«Это будет история падения человеческой души – великого падения, - написал Кетчам, когда он еще был первокурсником в Дартмуте и работал над своей пьесой. – Ежедневно разбивается множество сердец. Великие люди – великие не своими достижениями, а своим потенциалом – навсегда теряют свою силу. Это трагедия утраченных устремлений, поражения и отчаяния». Кетчам представлял себе своего главного героя очень похожим на себя самого: блестящий студент с огромным потенциалом, который потерялся в институте, настроенном против него, и страдает от трагической ошибки. «Дело в том, - написал он, - что он слишком горячий, слишком напористый и слишком бескомпромиссный в своих амбициях».
Когда Кетчаму было восемь лет, он мечтал «стать ученым и помогать человечеству». Он родился на Манхеттене во времена Великой депрессии и рос в Бруклине и Форест-Хиллз. В детстве он демонстрировал склонность к занятию наукой и увлекался теннисом. Его мать была секретарем, а отец, который поступил в колледж в 16 лет и в совершенстве владел несколькими языками, руководил 200 операторами в Нью-Йоркской телефонной компании. «Он был очень религиозным человеком, - заметил Кетчам.- Не фанатиком, а человеком, исполненным благоговения». Отец Кетчама был правой рукой Нормана Винсента Пила (Norman Vincent Peale), пастора манхэттенской коллегиальной церкви и автора книги «Сила позитивного мышления» (The Power of Positive Thinking). Пил верил, что страдания – это скорее проблема сознания и что вера и «правильное мышление» могут избавить человека от них. «Правда всегда ведет по правильному пути и, таким образом, к правильному результату», - писал он.
В Дартмуте Кетчам выбрал двойную специальность – психологию и философию – но он не стал заниматься естественной философией. «Задавать вопросы, на которые нет ответов, это ошибка», - написал однажды. Он до беспамятства влюбился в одну из студенток колледжа, начинающую актрису из Нью-Йорка, и уговорил ее выйти за него замуж и бежать в Африку или Латинскую Америку. Они доехали только до Флориды, а потом вернулись в Дартмут, где обнаружилось, что вступление в брак лишило Кетчама его стипендии, поэтому им пришлось переехать в перестроенные бараки, расположенные недалеко от студенческого городка. В течение следующего года Кетчам снова поменял свои планы: сначала он перевелся в Колумбийский университет, а затем поступил в Медицинский колледж университета Корнелла, где он занялся психиатрией. В Нью-Йорке они с женой, с которой они жили в съемной комнате без отопления, решили развестись. Кетчам начал принимать по 10 миллиграмм декседрина, сперва время от времени, а потом по три раза в день – эта привычка сохранялась у него в течение нескольких десятилетий – и он полностью погрузился в учебу, заучивая гигантские объемы информации. Тем не менее, он признается, что «я не получил за это никаких наград, они даже не дали мне диплом с отличием».
Испытывая постоянные трудности с деньгами, Кетчам решил пойти на службу в армию. «Я больше не мог сопротивляться, - написал он в своих мемуарах.- Мой завтрак не мог больше состоять из половины чашки кофе». В 1958 году, закончив Корнелл, он получил работу в Военном исследовательском институте Уолтера Рида. Часто ему приходилось просыпаться в 4:30 утра, чтобы изучать кибернетику, а однажды он поставил в своей комнате гравитационный «компьютер», который он смастерил из трубочек для напитков и детского конструктора и который занимал половину его комнаты. «Он не принес никакой практической пользы, - написал он позже, - тем не менее, он был иллюстрацией того, что нельзя было увидеть глазами – логического процесса». После того как его наставник не оценил его компьютер, он занялся другим проектом. Во время празднования Дня благодарения, когда лаборатории Уолтера Рида пустовали, он вскрыл черепную коробку кошки и подвел к ее мозгу электроды, чтобы проверить, может ли это стать новым способом общения для животного. Он ушел поиграть в теннис, полагая, что ветеринар позаботится о животном, но, вернувшись через неделю, обнаружил кошку умирающей от инфекции. Он попытался лечить животное у себя в ванной, однако ущерб, нанесенный мозгу, оказался необратимым.
Кетчам продолжал активно работать. Он отправлял статьи в The New Yorker и другие журналы, он даже послал свое эссе под названием «Секс в космосе» в Playboy. Он начал приносить ручную печатную машинку на приемы пациентов и записывал каждое их слово, непрестанно щелкая клавишами. Он показал эти записи своему научному руководителю Дэвиду МакКензи Райоху (David McKenzie Rioch), главе отделения нейропсихиатрии в институте, который посоветовал ему попытаться разобраться в проблемах своих пациентов. Но Кетчама интересовали не столько пациенты, сколько сам процесс. В конце концов, он хотел проводить собственное исследование, поэтому в 1960 году, когда Райох вызвал его и сказал, что «есть работа в месте под названием Эджвуд-Арсенал», Кетчам очень этим заинтересовался.
Эджвуд был построен во времена Первой Мировой войны, когда отравляющие газы – хлор и иприт – унесли множество жизней в траншеях Европы. Тогда Фриц Габер (Fritz Haber), немецкий ученый, ставший пионером в разработке химического оружия, заявил, что «ни в одной войне будущего военные не смогут пренебречь ядовитым газом – это высшая форма убийства». Вооруженные силы США серьезно восприняли эту угрозу и запустили программу по изучению химических веществ, в рамках которой были построены лаборатории и газовые камеры, где проводились опыты над людьми. «К нам начали поступать вести об ужасах, которые происходят в этом месте, - написал один рядовой в 1918 году. – Все, с кем мы разговаривали на пути сюда, предупреждали нас, что мы направляемся в забытое богом место! Нам рассказывали истории о людях, которых отравляли газом и сжигали».
После Второй Мировой войны американская разведка сообщила, что в Германии появилось химическое оружие, гораздо более смертоносное, чем иприт и хлор. Новые сложные вещества, полученные в ходе изучения инсектицидов, были названы нервнопаралитическими газами, потому что они вызывали резкий подъем уровня нейромедиатора ацетилхолина, приводящий к отказу органов и практически мгновенной смерти. Рейх вкладывал деньги в изучение трех газов – табун, зоман и зарин – и после победы над Германией страны-победители поспешили их заполучить. Советский Союз тайно демонтировал целое предприятие по производству нервнопаралитических газов и снова собрал его уже за Железным занавесом. В свою очередь американскому правительству удалось найти химические формулы нацистов – а в некоторых случаях даже ученых, которые их разработали – и доставить их в Эджвуд.
Американская армия решила сосредоточиться на изучении зарина. Это химическое вещество было примерно в 25 раз сильнее цианида, и его легко можно было перевести в форму аэрозоля. В процессе изучения зарина невозможно было обойтись без случайных жертв: всего за один год семерым техническим работникам потребовалась неотложная медицинская помощь после случайного контакта с газом. Когда после проведения опытов через выходные отверстия сочился ядовитый пар, птицы, попадавшие в струю пара, падали замертво, и их приходилось регулярно убирать с крыши. В ходе экспериментов, которые проводились по заказу арсенала в Университете Джона Хопкинса, ученые давали волонтерам зарин, растворенный в воде, в течение трех дней. Некоторые подопытные получили тяжелейшее отравление: у них начались судороги, рвота и проблемы с дыханием.
Первые эксперименты с нервнопаралитическими газами имели своей целью поиск веществ с наибольшим поражающим действием и антидотов, однако исследователи Эджвуда также стали записывать негативное влияние этих веществ на сознание людей. Сначала подопытные чувствовали головокружение, а потом сильную тревогу. Некоторые из них видели по ночам кошмары, страдали бессонницей и впадали в депрессию. Секретное исследование подробностей происшествия с отравлением технического персонала, проведенное в 1948 году, показало, что «главной особенностью этих случаев является психологический характер реакции», поэтому автор этого исследования заинтересовался, какое воздействие эти химические вещества могут оказать на «молодых и неопытных людей». Один из старших офицеров арсенала отметил, что солдаты, подвергшиеся воздействию табуна в низких концентрациях, частично потеряли дееспособность примерно на 1-3 недели, поскольку они страдали от переутомления, усталости, полного отсутствия инициативы и интереса к происходящему и апатией».
Я беседовал с бывшим подопытным солдатом из Эджвуда, который получил дозу нервнопаралитического вещества VX, которое в 100 раз опаснее зарина, если оно попадает на кожу. К его кровати подошел офицер и нарисовал маленький круг на его руке, а затем доктор капнул из шприца какую-то жидкость на этот круг. Эффект был моментальным. Этот солдат слышал, как другие люди шептались – кто-то сказал «Вот черт!» - в то время как он сам почувствовал некую отрешенность от происходящего. В помещении было включено радио, но он не понимал смысла слов. Когда ему принесли поесть, он не мог понять, как ему пользоваться столовыми приборами. «Я не контролировал себя, - рассказывал он мне. – Это было невероятно. Эта крохотная капля сделала меня совершенно беспомощным». Потом на него нахлынула волна мучительного напряжения, как будто каждое из миллионов нервных окончаний сдавливали тиски. «Это были жуткие ощущения, - продолжал он. – Все мое тело как будто сковало. Все нервы были напряжены до предела, физически и психически».
В 1949 году Уилсон Грин (L. Wilson Greene), научный руководитель Эджвуда составил секретный доклад под названием «Психогенное оружие: новая концепция войны» (Psychochemical Warfare: A New Concept of War), в котором он говорил о необходимости найти вещества, которые обладали бы таким же разрушительным для сознания эффектом, но при этом не были бы смертельными. «На протяжении всей истории человечества войны всегда были связаны со смертью, человеческими несчастьями и уничтожением материальных ценностей, при этом каждый последующий конфликт всегда был более разрушительным, чем предшествующий, - писал Грин. – Я убежден, что при помощи методов психогенной войны мы можем одерживать победу над врагом, не убивая при этом его людей и не разрушая его собственность».
В общих чертах доклад «Психогенное оружие» отражал идеалы Эджвуда: стремление одерживать победы при помощи химических веществ. Первый командующий военно-химических войск армии США прославлял «эффективность и гуманность» газов: они быстро убивали, оставляя инфраструктуру нетронутой. Психогенная война должна была стать менее кровавой формой войны, чем зариновые облака, и даже более гуманной, если можно так выразиться. Однако Грин не хотел сохранять жертвам сознание, он хотел его расстраивать так, чтобы это внушало ужас. По его собственным словам, «симптомы, которые имеют ценность в стратегическом и тактическом отношениях, включают в себя припадки или приступы, головокружение, страх, истерию, панику, галлюцинации, мигрень, бред, глубокую депрессию, ощущение безнадежности, отсутствие желания делать даже элементарные вещи, склонность к самоубийству».
Грин составил список химических веществ, которые необходимо было изучить – от барбитуратов до угарного газа – а также распорядился подробнее изучить воздействие нервнопаралитического газа на психику. Энок Коллавей (Enoch Callaway), психиатр с военно-морского флота, прибывший в Эджвуд в 1950 году, вспоминал: «Мне сказали, что я должен измерить «нервозность», потому что нервнопаралитический газ делает людей «нервными». Для этого он подготовил следующий опыт: люди, получившие зарин, подвергались воздействию резких сильных звуков, при этом ученые измеряли, насколько испытуемые пугались. «Мы выяснили, что нервнопаралитический газ на самом деле подавлял тревожность, если его доза не вызывала судорог». Он настаивал на том, что работа с подопытными проводилась с осознанием крайней необходимости всего происходящего, которую сейчас трудно понять: «Тогда мы не знали, что химическая война так быстро уйдет в прошлое».
В середине 1950-х годов психогенное оружие было официально включено в список клинических исследований Эджвуда, и было дано разрешение набирать солдат по всей стране для проведения экспериментов. Все это получило название Волонтерской программы медицинских исследований. Армия убедила Конгресс в том, что химические вещества были «совершенно безопасными», и предложила «новую перспективу контроля над людьми без убийств» - несмотря на то, что первые попытки изготовить оружие из ЛСД и мескалина не увенчались успехом из-за того, что эти наркотики оказались слишком небезопасными, а их действие – непредсказуемым. Наблюдатели Конгресса, напуганные военным превосходством Советского Союза, с готовностью предоставили армии свою поддержку. У Красной Армии была масштабная программа разработки химического оружия, кроме того, поступала масса донесений о том, что ее руководство интересовалось «психогенными ядами», которые использовались для того, чтобы вызвать психические расстройства. «Возможно, иностранные враги уже подвергают жителей США воздействию подобных веществ, - заявил один из законодателей во время заседания. – Не подвергаемся ли мы ему сейчас? Не стали ли мы кроликами и морскими свинками?»
В Эджвуде начали исследовать сотни веществ, многие из которых предоставляли ему фармацевтические компании. Один из офицеров однажды отметил: «Характеристики, которые мы ищем в этих веществах, в целом являются противоположностью тому, чего хотят добиться от лекарств фармацевтические компании, то есть нежелательными побочными эффектами». С 1959 года арсенал активно исследовал фенциклидин или РСР, который компания Parke, Davis & Company одно время продавала как обезболивающее, однако скоро сняла с производства, потому что он вызывал у пациентов галлюцинации и бредовые состояния. Доктора в Эджвуде проводили опыты с этим веществом в форме аэрозоля и в тайне давали его солдатам, чтобы проверить его воздействие. Один из подопытных - который неделей ранее подвергся воздействию зарина – выпил стакан виски с растворенными в нем 20 миллиграммами РСР. «Маниакальный бред и враждебность», - написал один из докторов в своем заключении. Затем подопытный потерял сознание и начал дышать так, как дышат при неврологической травме или кардиострессе.
Райох сообщил Кетчаму, что еще один доброволец пролежал в больнице шесть недель. «У него развилась параноидная реакция, которая не исчезала даже после полного выведения препарата из организма», - вспоминал Кетчам. В конце концов, опыты с веществом РСР прекратились, однако рассказы о различных проблемах, связанных с ним, продолжали распространяться. Военный консультативный совет решил, что оборудование арсенала не подходит для проведения опытов с новыми веществами. «Мы считаем необходимым немедленно начать реализацию программы по разработке надежных методик оценки патологического поведения, - отметили его члены. – К работе над этим вопросом необходимо привлечь людей, имеющих соответствующую квалификацию, а именно психологов, психиатров и нейропсихологов». Другими словами, Эджвуду требовались молодые доктора, такие как Кетчам.
