лет дольше Брежнева, до Сталина недостает всего несколько лет. Фразы «Вы, наверно, шутите!» и «Это хреново!», может быть, не являются категориями политической науки, но они честно выражают растущее чувство в российских блогах и страницах в Facebook.
«Суверенная демократия» каждый день оскорбляет достоинство этих молодых людей, для которых поговорка «хаос 1990х» - в лучшем случае, неактуальна. Они сравнивают себя не со своими пост-советскими родителями и конечно не со своими советскими бабушками и дедушками — но со своими сверстниками в процветающих демократических странах в Европе и США. Ключевой фактор, оправдывающий путинизм,: «Мы живем лучше, чем в девяностые», - с каждым днем становится все менее актуален.
Опросы общественного мнения недвусмысленно показывают, что Путин потерял Москву и потерял интеллигенцию. Это значит, что он потерял страну: еще ни один российский режим в истории не смог пережить таких потерь, хотя некоторым удавалось еще на какое-то время оставаться у власти, агонизируя еще несколько лет. Хотя конец может наступить уже этой весной или летом, следуя за неизбежными протестами, когда Путина выберут в президенты в марте, мы можем почти с полной уверенностью утверждать, что Путин не дослужит до окончания шестилетнего срока (который бы закончился в 2018) и что совершенно без всякого сомнения он не вернется на второй срок.
Таким образом, по-настоящему важный вопрос сейчас — что произойдет, когда Путина свергнут. Уже довольно давно стало ясно, что элиты проиграли. В июле прошлого года Игорь Юргенс, советник президента Дмитрия Медведева и глава экспертно-аналитического центра, председателем которого является Медведев, сказал в интервью влиятельному политическому и экономическому журналу «Профиль», что элита — и правительственная, и оппозиционная — в тупике. «Они потеряли контроль над ситуацией», заявил Юргенс. В прошлом июле это могло сойти за паникерское преувеличение либерального политика, отчаянно желающего, чтобы Медведев стал независимой политической фигурой. Сегодня это звучит реалистично — после внезапной моральной перемены, произошедшей после выборов 4 декабря, которые последовали за оскорбительным заявлением Путина, что «перемена мест» с Медведевым была запланирована еще четыре года назад (намекая на то, что медведевская риторика «модернизации» была исключительно показной).
Еще по теме: Российская потемкинская демократия
Похожий аргумент был высказан, наверно, самым выдающимся политическим философом и социологом, Игорем Клямкиным, в интервью журналу «Огонек» в июле прошлого года. «Россия в тупике», сказал он. И верхи, и низы российского общества подозревают, что сегодняшняя экономическая и политическая модель неустойчива, сказал Клямкин, однако при современной политической системе альтернатива невозможна.
Если верить Клямкину (а он обычно прав), Россия, возможно, подходит к переломному пункту в своей тысячелетней истории. Власть, основанная на силе — будь то сила, «узаконенная» религией, как до 1917, или идеологией, как в советский период — была сутью российских политических режимов. Идеологии менялись как драпировки, однако фундамент оставался прежним, по словам Клямкина: «Закон во все времена стоял на охране этой силы, а не прав граждан”. Сегодня, продолжает Клямкин, «фактор произвольной силы себя изжил: уже ни элиты, ни население не готовы его принять». Силой нельзя избавиться от коррупции; еще менее возможна при такой власти модернизация, которую Кремль не раз провозглашал как свою цель. Путин - не Сталин и не Петр Первый. Однако как модернизироваться по-другому, режим «не знает - альтернативных способов в этой системе не существует». Поэтому, утверждает Клямкин, нынешний этап жизни «беспрецедентен» в российской истории - он «напоминает исторический тупик». Чтобы найти выход из него, российскому государству «нужно не просто измениться, а стать таким, каким оно никогда еще не было». Он говорил ни о чем ином как о новой политической культуре.
Откуда взяться этой культуре? Похоже на то, что продолжительные прогрессивные изменения должны придти снизу и извне, а не изнутри политического класса. Эти изменения должна быть реализованы зрелым, осознанным гражданским обществом, которые хочет и может контролировать исполнительную власть - гражданским обществом, которое не только наравне с этой властью, но и выше нее. Во всех революциях активистского меньшинства достаточно, чтобы победить старый режим и установить новый политический или экономический порядок (а в случае России 20 лет назад — и тот, и другой). Однако соответствие этих институтов новым политическим, экономическим и социальным ценностям требует распространения этих ценностей среди гораздо большего количества людей. Чтобы убедиться, что эти государственные институты верны этим новым ценностям, нужны «массы», которые могут и хотят это сделать.
Еще по теме: Бронепоезд России сошел с рельсов
В авангарде всегда стоит малая группа людей, но без поддержки большинства происходит откат к путинской суверенной демократии, к пост-оранжевому авторитарному режиму на Украине и восстановлению военной диктатуры в современном Египте. Но есть ли в нынешней России идеи настолько яркие, чтобы воодушевить массы на сохранение и защиту тех изменений, которые скоро грядут?
Чтобы ответить на этот и многие другие вопросы, я отправляюсь в путь, разговариваю с лидерами этого нового политического авангарда. Среди многих часто поразительных тем, которые возникают в наших беседах, возможно, самая удивительная идея - это то, что продолжительные прогрессивные перемены не будут выражаться в политической революции в обычном смысле слова. Их также не насадит сверху хороший царь или герой лучший, чем Путин. Надежда России заключается в другом: глубокой моральной трансформации «изнутри».
Среди моря цинизма, бессердечия, недоверия, воровства и некомпетентности эти лидеры гражданского общества создают островки — возможно, скоро они станут архипелагами — самодостаточности, товарищества, самоотверженности, самоконтроля и личной ответственности за свои действия, своих сограждан и свою страну. День за днем, спокойно, но с несгибаемой целеустремленностью они пишут то, что колумнист New York Times Томас Фридман (Thomas Friedman) назвал «программным обеспечением демократии». И они не уйдут. Если в их замечательно вдумчивых и осознанных ответах на мои вопросы и присутствует какой-то лейт-мотив, то это моральное долг их дела: поиски достоинства в свободе и гражданстве, которой дает смысл их жизни. Этот подход отличается от национальной политической традиции, по меньшей мере, в трех отношениях. Во-первых, эти мужчины и женщины могут быть первым поколением гражданских лидеров в российской истории, которые не определяют себя своей позицией по отношению к государству. Вместо этого они видят государство как равного партнера — без благоговения, страха, безусловной преданности или ненависти. Во-вторых, как сказали мне почти все из них, основная проблема заключается не в режиме, но в гражданском обществе, которое не может или не хочет контролировать органы исполнительной власти. В том, где Россия находится сегодня, виноват недостаток зрелых, осознанных и уверенных в себе граждан. Не очередное изменение режима, а создание класса таких граждан и является их основной целью.
Кроме Евгении Чириковой, которая стала известной как лидер возникающего российского протестного движения, мужчины и женщины, с которыми я разговаривал, не известны на Западе. Большинство из них живет за пределами Москвы и Санкт-Петербурга и нечасто участвуют в рукопашных схватках с режимом, как такие элитные группы как «Стратегия-31». Однако именно они и тысячи таких, как они, создают российскую историю, складывая фундамент для новой пост-авторитарной страны.
Их можно описать как «оппозиция», однако более точным и всеохватывающим термином является, наверно, «движение за гражданские права». У них различные кратковременные задачи — от защиты окружающей среды до сохранности исторических объектов, честных выборов, сокращения коррупции — но их всеобъемлющая цель — равенство перед законом и контроль над правительством. «Сделайте так, чтобы нас слушали власти!», сказал мне один из них.
Совершенных исторических параллелей нет, однако сложно не услышать тут эхо движения за гражданские права в США. Конечно, разница огромна. Одна из самых очевидных - глубоко религиозный, по большей части южный баптистский элемент, который стал одним из моральных основ американского движения. Здесь, напротив, после почти пяти поколений государственного атеизма и с русской православной церковью, скомпрометировавшей себя сотрудничеством с тоталитарным режимом, едва ли можно ожидать, чтобы вера стала воодушевляющим фактором для перестраивания России.
Однако есть и сходство. Как и в Америке более полувека тому назад, окончательная цель российского движения — равенство перед законом и признание гражданских прав (да, в отличие от чернокожих Джима Кроу, российский средний класс может голосовать, но их голоса не считаются. Это осознание вызвало волну протестов после парламентских выборов 4 декабря). Так же, как и лидеры движения за гражданские права в Америке, новые активисты России стремятся повлиять на политические и социальные изменения личными глубоко нравственными усилиями. И те, и другие отрицают насилие в принципе. И те, и другие не устанавливают временных рамок для достижения своих целей, демонстрируя тихую, но несгибаемую решимость и терпение, нужное для того, чтобы настойчиво добиваться своего, столько сколько будет нужно. Самое большое сходство в том, что, как и движение за гражданские права (также ведомое интеллигенцией среднего класса), его аналог в России стремится к достоинству демократического гражданского общества.
Еще по теме: Тошнота российских элит
Но хотя они, возможно, и готовы работать всю свою жизнь для того, чтобы изменить свою страну, не факт, что россияне смогут столько ждать. Двадцать лет спустя после краха Советского Союза политическое и нравственное негодование снова нашло выход на улицах. И моральное стало политическим, так же как и в конце советского периода — и как всегда в начале великих революций современности.
Отвечая на мои вопросы без тени страха или замкнутости и с поразительной вдумчивостью и осознанностью, этот храбрый и глубоко нравственный авангард демонстрирует снова и снова глубоко личную страстную приверженность к достоинству в свободе. В выборке интервью, которая последует, я пытался донести до читателей честность, храбрость, страстность и глубину их убеждений. Я надеюсь, что мне это удалось, потому что это были одни из самых прекрасных людей, которых я когда-либо встречал в своей жизни.
Леон Арон — ученый, руководитель исследований о России в Американском Институте Предпринимательства. Его новейшая книга Roads to the Temple: Truth, Memory, Ideas, and Ideals in the Making of the Russian Revolution, 1987-1991 выйдет в печать в июне.
