Tygodnik Powszechny: Вы приехали из Сибири в Польшу, а тут сибирские морозы…
Отец Влодзимеж Сек (смеется): Я в морозах не виноват! А если серьезно, то на слово «Сибирь» я встречаю в Польше две реакции. Первая касается страшных морозов. Действительно, климат там суровый, зимой температура удерживается в границах минус 30 - минус 40 градусов. Живется из-за этого там, конечно, труднее, особенно тем, кто столкнулся с нуждой, а уж особенно деревенским жителям. Но жизнь идет нормально: люди так же работают, а дети ходят в школу и бегают по улицам.
- Вторая ассоциация, видимо, совсем иная: Сибирь для поляков – это место ссылок, у них встают перед глазами жертвы царских репрессий XIX века и век XX, когда Сибирь стала символом сталинского террора. Это на самом деле «бесчеловечная земля»?
- В ноябре в кафедральном соборе Иркутска мы ежедневно служим панихиду по жертвам ссылок. В это время мы получаем много писем из Польши с просьбами помолиться за «тех, кто погиб на бесчеловечной земле». После одной службы ко мне подошел молодой мужчина. «Отец, я родился на этой земле, я рос здесь, сейчас я здесь работаю и ращу детей. Я бы не хотел, чтобы вы называли ее "бесчеловечной"», - сказал он, смотря мне в глаза. Мне стало стыдно, ведь он был прав. С одной стороны мы не должны забывать о страданиях наших соотечественников, о том, что вообще история католицизма в Иркутске связана с сосланными сюда поляками. С другой стороны, мы должны помнить, что люди, живущее на этой земле сейчас, не отвечают за то, что случилось до них. Часть из них родилась в Сибири и связана с ней крепкими узами, впрочем, это потомки ссыльных. И поверьте мне: все там хотят жить нормально.
- Но такая история, наверное, вольно или не вольно, давит тяжелым грузом.
- Это тяжелый груз в том смысле, что до сих пор заметно, какое духовное опустошение произвела в людях политика советской власти в отношении этой части России. Бесчеловечны в Сибири не условия и не трагическая история. Самый сильный отпечаток наложили на нее старания, чтобы Сибирь стала землей без бога. К счастью, эти планы осуществить не удалось, хотя зашли они далеко. Сейчас мы наблюдаем процесс духовного возрождения этих земель, вернее, этих людей. Последствия политики СССР сильно видны в старшем и среднем поколении, молодежь, они к счастью, не затронули. Те, кто находят свой путь веры, настолько ревностны в этом, будто бы хотят нагнать упущенное время.
- И они приходят в церковь?
- Есть искушение, я это особенно чувствую приезжая в Польшу, говорить о миссионерстве через призму образов тысяч обращенных в веру людей. Но правда выглядит иначе: необходимо время, терпение и смирение. Людей старшего поколения, сохранивших веру во времена преследований, осталось немного. Каждые похороны здесь – это бесповоротно уходящая история. Люди приходят сначала к богу, а потом в церковь. Но в глубине души они чувствуют неуверенность и страх, ведь свобода еще нова и непрочна. А пропаганда, твердящая, что бога нет, а религия – удел невеж, укоренилась в людской ментальности. Поэтому в основном приходят молодые люди и дети, у которых нет багажа истории и комплексов. Чаще всего происходит так, что дети приводят в церковь родителей. Когда они приходят одни, мы обязаны связаться с их опекунами и сообщить им о наших встречах.
- Это хорошее предзнаменование.
- Да, это надежда на будущее. Хотя учить детей христианской жизни в мире, а прежде всего в доме, когда верят только они одни, сложно. Мне недавно позвонила сестра из соседнего прихода: двое ее воспитанников поженились. Я вспомнил историю этого парня: он признался мне однажды, что не знает, как обернулась бы его жизнь, если бы сестры не забрали его с улицы. «Сейчас я крещен», - гордо говорил он. И добавлял с грустью в голосе: «Но дома в бога верю один я».
- Вы крестите чаще детей или взрослых?
- Раньше это в основном были взрослые люди. Но за восемь лет работы в Иркутске я повенчал уже много пар, а они сейчас приносят крестить своих детей. На службе становится шумно. Я бы хотел, чтобы это было началом тенденции роста.
- А каково текущее положение?
- Сложно сказать. Епархия в Иркутске, где я служу ксендзом при приходе кафедрального собора и генеральным викарием, охватывает площадь в 10 млн. квадратных километров. Она больше, чем весь европейский континент. Здесь служат всего 44 священника и 53 монахини. В Иркутске 700 тысяч жителей, у нас здесь два собора: кафедральный (построенный в 2000 году) и т.н. старый польский костел. Это небольшой храм, который сохранился в прекрасном состоянии, но он не является нашей собственностью: он был превращен в органный зал и принадлежит филармонии, а мы вынуждены платить большие суммы, чтобы проводить там причастие. По нашим оценкам, к католикам в городе относит себя 15 тысяч человек, из них в контакте с приходом находится полторы тысячи, а на воскресной службе регулярно бывают примерно 300 верующих.
Это молодая Церковь, приходы только зарождаются, а католики по отношению к доминирующему православию остаются религиозным меньшинством. Это также Церковь ищущая, Церковь, находящаяся в пути: будучи католиками, мы обязаны вступать на все те пути, которыми идет общество, одно открытие храмов ничего не даст. Есть и проблема со священниками: во всей Епархии есть только два местных священника-монаха. Сейчас кандидаты в священники выходят только из монашеской среды: четверо есть у вербистов, из них один бурят, т.е. коренной сибиряк. В моем приходе викариями служат поляк и словак, а в университете готовится индонезиец. Я думаю, это следствие кризиса семьи, ведь католическое призвание к тому, чтобы служить священником, зарождается в семье, а здесь их не так много.
- Словосочетание «кризис семьи» используют сейчас для объяснения любых общественных проблем. Какова специфика этого кризиса в Сибири?
- Здесь это не пустые слова, а описание реальности. Очень много семей распадается, люди завязывают очередные отношения, даже по четыре-пять раз. Дети не ощущают такие дома своим приютом. Тема «детей улицы» до недавнего времени оставалась табу. Изучающие эту проблему психологи говорят о синдроме бродяжничества: дети, которые убежали от сложной семейной обстановки и почувствовали вкус свободы, порой, ценой ужасных условий жизни, уже не хотят от этой свободы отказываться и убегают снова: из дома, от приемных родителей, из детского дома. Сейчас власти начали активно бороться с этим явлением, была предпринята совместная работа, в т.ч. с Церковью и неправительственными организациями. Хотя в небольших городках до сих пор можно увидеть группки детей-беспризорников. При 40-градусных морозах «дети улицы» - это серьезная проблема, поэтому при каждом приходе у нас есть возможность их принять и накормить. Но ясно, что это лишь экстренная помощь. А оздоровления требует сам институт семьи.
Тем временем будущее выглядит не слишком радужно. Иркутск – занимает одно из первых мест в России по числу ВИЧ-инфицированных. Причины две. Первая – это популярность производимых домашними методами и легкодоступных наркотиков. В отличие от Запада центры производства, торговли и употребления – это здесь маленькие городки, где нет работы, а заработать и отключиться от действительности можно, например, выращивая коноплю. Вторая причина – низкий уровень сексуального воспитания, к которому добавляется частая и случайная смена партнеров.
Помимо этого устойчивыми проблемами остаются алкоголизм и социальное неравенство. Средний класс, который составляет фундамент Запада, здесь явление редкое. Социальная пропасть в Иркутске очень глубока.
- Как складываются у вас взаимоотношения с властями? Нормализировалось ли положение Католической церкви в Сибири?
- Я работаю в Иркутске уже восемь лет и я наблюдал, как Католическая церковь в этот период пыталась вписаться и, я надеюсь, вписалась, в сибирский пейзаж. Пару лет назад мы еще сталкивались с визовыми проблемами, отказом во въезде под надуманными предлогами, разрешениями на пребывание, выдававшимися только на три месяца. А как быть пастырем, когда не знаешь, что сможешь быть рядом с людьми в их ежедневной жизни? Сейчас у меня есть разрешение на работу в Иркутске на следующие пять лет. Местные власти приглашают Католическую церковь на большинство официальных мероприятий. Я состою в нескольких экспертных организациях. Конечно, мы сталкиваемся еще с бюрократическим препонами, но о преследовании Католической церкви в Сибири говорить уже не приходится. Сложно даже сказать, что нас как-то ограничивают.
- И вы продолжаете туда возвращаться в качестве миссионера?
- Вся моя миссионерская деятельность проходит на востоке: сначала я провел четыре года в Белоруссии, потом пять лет в России у самой китайской границы. С 2004 года я нахожусь в Сибири. Я писал тогда своему ватиканскому начальству, что я мечтаю о работе в Южной Америке, но я сделал оговорку, что после возвращения оттуда я готов продолжить миссию в странах бывшего СССР. Была услышана только половина моей просьбы. Но я не жалею: я открыл для себя Сибирь, какую мало кто знает, и познакомился с прекрасными и духовно богатыми людьми.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
В ноябре в кафедральном соборе Иркутска мы ежедневно служим панихиду по жертвам ссылок. В это время мы получаем много писем из Польши с просьбами помолиться за «тех, кто погиб на бесчеловечной земле». После одной службы ко мне подошел молодой мужчина. «Отец, я родился на этой земле, я рос здесь, сейчас я здесь работаю и ращу детей. Я бы не хотел, чтобы вы называли ее "бесчеловечной"», - сказал он, смотря мне в глаза.
