Время от времени в общественных обсуждениях появляется запоминающаяся фраза, отражающая более глубокие мнения, укоренившиеся в нашей политической культуре. Одна такая фраза, сейчас почти забытая – это «вьетнамский синдром».
Война во Вьетнаме унесла жизни 58 тысяч американских солдат, серьезно покачнула престиж США как могучей державы, а также выкосила сотни тысяч жителей Индокитая, чьи территории попали под такую авиабомбардировку американских сил, какой они не видели со времен Второй мировой войны.
В последующие годы те, кому нетерпелось увидеть, как Соединенные Штаты вновь блещут военной мощью на мировых просторах, стали жаловаться на засевшую на языке у граждан и у многих политиков формулировку «вьетнамский синдром». Последние все меньше верили в обоснованность военных действий, в то время как первые стали считать возможные человеческие жертвы недопустимыми и, во многих случаях, собирались активно противостоять повторению того, что произошло во Вьетнаме.
Стоит поразмыслить над тем фактом, что широкораспространенное отвращение к ужасам войны – явление, которое многие считают здоровым – стало вновь и вновь описываться термином «синдром», который объясняется как коллективный психологический недостаток, который, следует надеяться, удастся когда-нибудь исправить или преодолеть. Все это, пожалуй, неудивительно, учитывая, что силовые действия государства давно высоко ценятся в качестве политического инструмента. Как пишут во множестве ресурсов, посвещенных этому вопросу, инструмента, который применяется несоразмерно необходимым мерам «обороны».
После полного краха Саддама Хуссейна, непокорного бывшего союзника – чем закончилась война в Персидском заливе в 1991 году – Джордж Буш-старший в эйфории провозгласил: «Господи, наконец-то мы раз и навсегда положили конец «вьетнамскому синдрому»!» Многие представители республиканской верхушки в течение нескольких следующих лет посвятили фантазиям на тему того, каких успехов можно было бы достичь, когда снова появится возможность применить военную мощь. И такая возможность представилась 11 сентября 2001 года.
C их точки зрения, последующие военные поражения США и союзников были серьезней, чем поражение во Вьетнаме.
В Ираке, где геостратегические ставки значительно выше, чем в Юго-Восточной Азии, Соединенные Штаты не смогли установить в Багдаде дружественное правительство. Им также не удалось обеспечить себе долгосрочные военные базы в сердце главного энергопоставщика мира.
Также и в Афганистане самая сильная армия в истории человечества получила отпор – а ее функция была сведена к унизительному бездействию - от местных повстанцев с легким оружием и и импровизированными взрывными устройствами. И снова сотни солдат из подразделений войск Запада и тысячи мирных людей погибли в ходе конфликтов, все более осуждаемых обществом. Силовые меры показали себя в качестве грубого и зачастую неэффективного инструмента для тех, кто их использует. Так что же, нам теперь предстоит стать свидетелями зарождения нового «иракского синдрома», сопровождаемого быстро растущим скептицизмом и отвращением к применению военной силы? И если так, то наверняка есть и те, кому покажется, что такое развитие событий породит проблемы. И нас не удивит, если недовольство появится со стороны правых. Интереснее рассмотреть позицию тех, кто придерживается либеральной традиции.
В недавней статье Мартина Кеттла (Martin Kettle), появившейся в печати, когда премьер-министр [Великобритании] был с визитом в Вашингтоне, отмечается явное отсутствие желания со стороны Дэвида Кэмерона и Барака Обамы разворачивать новые военные действия. В своем материале Кеттл рассуждает, что, в то время как «…нет ничего плохого в том, чтобы желать спокойной жизни», новая волна усталости от темы военных конфликтов поднимает вопрос о том, как в дальнейшем разбираться с такими фигурами, как Мулла Омар, аятолла Хомейни и Башар аль-Асад.
Недавно Джонатан Фридленд (Jonathan Freedland) подверг критике позицию противников военных конфликтов за их склонность делать на основании кровопролития в Ираке, выводы о том, что западные военные действия никогда не должны получать поддержку. С точки зрения Фридленда, проблема заключается в том, что, по-прежнему, случаются ситуации гуманитарного характера, требующие военного вмешательства.
Тут мы имеем дело с общим представлением, которое заключается в том, что Запад, по сути своей, является силой мирной и доброжелательной. Вне сомненения, бывали в истории и ошибки (некоторые называют их преступлениями, признает Кеттл), но это всего лишь подчеркивает, что необходимо как следует подготовиться к любой подобной спасательной операции в будушем. Однозначно пора и необходимо признать, что войны могут выглядеть отвратительно и не всегда идут так, как планировалось. Но, тем не менее, мы часто упускаем возможность необходимость заглянуть еще чуть дальше и поразмышлять о более глубокой сути уроков, полученных в последние годы.
Например, очень поучительно, что в списке Кеттла значатся «Мулла Омар, аятолла Хомейни и Башар аль-Асад» и опущены другие тирании региона, такие как главы Бахрейна и Саудовской Аравии или оккупированной Палестины. Последние три могут расчитывать и далее получать поддержку, номинальную или фактическую, от тех западных стран, которые в других регионах позиционируют себя как потенциальные защитники гуманистических ценностей, преданные делу «активного продвижения демократии и институтов либерализма».
Здесь мало говорить просто о двойных стандартах лицемерия. Когда Великобритания и Соединенные Штаты вооружают такие государства, как Саудовская Аравия и Бахрейн, где жестоко подавляются массовые продемократические движения, это явно указывает на то, что либеральные ценности, как бы искренне их не придерживались некоторые в частном порядке, не являются определяющими факторами в государственной геополитике. И, точно также, то соображение, что странам, поддерживающим силовые решения в таких регионах, как Газа, Ливан или Фаллуджа, можно доверять задачу гуманитарной интервенции, мягко говоря, проблематично, и ничуть не менее, чем идея о том, что вооруженные силы, опустошившие вьетнамские деревни токсическим оружием, занимались благородным делом борьбы за свободу.
Вместо того чтобы говорить о двойных стандартах, здесь можно назвать, скорее, единый стандарт, который заключается в преследовании государствами собственных интересов методом, который лишает заявленные ценности функциональной значимости. В ситуациях с официальными врагами, как, например, с Башаром аль-Асадом, или даже с ненадежными союзниками, такими как Муаммар Каддафи, озабоченность вопросом демократии и соблюдения прав человека может подниматься, когда это стратегически выгодно. В других регионах на словах эти ценности провозглашаются, в то время как материальная поддержка продолжает поступать режимам, которые бы массово осуждались, если бы не были нашими союзниками.
Неолиберальная эра покоилась на двух столпах псевдорелигиозной веры: на вере в эффективность свободных рынков и благожелательность западных военных сил. В последнее десятилетие появилось достаточно поводов для скептицизма в отношении обеих этих доктрин. Нам не нужен еще один раунд катастроф, чтобы выучить этот урок.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Когда Великобритания и США вооружают такие государства, как Саудовская Аравия и Бахрейн, где жестоко подавляются массовые продемократические движения, это явно указывает на то, что либеральные ценности не являются определяющими факторами в государственной геополитике.
