Многие носители английского языка уже долгое время чувствуют, что их язык катится в пропасть. Вокруг них люди обсуждают «параметры» и «стили жизни», говорят «равнодушный» вместо «незаинтересованный», «чрезмерный» вместо «полный». Испытывающим мучения слушателям кажется, что они уже перестали быть частью этой языковой группы. Остальным же эти недовольные кажутся старомодными снобами. Появление новых значений у слов, утверждают они, это повод не для печали, а для радости. Ведь это является доказательством пульсации нашей лингвистической крови, свидетельством невероятного многообразия английского языка.
Вторая группа права относительно многообразия. Английский язык является продуктом слияния языков многих племен, которые жили в Британии, он менялся под воздействием завоеваний и развития торговли. Английский язык всегда был в некотором смысле лоскутным одеялом, и это приводило к еще большей вседозволенности. Однако примерно полвека назад эта ситуация спровоцировала серьезные споры, как политические так и чисто лингвистические, между двумя противоборствующими сторонами: прескриптивистами, которые настаивали на обучении тому, как правильно говорить и писать, и дескриптивистами, которые считали, что в отношении языка мы можем только описывать современные процессы. Этот спор стал главной темой книги под названием «Языковые войны: история правильного английского» (Farrar, Straus & Giroux) английского журналиста и убежденного дескриптивиста Генри Хитчингса (Henry Hitchings).
В Англии в 20 веке самым значительным и полным изданием в рамках прескриптивизма стал «Словарь современного английского языка», составленный школьным учителем Г.У. Фаулером и опубликованный в 1926 году. В его первом издании было 742 страницы, и большая его часть была посвящена нюансам написания и произношения. Истинным предметом издания Фаулера, тем не менее, было сочетание двух общих принципов – ясности и простоты – которые, по его мнению, должны лежать в основе стиля. Популярной эту книгу сделали те словарные статьи, которые он написал, объясняя такие понятия как «genteelism» («изящное выражение»), «mannerisms» («манеризмы»), «irrelevant allusion» («неуместная аллюзия»), «love of the long word» («любовь к длинным словам») и другие. Фаулер определяет слово «genteelism» как «подмену привычного слова, которое первым приходит на ум, синонимом, который является менее избитым, менее обычным, менее плебейским, менее вульгарным, менее неуместным, более присущим речи аристократии». Очевидно, что Фаулер уделял внимание не только языку, но и его нравственной основе, правде и лжи. Многим кажется, что он предложил идеализированный взгляд на образ англичанина – благопристойность, честная игра, ростбиф – он рекомендовал и даже предписывал эти вещи. Именно поэтому Хитчингс критикует эту книгу.
А Англия, напротив, этого не делала. В течение первого года с момента публикации «Словаря современного английского языка» было продано 60 тысяч его экземпляров. Самым известным его потомком стало эссе Джорджа Оруэлла 1946 года под названием «Политика и английский язык». В этом эссе, опубликованном вскоре после Второй Мировой войны – то есть непосредственно после того, как большая часть мира была уничтожена идеологами – говорилось, что язык политики, в котором часто используются иносказания, эвфемизмы и разного рода подмены понятий, был «предназначен для того, чтобы ложь выглядела правдой, убийство — достойным делом» (Оруэлл повторил эту мысль три года спустя в своем романе «1984»). Таким образом, получается, что Оруэлл был самым убежденным прескриптивистом. Он считал, что наша жизнь зависит от лингвистической ясности. Хитчингс отдает дань уважения Оруэллу, однако у него все равно остаются вопросы относительно кампании за простоту английского языка, в которую великий писатель внес значительный вклад.
Книга «Элементы стиля» («The Elements of Style») Уильяма Странка младшего (William Strunk, Jr.) и Э.Б. Уайта (E. B. White) стала для США тем же, чем были манифесты ясности английского языка для Британии. Странк был профессором английского языка в Корнелле, и его «Элементы стиля» впервые вышли в свет в 1918 году в качестве памфлета на 43 страницах, который он раздал своим студентам в надежде исправить то, что ему представлялось туманной, многословной и бесцветной речью. Его цели совпадали с целями Фаулера: ясность и простота. Для него также было характерно маниакальное пристрастие к краткости.
Спустя год после выхода в свет этого памфлета Э.Б. Уайт, 21-летний сын изготовителя музыкальных инструментов, записался на курс Странка. После его окончания он не вспоминал о наставлениях профессора в течение многих лет, когда он уже стал профессиональным эссеистом, известным ясностью и простотой своего стиля. Однажды его друг, с которым он учился в колледже, послал Уайту копию памфлета Странка, полагая, что он может развлечь его. Потрясенный мудростью своего учителя, Уайт согласился отредактировать этот памфлет для читателей своего времени. Книга, которая сейчас широко известна как «Странк и Уайт» была опубликована в 1959 году. В ней есть некоторые недостатки: примеры пассивного залога, использование которого книга осуждает, только на 16 странице четвертого издания встречаются 11 раз. Тем не менее, «Элементы стиля» - это самый уважаемый учебник стиля в Соединенных Штатах.
Уайт написал к этому учебнику приложение под названием «Подход к стилю», в котором он рассматривал вопрос выхода за рамки правильности в искусстве. После множества страниц с правилами Уайт пишет, что мастерство зависит не столько от следования правилам, сколько от «слуха», от внутреннего чувства того, что звучит правильно. Уайт делает еще больший упор на нравственной составляющей, чем Фаулер. «Стиль обретает свою конечную форму скорее благодаря нравственным принципам, чем благодаря принципам композиции, - пишет он. - Это замечание о нравственной составляющей не появилось бы в книге правил, если бы стиль не был самим писателем, поэтому стиль, в конечном счете, определяется тем, что писатель за человек, а не тем, что он знает». Коротко говоря, чтобы хорошо писать, нужно быть хорошим человеком.
Странк и Уайт вместе с Фаулером и, в некотором смысле, Оруэллом обращались к людям, которые принадлежали к их собственному социальному классу или которые, по крайней мере, имели такое же образование. Отсюда их непринужденность, остроумие и их желание устанавливать правила. Ни один из них не испытывал интереса к тому, чтобы обучать рабочих металлургических предприятий тому, как нужно говорить по-английски. Однако в середине 20 века их прескриптивистские постулаты встретили бурное сопротивление, по крайней мере, в академических кругах. Новая и весьма популярная теория структурной лингвистики основывалась на том, что языком нельзя управлять. В языке существуют его собственные, внутренние правила. Лингвисты могут только их описывать. Еще одним доводом против прескриптивизма стала политика реформ конца 20 века. В мире, который изменила иммиграция и который нетерпимо относился к элите, многие люди полагали, что прескриптивистские учебники стиля носили ограничительный характер и даже были жестокими. Почему мы должны позволять каким-то старым протестантам учить нас, как нам писать на нашем собственном языке?
Кроме того, на уровне вкуса и тона, эти книги казались некоторым читателям – например, Хитчинсу – провинциальными и ограниченными. «Основная мысль Фаулера, - пишет он, - является частью того нимба английскости, который вбирает в себя любовь к цветам и животным, духовым оркестрам, чаю с молоком, тюлю, коллекционированию марок, деревенскому крикету, викторинам и кроссвордам». Основная мысль Странка и Уайта также причиняла некоторые неудобства. Книга стала объектом поклонения. В 1981 году в Нью-Йорке состоялась премьера балета, основанного на ней, который поставил Мэтью Нэш (Matthew Nash). Нико Мерфи (Nico Muhly) сочинил цикл песен на эту тему и выступил с ним в Нью-Йоркской публичной библиотеке в 2005 году в связи с публикацией «Элементов» с иллюстрациями Майры Кальман (Maira Kalman). В 2009 году журналист Марк Гарви (Mark Garvey) выпустил книгу под названием «Стилизация: немного навязчивая история «Элементов стиля» Странка и Уайта», в которой он приводит переписку Уайта и его издателей, воспроизводит высказывания известных писателей и подробно описывает свои собственные впечатления о книге: «Мне нравится ее краткость. Мне нравится оформление третьего издания 1979 года: фамилии авторов, напечатанные крупным темно-красным шрифтом «сансериф», занимают верхнюю половину обложки медово-горчичного цвета». У кого-то подобный фетишизм может вызывать отвращение и даже опасения. У некоторых читателей Странк и Уайт ассоциируются с тоном «мистера трубка-и-тапочки» издания The New Yorker, для которого Уайт писал в течение нескольких десятилетий.
Ключевым документом в лингвистических спорах предыдущей половины столетия стал Third New International Dictionary Уэбстера, опубликованный в 1961 году. Это дополненное издание стандартного большого словаря американского варианта английского языка было подчеркнуто дескриптивистским. Туда попали «ain‘t» и «irregardless». В словарной статье «like» было сказано, что это слово может использоваться в качестве союза, например, в предложении «Winston tastes good like a cigarette should». Некоторые слова уже появлялись в предыдущем издании большого словаря Уэбстера (1934), но при этом они снабжались многочисленными стилистическими пометами, характеризующими их как сленговые, юмористические, ошибочные или неграмотные высказывания. В третьем издании словаря Уэбстера стилистические пометы встречаются значительно реже, и теперь они звучат более нейтрально - к примеру, «нестандартное» или «просторечное» - и определяются в некотором роде политическими терминами. Согласно словарю, слово «просторечный» «обозначает статус, соответствующий такой модели языкового употребления, которая существует повсеместно в американском языковом сообществе, но при этом отличается – по выбору слов или форме – от языкового употребления престижной группы в этом сообществе». В словаре приводится два примера таких слов, которые приемлемы в американском языковом сообществе и которые при этом не употребляются представителями престижной группы: это слова «drownded» и «hisself».
Третье издание словаря Уэбстера встретило критику с многих сторон. Некоторые читатели никогда не слышали, чтобы кто-то – будь то представитель престижной группы или нет –употреблял такие слова как «drownded» и «hisself». Некоторые – в том числе влиятельный критик Дуайт Макдональд (Dwight Macdonald) со своим язвительным эссе 1962 года под названием «Расстроенная струна» - доходили до того, что начинали обвинять редакторов в увиливании, введении в заблуждение и сокрытии информации по политическим причинам. Даже газета Times, которая придерживалась умеренных взглядов, высмеивала третье издание словаря Уэбстера. Любимый детектив Рекса Стаута Неро Вульф бросил книгу в огонь, потому что в словаре не объяснялась разница между словами «imply» и «infer». Все это практически превратилось в самый значительный публичный скандал, с которым когда-либо сталкивался тихий скромный мир учебных пособий по английскому языку.
После этого в свет вышел новый словарь - American Heritage Dictionary of the English Language («Словарь американского наследия английского языка»), опубликованный в 1969 году. Этот словарь стал ответом третьему изданию словаря Уэбстера. Он носил откровенно прескриптивный характер и был, строго говоря, элитистским. По словам его редактора Уильяма Морриса (William Morris), эта книга была написана с целью стать «практическим руководством на пути к изяществу и точности, которые образованные читатели хотят найти в словаре». Но образованные люди, обращающиеся к словарям по любому поводу, составляют лишь небольшую часть населения. Тем не менее, авторы «Словаря американского наследия» сделали все возможное, чтобы оставить двери открытыми для всех. Они собрали экспертную комиссию, состоявшую примерно из 100 членов, большинство из которых были профессиональными писателями или редакторами, для консультаций - им попросту предлагали голосовать - относительно спорных слов и выражений. Затем редакторы включали мнение экспертов в словарные статьи не только в виде стилистических помет, но и в виде «примечаний», приводя результаты голосования. Возьмем, к примеру, словарную статью «ain’t»: «Нестандартное. Сокращенное от am not». Однако за этим следуют 18 строк примечания, в котором говорится, что, в то время как эксперты резко отрицательно относятся к «ain’t», выражение «ain’t I» является немного более приемлемым, чем «ain’t» в сочетании с каким-либо другим словом. В действительности 16% экспертов считали, что выражение «ain’t I» приемлемо в разговорной речи. (Однако не пытайтесь употреблять его в письменной речи. Только 1% экспертной комиссии одобрил это.) Такое голосование можно рассматривать как упреждающий защитный прием против обвинений в элитарности, однако его также можно считать попыткой придерживаться позиций здравого смысла, а не снобизма или оборонительного поведения, и, в конечном счете, сказать правду. В любой части общества присутствует своя элита. Авторы третьего издания словаря Уэбстера попытались обойти стороной этот факт. А составители «Словаря американского наследия» не стали этого делать, продемонстрировав при этом, что представители высших слоев общества зачастую не соглашаются с этим. Таким образом, это была элита, в круги которой вы имели возможность попасть. У нее не было секретных кодов.
Приводя убедительные доводы в пользу того языка, на котором люди говорят, дескриптивисты сделали одну важную вещь: они способствовали исследованию разговорного языка. Словари сленга существуют уже долгое время. В 2010 году Бодлианская библиотека в Оксфорде выпустила то, что, по словам редакторов, является первым образцом подобных изданий – книгу под названием «Новый словарь древней и современной речи цыган, нищих, бродяг, воров, мошенников и так далее» (A New Dictionary of the Terms Ancient and Modern of the Canting Crew, In its Several Tribes, of Gypsies, Beggers, Thieves, Cheats, &c.), автором которой значится некий B.E. Многих слов и выражений я не знала и была рада узнать: «Louse-land» (Шотландия), «Suck your face» (выпить), «Hogen-mogen» (голландец). Родоначальником словарей сленга 20 века считается Эрик Партридж (Eric Partridge), чей «Словарь сленга и нетрадиционного английского языка» (1937) шокировал многих его современников. Позже появились словари национального сленга, теоретические издания, посвященные сленгу, издания, описывающие сленг пользователей интернета, например, «Жизнь сленга» («Life of Slang») Джули Коулман (Julie Coleman). Два года назад вышел в свет еще один участник этого соревнования: «Словарь сленга Грина», в котором три тома и около 6 тысяч страниц. В нем речь идет об уличных диалектах не только Англии – родной страны автора книги, лингвиста Джонатона Грина (Jonathon Green) – но и других англоговорящих стран и множества субкультур каждой из них: геи, заключенные, военные и так далее. Важным событием в мире лексикографии в этом году стала публикация пятого и последнего тома «Словаря американского регионального английского языка» (Dictionary of American Regional English) Джоан Холл (Joan Houston Hall), куда вошли такие выражения как «too yet» (также); «we-uns» (мы, нас); распространенное «toe jam» и «toe social» (вечеринка, где женщины стоят за занавеской, из-под которой видны только пальцы их ног, а мужчины, после того как они рассмотрят их пальцы, выбирают себе собеседницу на предстоящий вечер).
Нет ничего удивительного в том, что секс является самым плодотворным источником новых сленговых выражений. Джонатон Грин утверждает, что ему удалось найти 1,5 тысяч различных обозначений полового акта и примерно по тысяче обозначений пениса и влагалища. Были также книги, авторы которых ограничивались исключительно непристойностями. Одну из них написал Грин – «Большая книга сквернословия» (The Big Book of Filth), опубликованная в 1999 году. Более новой является книга Рут Вайнриб (Ruth Wajnryb) под названием «Непечатное пропущено» (2005). Вайнриб не стала новатором в ее объяснениях причин появления в речи ругательств: непристойности оживляют речь, они помогают укрепить связи внутри групп людей, которые их используют. Однако она уделяет внимание этническим различиям. По ее словам, арабы и турки справедливо считаются авторами самых искусных, почти сюрреалистических ругательств (You father of sixty dogs). Боснийцы сосредотачиваются на семье (May your mother fart at a school meeting). Вайнриб уделяет особое внимание таким группам как шотландцы и афроамериканцы, которые проводят настоящие соревнования в искусстве ругательств, и снабжает свои статьи весьма запоминающимися примерами (I hate to talk about your mother, she’s a good old soul, / She got a ten-ton pussy and a rubber asshole.)
В течение долгого времени самым непристойным английским словом было слово «fuck». Даже бесстрашный Партридж писал его как «f*ck». (В военном романе Нормана Мейлера (Norman Mailer) под названием «Нагие и мертвые» (The Naked and the Dead), опубликованном в 1948 году, один из героев использует слово «fug». Согласно непроверенным слухам, Мей Уэст (Mae West), встретив Мейлера на одной вечеринке, сказала: «О, да вы тот самый парень, который не умеет писать слово «fuck»!») Однако, по мнению Вайнриб, слово «fuck» уступило первое место слову «cunt» (влагалище).
Хотя большинство дискуссий по поводу сленга посвящено речи низших слоев общества, у джентри тоже есть свой жаргон. «В и не-В: социолингвистическое эссе», написанное в 1954 году ученым Аланом Россом (Alan S. C. Ross), стало одной из первых и наиболее известных попыток рассмотреть этот вопрос. В течение многих лет в учебниках английского языка печатались списки правильных и неправильных слов, в которых было две колонки. Росс и его коллеги вместе предложили колонки соответствий слов и выражений, взятых из речи высших слоев общества (В) и речи представителей среднего класса (не-В), которые стремятся достичь или притвориться, что достигли уровня высшего класса. Ниже приведены несколько примеров:
В не-В
Expensive (дорогой) Costly (дорогостоящий)
False Teeth (вставные зубы) Dentures (зубные протезы)
Pregnant (беременная) Expecting (ожидающая ребенка)
House (a lovely) (чудный дом) Home (a lovely) (чудный дом)
What? (Что?) Pardon? (Прошу прощения?)
Napkin (салфетка) Serviette (бумажная салфетка)
Awful smell (жуткий запах) Unpleasant odor (неприятный запах)
Rich (богатый) Wealthy (состоятельный)
Curtains (занавески) Drapes (шторы)
Некоторые из этих различий, например, «house» и «home», «curtains» и «drapes», до сих пор актуальны.
Обратите внимание, насколько выражения категории «не-В» соответствуют определению слова «genteelism» («изящное выражение»): выбор более причудливого, более редкого и более эвфемистического слова. Американцы внесли свой собственный вклад в список «не-В». Например, сегодня слово «discomfit» часто появляется там, где должно употребляться слово «discomfort».
Росс настаивает на том, что он не навязывает правила для высших слоев общества и среднего класса. Сам он был профессором с безупречной репутацией в университете Бирмингема, и свое эссе он написал для никому не известного филологического журнала в Хельсинки. Однако за эссе Росса стремительно ухватились те англичане, которые пытались навязывать правила и которые были счастливы о них поговорить. Эссе переиздавалось несколько раз – например, в издании «Noblesse Oblige» под редакцией Нэнси Митфорд. Здесь самые разные люди добавляли свои примеры к списку «В». Митфорд настаивала на том, что любой признак поспешности является чертой, присущей среднему классу. По ее словам, она старается избегать авиапочты везде, где это возможно.
Какими бы дескриптивистскими ни были намерения профессора Росса, его эссе наглядно демонстрирует нам недостаток прескриптивистов: многие из них на самом деле снобы, как утверждают дескриптивисты. Проблема не в том, что они верят в существование элиты – всякий, кто это отрицает, просто глуп – а в том, что они ругают нас за то, что мы к ней не принадлежим. Романист Кингсли Эмис, написавший учебное пособие в стиле Фаулера под названием «Королевский английский» (1997), настаивал на том, что слово «medieval» должно произноситься так, чтобы можно было выдели четыре слога – «meedy-eeval». Произносить только три слога в этом слове – это «безоговорочный признак абсолютной безграмотности».
Если подняться на более высокий уровень, можем ли мы справедливо утверждать, что ясный английский в значительной степени соотносится с нравственными достоинствами? Неясность, пишет Уайт, это «разрушительница жизни и надежды». Подобные высказывания изначально были отчасти гиперболами, призванными создать комический эффект, однако вопрос в том, насколько они, в конечном счете, смешны, учитывая то, что большинство людей хотят оказаться на стороне жизни и надежды? Нужно сказать, что выше перечисленные писатели не пытаются угнетать низы общества. Вовсе нет, ведь объектом насмешки прескриптивистов являются представители категории «не-В» Росса – амбициозный средний класс. Эмис пишет, что всегда приятно «определить потенциального… лазутчика». Отец Эмиса был клерком в компании, занимающейся производством горчицы, поэтому удовольствие, которое он получает, определяя карьеристов, вполне объяснимо. Но разве это хорошо?
Ответом дескриптивистов на подобные заявления становится реакция оскорбленной добродетели, и это уже является их основным недостатком: самодовольство. Хитчингс часто называет себя Кандидом, с тревогой глядя на мерзкое дно лингвистического мира. Он говорит нам, что все правила относительны. (Разве это возможно?) Они лишь отражение социального класса, к которому принадлежат создатели этих правил, их образования и ценностей. (Нет!) Соответственно, эти правила основываются на политических убеждениях своих создателей. (В самом деле?) Придя к этому последнему выводу – главной мысли своей книги – Хитчингс перестает быть шокированным идеалистом и становится мстителем. Он пишет, что пуристы – хулиганы. Даже ненавязчивые учебные пособия по английскому языку – это агенты тирании. О сдержанности Странка и Уайта он пишет: «Как это часто случается с тем, что маскируется под простоту, на самом деле это всего лишь прикрытие для диктата». Лингвистическая ригидность, по его убеждению, является продуктом страхов его оппонентов «перед различиями и непохожестью». Вам известно, что это значит.
Чтобы доказать свою точку зрения, Хитчингс прибегает к пространным ошибочным рассуждениям, во главе которых стоит мысль о том, что, раз уж язык менялся до нас, мы не должны возражать против изменений, которые происходят в нем сейчас. Сочетания, которые сейчас вызывают осуждение, когда-то были вполне обычными. (Доктор Джонсон разбивал инфинитивные группы, Шекспир писал «between you and I» - и вообще он писал обо всем, о чем хотел.) И наоборот, слова, которые сейчас считаются благопристойными, когда-то вызывали осуждение. (Фаулер, например, решительно выступал против слов «placate» и «antagonize».) Люди протестовали против плохих нововведений в противовес хорошим старым традициям в течение многих столетий. И почему мы должны повторять их ошибки? Хитчингс считает, что многие различия, на которых настаивают прескриптивисты – и не только незначительные различия в таких парах как «disinterested/uninterested», но и значительные различия как в паре «who/whom» - «уже, возможно, утеряны».
Нетрудно заметить нелогичность его рассуждений. А как насчет существования языка образованных людей или литературного языка? Если Мильтон заимствовал у Вергилия, Блейк – у Мильтона, Йейтс – у Блейка, разве эти источники могли высохнуть, только потому что ими не пользуются большинство людей? Относительно предположения, что, если что-то было хорошо для доктора Джонсона, то это должно быть хорошо и для нас – то хотели бы вы жить с уровнем развития стоматологии, или нормами уголовного права, или взглядами на расовые различия времен Джонсона?
Однако наиболее любопытным недостатком рассуждений дескриптивистов является их неспособность заметить, что именно они теперь занимаются установлением правил. К 80-м годам на место идеи объективности пришла, по крайней мере, в университетах, постмодернистская мысль о том, что не существует такого понятия как объективность: любое утверждение субъективно, предвзято, полно предубеждений и скрытых смыслов. Таким образом, дескриптивисты с тем, что они считали своей козырной картой – то есть точностью – стали выглядеть наивными, а прескриптивисты со своей точкой зрения стали казаться информированными реалистами.
В этот же период реформизм 60-х годов превратился в некоторых сферах в непреклонное, абсолютистское предприятие. Хитчингс признает связь между политической корректностью (он ее так называет) и дескриптивным подходом к изучению языка. Оставаясь верным тезису своей книги, он продолжает защищать хулиганов, которые были, по его мнению, порядочными людьми, «демонизированными правыми». Однако он испытывал трудности, стараясь примирить их взгляды со своим провозглашенным антиавторитаризмом. Его взгляды, которые он изложил в своей книге, казались все более странными.
Как только вы начинаете проверять его источники, все становится еще хуже. В книгах прескриптивистов вы обнаружите, что, вопреки утверждениям Хитчингса, многие из них или лучшие из них были далеки от того, чтобы прибегать к тирании. Для этих людей основное значение имеют не столько правила, сколько ясный и выразительный стиль, именно ради него они и создают эти правила. Уайт, говоря об употреблении местоимений «I» и «me» в книге «Элементы стиля» спрашивает: «Вы напишете ‘The worst tennis player around here is I’ или ‘The worst tennis player around here is me’? Первый случай – это пример хорошей грамматики, второй – пример трезвого суждения». Кингсли Эмис, несмотря на все его дурные шутки, зачастую философски настроен и даже скромен. В паре «all right» и «alright» он отдает приоритет первому, и так, по его собственным словам, происходит, потому что этому его научили в школе. Однако именно Фаулер – этот предположительно чопорный старый школьный учитель – является самым убежденным оппонентом ригидности. В первом издании его словаря он назвал запрет на использование предлогов в конце предложения «заветным суеверием» и добавил, что те, кто избегает деления инфинитивных групп в ущерб ясности, являются «созданиями, которых преследуют признаки». Еще более интересным было его отношение к вопросам вкуса. В одном из своих коротких эссе, он рассматривал вопрос злоупотребления изящными словами. По его мнению, так поступать неправильно, однако «никому не понравится, если ему начнут говорить, что лучшее, что он может сделать для любимого слова, это оставить его в покое, и, вероятно, чем меньше об этом сказано, тем лучше». От такого на глазах слезы наворачиваются. Он не хочет, чтобы люди теряли лицо.
В наше время все стараются найти золотую середину. Эта борьба вызвала появление нескольких полезных трудов в области истории языка, включая книгу Гая Дойчера (Guy Deutscher) под названием The Unfolding of Language (2005). Эти книги, продемонстрировавшие то, как язык все время меняется, способствовали некоторым уступкам со стороны прескриптивистов, в частности авторов более поздних изданий «Словаря американского наследия». Во-первых, редакторы изменили состав совета экспертов. (Изначально большинство экспертов были белыми мужчинами, и средний их возраст составлял 68 лет.) Некоторые определения стали более релятивистскими.
Но самым важным достижением стало то, что авторы попытались переманить на свою сторону дескриптивистов. В самом новом, пятом издании словаря, во вводной его части, содержится не одна, а две вводные статьи, в которых объясняется философия книги. Одну из них написал Джон Рикфорд (John R. Rickford), выдающийся профессор в области лингвистики и гуманитарных наук Стэнфорда. Рикфорд утверждает, что «изучение и использование языка будет буквально невозможным без систематизированных правил и ограничений; этот вывод распространяется на все языки, включая их разговорные варианты». Это утверждение – несомненный пример прескриптивизма. Но, если вы перевернете страницу, вы найдете там еще одну статью, написанную Стивеном Пинкером (Steven Pinker), занимающимся когнитивной психологией. Он выдвигает более или менее противоположный тезис. Он считает, что правил нет. То есть они есть, но они представляют собой всего лишь бабушкины сказки - «bubbe-meises», как он их называет на идише, вероятно, чтобы показать нам, насколько он славный парень. Кроме того, этой ситуации он приписывает очевидно политическое значение. Люди, которые настаивают на следовании правилам, фактически «унижают тех, кто не разделяет их веры, что сродни толпам, которые осуждали ведьм, классовых врагов и коммунистов, опасаясь, что те могут осудить их первыми». Таким образом, согласно его убеждению, прескриптивисты – это охотники на ведьм, реакционеры. Для редакторов «Словаря американского наследия» напечатать эссе Пинкера непосредственно после статьи Рикфорда – это откровенное противоречие самим себе. Для них сама по себе публикация этого эссе – это признак трусости, попытка избежать обвинений в элитизме.
Однако стремление составителей «Словаря американского наследия» защитить себя не так поразительно, как позиции некоторых дескриптивистов, в частности Хитчингса. После того, как в каждой главе своей книги он осуждает правила, в конце ее он вдруг решает, что он ничего не имеет против них: «Существуют правила, которые представляют собой психические механизмы, выполняющие операции по объединению слов в значимые сочетания». Мы должны их выучить. Он уже выучил. Он считает, что различия между «who» и «whom» уже уходят в прошлое. Забавно, но в его книге, написанной на безупречном английском языке, вы не найдете ни одного примера ошибочного употребления этих местоимений.
Здесь нет ничего удивительного. Хитчингс получил образование в Оксфорде и защитил докторскую диссертацию по работам Сэмюэла Джонсона. Он написал три книги, посвященные вопросам лингвистики. Он знает, как нужно говорить, но, что касается того, как нужно ходить, он скорее выберет Rolls-Royce. Тем не менее, вы можете пройтись пешком.
