Западный уклон философии

В академических философских кругах все чаще ведутся разговоры о необходимости открыть эту дисциплину для так называемых незападных традиций и взглядов за счет изменений в учебных программах и в  демографии самих кафедр философии. Эти два аспекта порой считаются взаимосвязанными: многие полагают, что более широкое представление незападных философских школ и направлений поможет разнообразить профессорско-преподавательский состав философского сообщества.

Когда я преподаю классическую индийскую философию или призываю ее преподавать, я часто слышу в ответ на свои призывы, что таким образом, мы окажем услугу университетскому сообществу и студентам, так как это усилит разнообразие учебных программ по философии и сделает их более представительными в плане контингента учащихся. Но какие же темы я преподаю? Индийские теории логических выводов V века, концепцию атомистической теории в классическом буддизме. Это - достаточно смутный и непонятный материал, и ожидать его узнавания и признания от студентов любого происхождения с самого начала было бы неправильно.

Пока любые усилия отразить многообразие нашего общества путем расширения учебных программ и включения в них неевропейских традиций заканчиваются полным провалом. И причин здесь, как минимум,  две. Во-первых, незападная философия в учебных программах обычно представлена формально, чисто символически. Западная философия - это всегда немаркированная категория, стандарт, в соотношении с которым незападная философия создает весьма полезный контраст. Подходы к незападной философии все равно по-прежнему западные, и поэтому предмет философии в целом остается имплицитно и по умолчанию западным. Во-вторых, когда незападная философия все же появляется в учебных программах, к ней относятся и подходят ошибочно и ненормально с методологической и концептуальной точек зрения. Возникает незрелое и непродуманное допущение, что такая философия свойственна только тем культурам, которые ее порождают, и что она в корне отличается от философии Запада в таких областях как оценка аргументов и ее зависимость от мифов и религии. Таким образом, незападная философия остается фундаментально «иной».

Для решения этой проблемы начать надо с того, чтобы прекратить называть ее «незападной», и вместо этого четко указать, о каком географическом регионе или о какой традиции мы ведем речь: о кашмирском шайвизме или о китайской логике мохизма. Ведь когда мы говорим о немецкой аристотелевской схоластике и об американском прагматизме, то обычно не удосуживаемся указывать на то, что это западная философия. Представьте для сравнения тот праведный гнев, с которым мы осудили бы ученых из сферы истории сельского хозяйства, если бы они 95 процентов своей исследовательской работы посвящали методам ирригации в Юго-Восточной Азии, а остальные 5 обязательных процентов отвели изучению ирригационных технологий «не Юго-Восточной Азии». Звучит абсурдно, да это и есть абсурд. Но это такой же абсурд, как и существующее ныне требование, в соответствии с которым незначительное меньшинство ученых, работающих в области, скажем, индийской или китайской философии, обязано представлять свои исследования как «не относящиеся к западной философии», причем по той простой причине, что ведутся они не в северо-западной части Евразии.

При альтернативном подходе к истории философии, который нацелен на серьезное раскрытие этой дисциплины, и западная, и незападная философия будут рассматриваться как региональные разновидности одного общемирового явления.

Когда мы говорим «Запад», мы обычно имеем в виду Европу с ее недавно появившимся североамериканским отростком. Но на самом деле Европа в таком понимании это лишь полуостров Евразии, сравнимый по размерам, по культурному многообразию и по древности цивилизации с Индийским субконтинентом. Некоторые значительные события происходили сперва в Европе, а уже потом в других местах – например, индустриализация. Другие важные вещи появлялись сначала за пределами Европы, скажем, шрифт из подвижных литер. Конечно, сейчас трудно дать определение философии как научной системе. Но если мы думаем о ней в общем плане как о системном размышлении на тему характера действительности и  места человечества в этой действительности, то понятно, что у Европы не может быть никаких особых претензий на роль родины философии.

Европа претендует на определенную традицию, уходящую корнями в древнегреческую цивилизацию. Но и эти претензии тоже под вопросом. «Греческое чудо» это в конечном итоге лишь историографический артефакт, результат нашей привычки вести оттуда отсчет своей истории и курса развития, ибо влияние соседних цивилизаций существует всегда. Но насколько бы сложным и развитым ни был тот мир, в котором писал свои сочинения Платон, верно то, что последующая традиция, которую назвали «западной» или «европейской» (конечно, с длинным окружным путём через исламскую Испанию, Северную Африку, Персию и Центральную Азию, без которых греческая традиция наверняка умерла бы), на самом деле составляет лишь «серию ссылок на Платона», как сказал Альфред Норт Уайтхед (Alfred North Whitehead). Если смотреть на европейскую философию с такой точки зрения, то единственное основание принимать ее по умолчанию за основную и включать в учебные программы состоит в том, что эта европейская философия по ряду случайных исторических причин оказалась нашей традицией.

Но на основе западной интеллектуальной традиции развивались почти все преподаваемые в западных университетах предметы. И тем не менее, такое наследие не помешало ни одной дисциплине, за исключением философии, стремиться к объективному, глобальному и, я бы осмелился сказать, научному взгляду на предмет своего изучения. При этом такие дисциплины свободны от идей о том, что их европейская составляющая это нечто особое в истории человечества.

В значительной мере трудность представления о западной философии как об одной из многих научных традиций заключается в следующем: ее исследователи в основном отвергают идею о том, что занимаются они, по сути дела, прошлым этой дисциплины. Философия зародилась на основе тех наук, которые обладают возможностью игнорировать недоказанные теории давно минувших дней, а следовательно, могут игнорировать, скажем, не только древний Китай, но и раннюю современную Европу. В этом плане история древней китайской философии вдвойне периферийна, и не только из-за евроцентризма, но и из-за презентизма, из-за отсутствия интереса к истории в целом. Проистекает это из того обстоятельства, что философия, строящая себя по модели других наук, считает, что сейчас она ближе к истине, чем прежде, и что если теория неверна, то нет никаких оснований тратить на нее время.

Не буду здесь возражать против таких взглядов на философию. Но отмечу, что если смотреть на нее с точки зрения глобальной перспективы, то нынешнюю ситуацию в философии понять довольно трудно. Китайские и американские исследователи полимеров в своей работе говорят на одном и том же языке. Никогда не возникало и не могло возникнуть опасений по поводу того, что работы А.К. Хана в рамках ядерной программы Пакистана затормозятся в силу культурных различий в понимании процессов уранового обогащения. Но с философией получается совсем другая история.

В частности, в развивающемся мире версия выдвигаемой вперед философии, будь она французской, англо-американской по своему характеру, или полностью доморощенной, тесно связана с более масштабным проектом создания национальной идентичности, или самосознания. В Иране приоритет отдается исламской философии. В Турции, по крайней мере, до последнего времени в университетских программах по философии очень редко звучали упоминания местных и региональных традиций; там была лишь страстная преданность философским воззрениям, связанным главным образом с анализом языка и научной методологии. Нельзя сказать (по крайней мере, я не готов это сказать), что Иран поступает неправильно. Сказать так можно было бы, преподавай они у себя на химических факультетах средневековую исламскую алхимию. Разница в том, что философия просто не похожа на науку; она гораздо теснее связана с культурным наследием (кое-кто утверждает, что наука это тоже просто очередная культурная практика или обычай, хотя я так говорить не готов). Здраво и серьезно подойти к преподаванию и изучению незападной философии на западных кафедрах философии мешает зачастую то, что многие философы сохраняют преданность догматам веры в то, что философия независима от культуры.

Лейбниц, писавший в начале XVIII века о будущем китайско-европейских отношений, провидчески предполагал, что «торговля светом», то есть просвещением, или знаниями, всегда будет ехать на закорках у торговли товарами. Действительно, два последних тысячелетия показывают довольно тесную связь между мировыми центрами экономической активности и центрами интеллектуального производства. Наиболее показательна в этом плане Европа, которая становится основной точкой отсчета философской и научной деятельности лишь тогда, когда начинает доминировать в мировой экономике, покорив Новый свет, а затем переместив экономический центр мира из Азии в Европу.

Не секрет, что сегодня этот центр снова перемещается, на сей раз - в сторону тихоокеанского региона. Взгляд в историю поможет нам понять, что такое смещение будет иметь последствия для нашего понимания сути философии, а также того, кто будет определять круг тем для ее исследований.

У Запада - исключительно богатая философская традиция. На самом деле, она - одна из двух или трех самых богатых. Поэтому она определенно достойна сохранения и передачи грядущим поколениям. Но ее богатство всегда было результатом того, что она находилась в самом центре глобальной сети потоков идей и вещей. Так было в 500-м году до нашей эры, не менее верно это и сегодня. Однако такая взаимосвязанность вызывает сегодня интерес не только у коллекционера древних мелочей, который спит и видит, как бы сообщить вам, откуда на самом деле родом печатный станок. Она быстро становится определяющим фактом нашей геополитической действительности. В такой действительности западная академическая философия может в ближайшие годы стать узко ограниченной, если ей не удастся найти способ более здраво и уважительно относиться к незападным традициям. Более здраво и уважительно, чем то формальное и поверхностное внимание, которое она демонстрирует сегодня.

Джастин Смит преподает философию в монреальском университете Конкордия. Его последняя книга называется «Divine Machines: Leibniz and the Sciences of Life» (Пророческие машины: Лейбниц и науки жизни». Он периодически пишет для Cabinet Magazine.