Никита Петров: мне обидно за народ, не способный переварить свое прошлое

Принимая решение о расправе в Катыни, Иосиф Сталин руководствовался классовым и диктаторским подходом, утверждает российский историк Никита Петров. По его словам, попытки оправдания катынского преступления и сталинских репрессий звучат нелепо. Несмотря на то, что российские власти открыто не декларируют, что сталинский режим – это хорошо, они и «помыслить себе не могут, что окажутся в положении Третьего рейха, который был признан преступным государством», указывает историк.

«Немцы, преодолевая прошлое, сделали выводы именно на основе своей вины, а в России именно так преодолевать прошлое власть не хочет, и население к этому не готово», - подчеркивает Н.Петров.

«Мне обидно за народ, который не в состоянии переварить собственное прошлое, разобраться в собственном прошлом, который очень легко поддается на всякие завиральные теории», - признался он.

В ходе Международной конференции с участием представителей Литвы, Польши и России «Катынь, как элемент русско-польских отношений», проходившей 12 апреля в Вильнюсском университете, заместитель председателя Совета Научно-информационного и просветительского центра российского общества «Мемориал», историк Никита Петров дал Delfi небольшое интервью.

- Почему Россия, начиная с 1940 года, пыталась скрыть это преступление, учитывая, что Катынь, если можно так выразиться, не самое большое преступление сталинского режима?

- Начнем с того, что у советского руководства и даже у Сталина уже к осени 1940 года было понимание того, что этого делать не стоило. По той причине, что после того, как он остался один на один с Гитлером, эти офицерские кадры ему бы пригодились. Он уже начал задумываться о польских бронетанковых дивизиях. Но в марте 1940 года, когда это решение принималось, это было тем, что называется классовым ,и я бы сказал диктаторским подходом, когда Сталин решил, что Польши как государства больше вообще никогда не будет, и зачем ему Польша?

Сталин рассуждал, что эти люди (польские офицеры – прим. Delfi) были большой обузой для советского государства, потому что это как раз те люди, от которых он всегда избавлялся, когда собирался где-либо строить социализм. Именно такие категории людей расстреливались в СССР в 1937-38 гг., именно такие люди выселялись и всячески репрессировались в странах Балтии, когда в них вступила Красная армия в 1940 году. Одним словом, это был типичный классово чуждый для СССР контингент.

Когда мы сегодня говорим, что это не самое большое преступление сталинизма, нужно уточнить, что оно одно из наиболее страшных преступлений. Конечно, есть и более страшные по масштабам преступления, польская операция 1937-38 гг., но тогда были репрессированы не только поляки, но и советские граждане, которые подозревались в связях с Польшей. Там были и военнопленные, что после 1920 года вернулись в Россию, но были расстреляны Сталиным по подозрению в шпионаже в пользу Польши.

- Почему после 1989 года в России возникали проблемы с признанием преступления Катыни?

- Если мы говорим о правящей политической верхушке России, то у нее совершенно гипертрофированные, преувеличенные представления о том, как нужно блюсти государственный престиж. Сейчас речи об оправдании сталинизма в речах лидеров не идет. Они не говорят, что сталинизм – это хорошо, но они всегда стараются найти извинительные мотивы. Ведь, на самом деле, нехорошо выглядеть главными преступниками, и они помыслить себе не могут, что окажутся в положении Третьего Рейха, который был признан преступным государством.

Но немцы, преодолевая прошлое, сделали выводы именно на основе своей вины, а в России таким образом преодолевать прошлое власть не хочет, и население к этому не готово. Никто не хочет признавать того, что у нас была страна, творившая такие чудовищные злодеяния. Отсюда и попытки найти другие примеры. Чаще всего в современной литературе мы встречаем утверждение, что в те времена в Европе были и другие репрессивные режимы, все занимались репрессиями, почему только мы одни? Это какой-то инфантилизм в политике, и это звучит нелепо, нужно отвечать за поступки своей страны.

- Один из контраргументов – советско-польская война 1920-го года. Как профессиональные историки оценивают события того времени?

- Настоящий историк не может не понимать, что люди, расстрелянные в Калинине, Смоленске, Катыни и Харькове на 99,9% не имеют никакого отношения к проблеме 1920 года. Достаточно посмотреть на возрастной состав расстрелянных людей. Второе, мотивация Сталина никак не была завязана на проблему дурного обращения, массовых болезнях и гибели советских военнопленных в Польше. У него был классовый подход, и мотивация расправы сформулирована в письме Берии и решении Политбюро. Более того, достаточно вспомнить, что тех, кто выжил в польском плену и имел неосторожность вернуться обратно, Сталин методично уничтожал в 1937-38 гг. как подозреваемых в польском шпионаже в рамках так называемой «польской операции» НКВД.

Поэтому нормальный, знающий историк никогда не будет допускать этого (связи с событиями 1920 года – прим. Delfi). Но, так как мы постоянно встречаемся с этим, в том числе и в исторических работах, мы понимаем, сколь сильно в массовое сознание россиян внедряется тезис, что не мы одни совершали преступления и наши преступления должны быть чем-то мотивированы.

- Вы были экспертом по делу КПСС, почему не получилось завершить этот процесс?

- В обществе были очень серьезные противоречия и разногласия по вопросу отношения к советскому прошлому. Процесс должен был поставить точку одним простым вердиктом: КПСС была антиконституционной организацией, которая узурпировала власть и действовала вопреки Конституции.

Конституционный суд продекларировал, что была ничем не ограниченная диктаторская власть, опирающаяся на насилие. Это есть в решении суда, но в нем нет главного решения о том, что она была антиконституционной. На это не решились, у председателя суда, бывшего коммуниста Зорькина, который возглавляет Конституционный суд поныне, не хватило пороху.

В принципе, Конституционный суд был отражением политической борьбы, которая была в российском обществе того времени. Борьба эта, как многим кажется, завершилась в 1993 году, но в той или иной степени она продолжает до сих пор.

- Деятельность «Мемориала», не есть ли это попытка поднять, подтянуть российское общество?

- Я самокритично смотрю на свою деятельность и деятельность «Мемориала». Сейчас мы занимаемся тем же, чем занимались 25 лет назад, и это правильно. В каком-то смысле пока не решены задачи, которые мы перед собой ставили: изучение истории, поднятие всех пластов, связанных с массовыми репрессиями, возвращение имен, увековечивание памяти жертв политических репрессий, название имен палачей. Вся эта программа до конца не реализована, поэтому деятельность будет продолжаться. Конечно, нас не так много, и «Мемориал» сейчас не такое широкое движение, как в конце 1980 – начале 1990 гг. Но тогда была иная эпоха, тогда история стала элементом политики. Сегодня она тоже ею является, но не в такой степени.

- Вам не обидно о то того, что если взять СМИ и ряд российских личностей, то у нее больше рычагов влияния на людей, чем у «Мемориала», а вас иногда называют врагами?

- Нет, не обидно. Мне обидно за народ, который не в состоянии переварить собственное прошлое, разобраться в собственном прошлом, который очень легко поддается на всякие завиральные теории относительно того, кто на самом деле виноват, ищет виновных извне, не понимая, какая часть вины лежит на каждом из нас. И на мне в том числе, потому что я рос и жил в советское время и несу ответственность, что было при мне. Я и мои коллеги руководствуемся простой формулой: делай то, что должно, а будет то, что будет.