Портрет гроссмейстера Михаила Таля

Он был слабым и неистовым человеком, постоянно влюблявшимся в красивых женщин, любил выпить русской водки, армянского коньяка и теплого пива. Он постоянно курил и окружал себя дымом сильнее, чем паровоз. У него был вид человека, явно недолюбливавшего советскую власть. А она была вынуждена его терпеть, поскольку он был настоящей ударной силой за шахматной доской, самым настоящим гением, который в 1960 году, в возрасте 23 лет стал самым молодым чемпионом мира за всю историю шахмат. Это - лишь некоторые штрихи портрета Михаила Таля (1936 год, Рига, Латвия – 1992 год, Москва), противоречивого латышского шахматиста еврейского происхождения, который вел в бескровные сражения свои молчаливые войска и в то же время не отказывал себе в обычных человеческих удовольствиях.

Его спортивная карьера протекала в то время и в той стране, где личные увлечения и человеческая индивидуальность допускались лишь под строгим контролем, да и то при условии, что это шло на благо родному государству. Личные вкусы и частная жизнь должны были подчиняться убогим и чудовищным представлениям о благосостоянии и коллективном прогрессе, которые партийная номенклатура навязывала обществу. В этой обстановке реального социализма Таль вел себя с тем же безрассудством самоубийцы, с каким вел в бой свои фигуры на шахматной доске, выставляя впереди коней.

Его считали пьяницей, бабником,  недисциплинированным, несерьезным и не имевшим стремления к учебе. За другим шахматистом, Борисом Спасским, следили потому, что он любил женщину, проживавшую во Франции, то есть - на вражеской территории. А Виктору Корчному, который, устав от всего, решил уехать в Амстердам, послали уведомление о том, что он должен будет выступать под белым флагом с надписью «без гражданства», потому что власти СССР запретили ставить перед ним красный флаг с серпом и молотом. У Михаила Таля был более разнообразный, чем у его товарищей по цеху, арсенал средств, чтобы защититься от этого удушливого климата. Он изучал историю и филологию, неплохо разбирался в вопросах литературы. Так называемый рижский волшебник получал приблизительно одинаковое удовольствие от шахмат, присутствия девушек и прослушивания музыки.

От рождения на его правой руке не хватало двух пальцев, но, несмотря на этот физический недостаток, благодаря своей любви к музыке, он стал пианистом, который играл для снисходительных слушателей, состоявших из друзей и близких. Для них он любил исполнять произведения Шопена, Рахманинова и Чайковского. Наверное, он был более заинтересован в том, чтобы слушать и восторгаться ими, чем получать аплодисменты и слова благодарности. Во всех биографиях и воспоминаниях лично знавших его людей он предстает человеком проницательным, талантливым, склонным к риску, готовым защищаться и искать выход из тяжелых и запутанных ситуаций.

В этом поведении есть одна странная особенность. Он придерживался консервативной позиции неприятия всех технических новшеств своего времени. Никогда не скрывал своего страха перед самолетами, автомобилями и даже поездами. Строгий и требовательный мир шахмат (в особенности - мир шахмат, которым руководили партийные чиновники и пропагандисты) не мог лишить Таля присущего ему чувства юмора и откровенности. Сам он не замыкался в замках королей из слоновой кости или дерева, которые то оборонял, то пытался взять штурмом. Он думал, что шахматисты – это просто актеры, выходящие на сцену с мыслями о том, какой ход принесет наибольшую радость присутствующим. Именно это может частично объяснить зрелищность его шахматных партий, головокружительность неожиданных ходов, жертв и опасностей, которые они в себе несли.

После очередного хода Таль, казалось, ожидал, что публика, до отказа забивавшая залы, где он выступал, наполнит тишину восклицаниями и сдержанным шепотом. Это была неписаная международная договоренность, чтобы избежать аплодисментов, криков одобрения и оваций в торжественных помещениях, где происходили невиданные сражения без пушечных выстрелов и сверкающих сабель. Существует огромное количество всевозможных историй, которые повествуют о чудесах мастерства, проявленных Талем во время почти 3-х тысяч сыгранных партий, сотнях чемпионатов и сеансов одновременной игры, в которой ему практически не было равных. Из года в год кочует, обрастая все новыми подробностями, рассказ о том, как в 1947 году он увидел во сне ход, принесший ему победу в отложенной партии.

Вспоминают о том, как венгерский гроссмейстер Палом Бенко (Pal Benko) пришел на партию с Талем в огромных солнцезащитных очках. До этого Таль выигрывал у него четыре раза, и Бенко обвинял его в гипнотическом воздействии, провоцировавшем соперника на совершение ошибки. Но и темные очки не помогли венгру избежать еще одного поражения.

Фредерик Фридль (Frederic Friedel) пишет в своих воспоминаниях о Тале, что тот, действительно, пренебрегал всякого рода формальностями и любил выпить, в какой бы точке земного шара он ни находился. Как утверждает Фридль, в 1988 году он долгое время провел вместе с Талем на мировом чемпионате по одновременной игре в Сент-Джоне (Канада). Он выиграл встречи с лучшими на тот период игроками мира. Фридль снисходительно замечает: «Уверен, что он не обидится, если я об этом расскажу. Он выиграл, находясь в состоянии опьянения. Мне пришлось помочь ему добраться до шахматной доски, потому что он напился в одном из баров отеля, где проживал». У Таля с отроческих лет была болезнь почек, от которой он в конце концов и умер. Его сложная шахматная судьба трагически неотделима от больничных коек. Его тяга к прекрасному полу, крепким напиткам и табачному дыму является неотъемлемой частью его побед. Именно побед, а не поражений. Конфликт, риск, желание выиграть бой и всю войну определяли его понятия о счастье мужчины и шахматиста. Он любил выигрывать. Но гораздо больше, чем пленение короля противника на шахматной доске, Михаила Таля интересовали красота, несовершенство и ощущения, которые он испытывал от каждого хода. Равно как и от жизни.