Она родилась в лесу и была младшей из четырех детей. Ее семья из страха перед большевиками более 40 лет скрывалась в самых глухих сибирских лесах. Сегодня Агафья Лыкова осталась одна. Вот история удивительного бегства.
Когда она начала говорить, ее голос зазвучал как напев – это был тихая, незаконченная и непредназначенная для чужого уха песня. В ее избе стало уже темно - только луна синим светом освещала пол, и даже сама Агафья наполовину исчезла в ночи, а заметной осталась только обращенная к окну сторона ее лица. На полатях, где она сидела, лежали также предметы домашнего обихода: куски материи, корзины из бересты, книги, свинцовый таз, ствол ружья. Я спросил себя, а где Агафья спит? А еще я спросил себя – а спит ли она вообще?
В отгороженном месте рядом с печкой находились две козы, и их запах привлекал насекомых.
Это был конец августа, то есть время распространения мошки – маленьких сибирских мух, от укусов которых нет вообще никакой защиты. Они искусали мне все руки, пока я пытался почти в кромешной темноте записывать в блокнот напеваемые Агафьей слова. На следующее утро единственное, что я смог расшифровать из написанного, была цифра 7453 – год рождения Агафьи.
«Воскресение пришлось в том году на 6-е мая, но по вашему календарю это было 23 апреля, а год этот вы называете 1945-ый, то есть от сотворения мира прошло 7453 года».
Я очень долго ждал этой встречи. Два года назад я впервые прочитал в одной из российских газет о странной истории сибирской семьи, которая на протяжении десятилетий скрывалась в тайге, пока ее случайно не обнаружили. Эти люди была староверами и принадлежали к религиозной общине, которая, как полагали, уже перестала существовать. Члены этой религиозной группы в 17 веке отошли от официального православия по причинам, которые сегодня могли бы показаться смешными, если бы последствия этого шага не оказались такими кровавыми – половина России вела споры по вопросу о том, надо ли креститься двумя или тремя перстами. Агафья, крестящаяся двумя перстами, была младшей дочерью в семье затерявшихся на сибирских лесных просторах староверов. И теперь в живых осталась она одна.
В первую ночь она долго говорила, и в последующие дни ее певучий голос редко прерывался. Когда на пятый день я стал готовиться к отъезду, я уже не мог представить ее себе молчащей. И сегодня я спрашиваю себя – молчит ли она, когда вокруг никого нет, или продолжает что-то напевать для берез, для медведей, для самой себя?
Ее мир тесен. Его восточная граница проходит по берегу реки. На западе расположено картофельное поле, крутыми террасами поднимающееся вверх и ограниченное густым таежным лесом, соснами и березами – зеленым океаном, простирающимся до самого горизонта. Только в северном направлении Агафья удаляется чуть дальше от своей избы и доходит до берега реки, где стоят ее верши. Там же расположены пара лугов, где она срезает ветки для своих коз. Она редко доходит до их края. В целом ее мир – не более одного квадратного километра.
Она выглядела старше своих лет и одновременно моложе, чем я ее себе представлял. У нее было обветренное лицо, не скрывавшее ее возраста, но смеялась Агафья как ребенок. Ростом она была не более полутора метров. Ее фигуру скрывала длинная до пола связанная из шерсти одежда; она не казалось сильной, а ее плечи были уже стволов тех деревьев, из которых были изготовлены ее верши. Как это крохотная женщина смогла притащить к реке эти деревья - трудно себе представить.
В течение пяти дней мы каждое утро вместе доставали улов из вершей, срезали ивовые ветки, кормили ее коз. Мы вырывали сорняки на ее уже убранном картофельном поле, складывали в поленницу дрова, чинили крышу ее избы, латали дыры в ее вершах. Домой Агафья возвращалась только для молитвы и для приема пищи. Если она не молилась и не ела, то она говорила.
Мне потребовалось какое-то время для того, чтобы начать понимать смысл тех устарелых слов, которых сейчас уже никто кроме Агафьи не использует. Иногда поток ее фраз казался бесцельными, она без всякого перерыва переходила от своей биографии к Библии, как будто между этими двумя областями не существовало вообще никакой границы. Но постоянно возникали фрагменты ее собственной жизни, которые я слышал на берегу реки, у опушки леса, на картофельном поле, у вершей, и постепенно они складывались в цельную картину.
Ее отец, человек по имени Карп Лыков, появился на свет в сибирской старообрядческой семье примерно за десять лет до революции. Ее дедушка и бабушка, которых она никогда не видела, жили вместе с семью детьми выше по течению реки Абакан – в 100 километрах от того места, где находится теперь изба Агафьи. Деревня, в которой они жили, состояла из примерно десяти дворов – все семьи, как и Лыковы, были многодетными и все исповедовали старую веру. Контактов с внешним миром у них практически не было.
Борода у молодого Карпа Лыкова была еще не очень длинной, когда в деревне в начале 30-х годов появилась группа плановиков. Эти люди пришли как миссионеры – они не осеняли себя ни двуперстным ни троеперстным знамением – они вообще не крестились. Вместо этого они проповедовали большевистскую правду в том виде, как ее им представил один немецкий философ: религия – это опиум для народа, а Бога вообще не существует! Они внимательно осмотрели деревню. Затем они обратили внимание на верши старообрядцев - очень хорошо, воскликнули они, государству нужна рыба! С сегодняшнего дня ваше поселение будет считаться товариществом рыбаков!
Староверам эта идея не особенно понравилась. Той же ночью они покинули деревню. Некоторые из них бежали на Алтай, а другие пошли вверх по течению реки Абакан – подальше вглубь тайги. В числе последних был и недавно женившийся Карп Лыков: так постоянно поступали староверы, когда их удаленные поселения в течение столетий оказывались под давлением властей.
Они еще не успели построить себе новые дома, как вновь появились люди в форме. На этот раз большевики уже больше не говорили о товариществе, а вместо этого сразу же указали на рыболовные сети староверов: тащите их сюда! Стране нужны сети!
Староверы молча покачали головами. Брат Карпа Лыкова Евдоким упал как подкошенный – пуля попала ему в живот. Он истекал кровью, пока большевики упаковывали конфискованные в пользу государства сети. Перед уходом они заявили: Государству нужны ваши дети! Посылайте их в школу, иначе мы их у вас отберем!
После этого староверы вновь разделились. Более молодые со своими детьми бежали на Алтай, и только несколько пожилых людей, в том числе и родители Карпа Лыкова, остались на старом месте. Ему было известно о «безбожной науке», которую преподавали большевики в своих школах. Он знал также о существовании старообрядческих поселений в горах Алтая, но он не был уверен, что там его дети будут в безопасности. И поэтому он решил пойти вместе со своими детьми в противоположном направлении – вверх по течению реки Абакан, еще дальше в таежные леса.
Когда семья разделилась, мать Карпа Лыкова стала молить Бога: ты взял у меня одного сына, а теперь возьми и остальных моих детей для того, чтобы они не страдали на этой земле.
Еще до начала Второй мировой войны Бог забрал Евдокима и Степана, Анастасию и Александру, Феоктисту и Феонию, Анну и Дарью. Только Карпа не призвал Господь с себе. Только Карп, скрывшийся от остального мира, выжил.
Его жена Акулина родила в тайге третьего, а затем и четвертого ребенка. Агафья, младшая из детей, родилась на берегу реки Еринат, притока Абакана – на том самом месте, где она сегодня живет.
Незадолго до ее рождения Лыковы, не видевшие после своего бегства ни одного человека, столкнулись на берегу реки с двумя заблудившимися солдатами. Они рассказали Лыкову о войне с немцами, которая тогда еще не закончилась. Между прочим, они поинтересовались возрастом Карпа Лыкова. Он понял, что они считают его дезертиром.
Той же ночью Лыковы приступили к строительству новой избы – вновь еще выше по течению реки и еще глубже в таежном лесу. Они опасались того, что вблизи реки их могут обнаружить, и поэтому выбрали пригодное для земледелия место в лесу, в девяти километрах от берега реки. После этого в течение нескольких десятилетий они не встречали других людей.
Это было самое тяжелое время их жизни. Место, которое они подготовили в лесу для пашни, находилось так высоко, что зерновые там не росли. Горох там тоже не рос – только картофель, лук и свекла. Кроме этого Лыковы питались тем, что давал лес, и это были грибы, ягоды, коренья, травы, листья папоротника, березовый сок. Они ставили в лесу силки, в которые иногда попадали кабаны, маралы или глухари. Они вялили мясо и заготавливали его для зимы. Из картофеля и перемолотых кедровых орехов они пекли хлеб, одежду шили себе сами из пеньки и льна, а обувь – из бересты и меха животных.
Агафье было 15 лет, когда Лыковы однажды зимним утром проснулись и обнаружили на полу своей занесенной снегом избы рассыпанные и обглоданные зерна. След вел к небольшой щели во внешней стене. Оказалось, что ночью в дом проникли какие-то грызуны и сожрали подготовленное для посева зерно. Летом Луковы посеяли то, что осталось. Осенью они собрали скудный урожай. Зимой мать Агафьи умерла от голода.
На смертном одре Акулина попросила своего мужа вырыть шесть могил – по одной на каждого. Когда придет конец, сказала она, ложитесь в могилы и умрите как христиане. Когда она скончалась, Карп начал рыть могилу. Но замерзшая земля была такая твердая, что он ограничился только одной могилой.
Медленно текли годы. Лыковы продолжали жить впятером, они работали и молились. Иногда в небе они видели пролетавшие над ними самолеты, но они не знали, что это были самолеты. По ночам они наблюдали за звездами, которые не располагались на правильном месте, как другие, а перемещались, оставляя за собой светлый след, – это были первые спутники, но и об этом Лыковы узнали только позднее.
За исключением подобных явлений на небе мир по ту сторону тайги оставался для них чуждым. Старшие сестра и брат с трудом вспоминали о своих встречах в детстве с другими людьми, а младшие, Дмитрий и Агафья, видели в своей жизни только небольшой участок леса. Отец часто рассказывал им о безбожном мире, который они покинули, но он ничего не знал о том, что произошло с этим миром.
«Мы не знали, остался ли в живых кто-то из родственников, - говорит Агафья. – Мы не знали, прекратились ли преследования и остались ли кроме нас еще христиане на Земле».
Молитвы Лыковы произносили все вместе, а работу они делили между собой. Савва, старший сын, был ответственным за заготовку дров, а также за дубление кожи, изготовление силков и обуви. Дмитрий, младший брат, занимался рыбалкой, а потом и охотой. Старшая сестра Наталья готовила еду и пряла. Агафья работала в огороде.
Следить за ходом времени также входило в круг обязанностей Агафьи. Годы, месяца и дни проходили в соответствии со старым календарем, который русские в 10-ом веке заимствовали у византийцев вместе с православным христианством. Каждое утро Агафья определяла, какого святого или икону в это день нужно чтить и какие читать молитвы. Сменялись четыре времени года, но ни один день не был потерян для Лыковых.
В год 7486 после сотворения мира, когда воскресение пришлось на 30 апреля, и это был 1979 год после рождения Христа, неожиданно небо над Лыковыми начало дрожать. Низко над их избой пролетела какая-то металлическая стрекоза – большая и темная. На какое-то время она зависла над картофельным полем, затем приблизилась к дому, и грохот стал уже оглушительным. Когда стрекоза исчезла, Лыковы поняли, что их обнаружили.
Через пару дней Агафья услышала странные звуки в лесу, издаваемые какими-то неизвестными зверями. Она побежала домой и рассказала об этом отцу. Это собаки, сказал он. Агафья никогда раньше не слышала лая собак.
Когда собачий лай стал громче, к нему примешались еще голоса. Затем из леса вышли четыре человека – трое мужчин и одна женщина. Это были советские геологи, разбившие примерно в 20 километрах свой исследовательский лагерь и занимавшиеся поисками руды. При облете тайги на вертолете они случайно заметили картофельное поле Лыковых.
Какое-то время геологи и Лыковы молча смотрели друг на друга – одни были исполнены любопытства, а другие обуреваемы страхом.
Вы кто, спросили геологи?
Истинные христиане, ответил Карп Лыков.
О том, что было дальше, мне рассказал единственный сосед Агафьи Ерофей Седов. Его изба находилась в паре сотен метров вверх по реке. Когда он открыл мне дверь, я был поражен увиденным. Передо мной стоял широкоплечий бородатый человек лет 60-и, у которого не было одной ноги. У него был протез советского производства, который выглядел как пережиток царских времен или как пиратская деревянная нога. Улыбаясь, Ерофей наслаждался произведенным эффектом. Он был похож на добродушного одноногого медведя.
В то время, когда были обнаружены Лыковы, Ерофей работал в геологоразведке буровым мастером. Он вспомнил первые робкие визиты таежных поселенцев, которые приходили в лагерь геологов с корзинами полными картофеля и репчатого лука. Все попытки сделать им ответные подарки они отвергали, покачивая головой, - их вера запрещает им принимать подарки от еретиков. Только намного позже, когда уже образовалось нечто вроде дружбы, Лыковы позволили подарить себе некоторые материалы, резиновые сапоги, топор и двух коз. Но самым главным подарком была новость о том, что им больше не угрожает никакое преследование.
Ерофей заключил этих обитателей тайги в свое сибирское медвежье сердце. Когда лагерь геологов в 90-е годы был закрыт, он быстро заметил, что ему стало не хватить Лыковых – он скучал по этим странным людям, которые казались такими счастливыми в своем добровольном одиночестве. Может быть, подумал Ерофеев, как раз одиночество и сделало их такими счастливыми.
Спустя некоторое бремя он оставил свою работу и стал охотником - добывал пушного зверя. Целые зимы он проводил в удаленных охотничьих домиках – один в тайге, и это были самое счастливое время в его жизни. Но оно закончилось после случившегося с ним несчастья. Однажды зимой, находясь в глухой тайге, он отморозил себе палец. Весной, когда за ним пришли люди, вся нога у него была уже синего цвета. В больнице ему отрезали часть ноги. Но рана не заживала. Отрезали еще больше. Рана загноилась. Тогда Ерофею удалили целиком ногу. Но рана все равно не заживала. Тогда один из врачей посоветовал ему переехать. Поезжайте в деревню, по возможности в самое чистое место.
И тогда Ерофей решил уйти в тайгу.
Он поселился недалеко от Агафьи, которая к тому времени жила уже одна. Ее сестра и братья умерли почти сразу после того, как их семью обнаружили, - один за другим, с коротким перерывом – возможно, они заразились от пришельцев из внешнего мира. Спустя пару лет, незадолго до закрытия городка геологов, скончался в преклонном возрасте отец Агафьи Карп Лыков. Ерофей понимал, что оставшаяся одна Агафья нуждается в поддержке. Но он также понимал, что от человека с одной ногой в тайге большой помощи ожидать не следует. Но одноногий, все же, лучше, чем ни одного двуногого, решил он.
Сын Ерофея помог ему обустроиться на месте. Он регулярно навещал своего отца и привозил ему продукты – мясные консервы, сгущенное молоко, консервированные овощи. Обычно его сын оставался в тайге на две недели и занимался ремонтом избы и заготовкой дров на зиму. Дров хватало на двух человек, и Агафья была рада тому, что ей не надо было самой колоть дрова. В ответ на это она каждый месяц дарила Ерофею два мешка картошки.
Только спустя некоторое время я понял, что Ерофея и Агафью, помимо спичек и картофеля, мало что связывает. Когда они встречались на берегу реки, они здоровались друг с другом, но я не видел, чтобы они разговаривали. У них возник конфликт на почве религиозной веры, и Ерофей не готов был следовать строгим правилам Агафьи. Он сам верит в Бога, и у него были даже старообрядческие семейные корни, но он не понимал, что может иметь Бог против консервов в железных банках, почему пенопласт – дьявольский продукт и почему огонь в печке надо разжигать только сосновой лучиной, а не зажигалкой.
Они живут особняком друг от друга. В радиусе 200 километров здесь нет никого, кроме Ерофея и Агафьи, но они живут здесь как соседи рядом друг с другом – как жители многоэтажных домов в городе. Однако никто из них не казался из-за этого несчастным человеком. Ерофей ушел в тайгу, потому что он искал одиночества. Агафья осталась в тайге, потому она не нуждалась в каком-то другом обществе.
Только один раз Агафья покинула свой таежный дом. После смерти ее отца нашлись отдаленные родственники, узнавшие о судьбе семьи Лыковых. Они пригласили Агафью к себе в деревню – небольшое старообрядческое поселение в горах Алтая. За два месяца до моей поездки к Агафье я посетил эти места. Для меня это была самая удаленная от мира деревня из тех, которые мне когда-либо приходилось видеть. Но Для Агафьи все было иначе.
Геологи на вертолете доставили ее к родственникам. Агафья погостила там пару недель. Она быстро нашла общий язык с жителями деревни. Только автомобили ей мешали. И в небе было слишком много самолетов, а в домах – слишком много света. Те немногие продукты питания, которые ее родственники не производили сами, а покупали в магазине, Агафья отодвинула в сторону, когда ей их предложили. Они вели споры о вопросах веры, о мельчайших деталях, в которых никто в деревне не сомневался до тех пор, пока там не появилась Агафья.
В конце родственники предложили построить для нее собственную избу – в лесу, за деревней. Перед посадкой в вертолет Агафья обещала подумать. Это было 20 лет назад. Больше она к ним там и не приехала.
«Я не могу у них жить, - сказала она, когда мы в последний вечер сидели у нее в избе. – Мы постоянно спорили. Родственники говорили: «Земля крутится, она вращается вокруг Солнца. Я привела им цитату из Священного Писания: Земля стоит неподвижно».
Она резко покачала головой.
«Я хочу здесь умереть. Куда мне идти? Я не знаю, сохранились ли где-нибудь еще в этом мире христиане. Скорее всего, много их не осталось».
За ее спиной находился образ Спасителя. Икона стояла рядом с окном - Христос как правитель мира, с поднятыми вверх двумя пальцами, как будто он осеняет себя тем самым крестным знамением, с которого и началось продолжающееся вот уже больше трех столетий бегство Лыковых.
Когда Агафья заметила, куда я смотрю, она зажгла лучину от огня в печи и поднесла ее к образу Христа. Затем она показала мне две другие иконы, которые стояли рядом со Спасителем. Они были старые, очень старые, и написаны были еще до церковного раскола. Прошедшие с того времени века сделали почти неразличимыми изображенные на них сюжеты. От Иоанна Крестителя осталась лишь тень в желто-черной ночи, а от Тайной Вечери – вообще ничего, кроме темной доски. Несколько минут я молча стоял перед этими потемневшими иконами, изображение на которых способна увидеть только сама Агафья.
