К тому времени, как срок полномочий Линдси в должности главного врача закончился в начале 1960-х годов, он уже успел разочароваться в Волонтерской программе медицинских исследований. «Этих солдат по-настоящему никто не информирует», - сказал он Малькольму Боуэрсу (Malcolm Bowers), офицеру медицинской службы Эджвуда, который позже стал профессором в Йеле. О долгосрочных последствиях экспериментов было практически ничего не известно, тем не менее, практически всех добровольцев после завершения опытов над ними без разбора отправляли обратно в их подразделения, где они не получали надлежащего ухода. В своих мемуарах под названием «Люди и яды» (Men and Poisons) Боуэрс вспоминал, как Линдси спрашивал себя, не было ли отсутствие последующего врачебного наблюдения результатом боязни армии, что такое наблюдение может вызвать тревогу вокруг длительного воздействия на организм. Позже Сим привел гораздо более прозаичную причину – недостаток финансирования.
Для многих докторов Эджвуда воспоминания о Второй Мировой войне и жутких экспериментах, которые нацисты проводили над людьми, оставались довольно актуальными. Принятый после войны Нюрнбергский кодекс устанавливал этические основы медицинских экспериментов, и его принципы были включены в доктрину армии. Этот кодекс начинается с недвусмысленного постулата: «Добровольное согласие человека на проведение опытов обязательно». И это согласие должно стать следствием «информированного решения», в основе которого лежит ясное понимание медицинских рисков, связанных с участием в экспериментах. Более того, опытам над людьми должны предшествовать опыты на животных. Подобные эксперименты должны проводиться ради общественного блага, а риски, связанные с ними, никогда не должны превышать их значимость для человечества. Если подопытный доброволец не способен перенести эксперимент или если ученый полагает, что существует риск вреда для его здоровья, опыт должен быть прекращен.
В течение нескольких десятилетий Кетчам боролся с тем, что солдат обманом заставляли принимать участие в экспериментах. В книге «Химическое оружие: почти забытые секреты» он говорит об этой проблеме напрямую. «Ни о чем не подозревающие морские свинки? – пишет он. – Наивные молодые люди, поддавшиеся армейской пропаганде? Умственно недалекие солдаты, не способные принимать верные решения? Невежественные люди, которые не знают, на что они идут, из-за повышенной секретности? По-моему, все обстоит совершенно иначе!» Далее Кетчам описывает то, как он давал сержанту седативный препарат секонал. «Он гордо заявил, что это уже шестой его приезд сюда и что в следующем году он снова вернется, - писал он. – Я должен был сказать ему, что это вряд ли произойдет – что это было бы несправедливо по отношению к другим солдатам, которые тоже хотели стать частью этой программы».
На самом деле вначале у руководителей Волонтерской программы медицинских исследований были трудности с набором добровольцев, поэтому даже были установлены ежемесячные квоты, чтобы гарантировать постоянный поток испытуемых. Добровольцы приезжали в арсенал из подразделений по всей стране, некоторые командиры даже приказывали своим солдатам принимать участие в собраниях по набору волонтеров. Кетчам пишет о том, что в процессе набора добровольцев никто никогда не разъяснял им опасность экспериментов с химическими веществами, и люди, посещавшие эти собрания, покидали их, весьма смутно представляя себе, что им придется делать. Несколько таких людей позже говорили мне, что вербовщики рассказывали об этой программе в довольно расплывчатых терминах, называя ее опытами для изучения человеческого поведения, тестированием оборудования или медицинскими исследованиями. Им предлагались также различные стимулы. Эти солдаты могли провести время недалеко от нескольких крупных городов Восточного побережья и взять трехдневный отпуск, чтобы осмотреть их. Им также обещали, что у них будет более высокое жалование, меньше обязанностей помимо участия в опытах. Многие солдаты проводили большую часть времени, играя в пинг-понг и сидя перед телевизором. Когда приходило время покидать Эджвуд – сначала волонтеры служили там по месяцу, позже по два – в их личном деле появлялось благодарственное письмо. В 1960-х годах арсенал предлагал еще более соблазнительный стимул – возможность на некоторое время покинуть Вьетнам.
Когда волонтеры приезжали в Эджвуд, они проходили тщательное медицинское и психиатрическое обследование, по результатам которого их делили на подгруппы. Солдаты, обладающие недостаточно хорошим здоровьем, помогали тестировать оборудование. 25% солдат с самыми лучшими медицинскими показателями – класс астронавтов, как однажды их назвал Кетчам – обычно принимали участие в экспериментах с самыми опасными химическими веществами. Доктора в общих словах объясняли им суть экспериментов и просили подписать согласие на участие в них – зачастую задолго до самого эксперимента. Формы согласия были разработаны таким образом, чтобы в них содержалось как можно меньше информации: в процессе составления одного из вариантов этой формы слова «психическое расстройство и бессознательное состояние» были заменены на «растерянность». Иногда солдатам сообщали некоторые подробности опыта непосредственно перед его началом, но это случалось далеко не всегда. Вэн Сим позже признался, что ученые, исследовавшие эффект нервнопаралитического газа, обычно говорили волонтерам, что у них может возникнуть «насморк» или «легкое давление в груди». В 1961 году доброволец из Канзаса по имени Джон Росс (John Ross) подвергся воздействию зомана, высокостойкого отравляющего вещества нервнопаралитического действия. Доктора сообщили ему о том, что ему вводят смертельно опасное вещество, только тогда, когда иголка уже была в его руке. «У меня начались судороги, - вспоминал он. – Меня рвало. Один из тех, кто стоял рядом со мной, сказал: «Мы ввели вам слишком много». Они сказали мне, что я должен попытаться справиться с этим. Я начал паниковать. Я думал, что умру». Росс потерял способность двигаться, и его срочно перевели в госпиталь Уолтера Рида. В течение многих лет после эксперимента он страдал бессонницей и депрессией.
У добровольцев формально было право отказаться от участия в экспериментах – если предположить, что они знали о том, что они принимали участие в них – но они практически никогда этого не делали. «То, что они согласятся на это, не вызывало никаких сомнений», - вспоминал Боуэрс. Отказ от участия означал нарушение приказа своего офицера, а в армии это грозило серьезными неприятностями. «В вооруженных силах, если вы чего-то не делаете, вы становитесь изгоем, - рассказал мне солдат, на котором испытывали ЛСД в 1958 году. – Полагаю, они давали нам возможность отказаться с самого начала, но, когда вы туда попадали, у вас уже не было выбора».
Двусмысленность заверений рекрутеров, секретность исследований и непоследовательность докторов в соблюдении армейского кодекса оставили у многих довольно противоречивые воспоминания. Джеральд Элбин (Gerald Elbin), один из первых подопытных Кетчама, испытавших на себе BZ, рассказал мне, что тогда он плохо понимал, на что он подписывается, но что он хорошо провел время в Эджвуде. «Мы вполне могли отказаться, - говорил он. – За это нас никто не наказывал».
В тот день, когда Элбин получил дозу BZ, Кетчам ввел это же вещество Тедди Осборну (Teddie Osborne), который прежде работал в испытательном центре «Юма» в Аризоне и использовал простой прибор и кролика в клетке для обнаружения утечек химических веществ. Осборн полагал, что его работа в Эджвуде будет мало чем отличаться от прежней службы. «Мне на самом деле практически ничего не объяснили», - признался он мне. В арсенале ему поручили помогать в работе с волонтерами – это ему понравилось, и он снова вызвался поработать там. Когда он приехал туда во второй раз, ему сообщили, что теперь он сам станет подопытным. Он почувствовал себя обманутым. «Я не смог отказаться, - сказал он мне. – Мы имели дело с профессионалами. Нас было очень легко обмануть». В одну из сред Осборну ввели BZ и перевели его в мягкую палату. Он не знал, что это было за вещество и что должно произойти дальше. «Я ничего не помнил до самой субботы, - рассказывал он. – Это очень меня беспокоило. Это преследовало меня еще долгое время».
Прежде чем Кетчам написал свои мемуары, он делал попытки систематизировать свой опыт в ряде неоконченных рукописей, носивших самые разные названия: «Аэрозоль 1», «ЛСД навсегда», «Черный барабан» или просто «Джим». Большая часть из этих рукописей представляли собой roman à clef, хотя это не совсем точное определение, поскольку имена всех участников этой истории сохранены и в них описываются реальные события. В этих первых попытках рассказать свою историю добровольцы - люди, которым он вводил опасные химические вещества, практически не фигурируют. Вместо этого Кетчам сосредотачивает все свое внимание на себе, используя при этом разные псевдонимы – Питер (Микро) Хансен («компетентный и харизматичный, он быстро взялся за дело и продемонстрировал впечатляющие результаты»), Джеймс МакФарли (стремящийся найти себе оппонентов, человечный и инертный»), доктор МакСорли («в высшей степени человек действия в тех ситуациях, когда необходимо добраться до истины»).
Манускрипты Кетчама, зачастую написанные в притворно бессердечной манере, документально фиксируют его амбиции и претенциозность, его комплексы и противоречия. «Почему такого новичка как он выбрали для решения политически деликатных, резонансных и секретных проблем? - писал он о себе. – Он проворачивал буквально сотни непорочных, чистых молодых людей с ясными глазами через наркотическую машину. Сводил их с ума на несколько часов или даже дней, а потом он наблюдал за ними, как за новорожденными телятами, в течение нескольких дней, чтобы убедиться, что с ними все в порядке, и отправлял их обратно на их пастбища. Если смотреть на все это объективно, то это был огромный риск».
К началу второго года пребывания Кетчама в арсенале, эта наркотическая машина вращалась с огромной скоростью. «Я вершил благородное дело, - позже объяснял он. – Цель этого исследования заключалась в том, чтобы найти альтернативу бомбам и пулям». Однако, бесспорно, он видел в этих экспериментах способ достичь величия. В предисловии к «Джиму» он рассказал о своем стремлении «достичь различных целей, в том числе создать небольшую исследовательскую империю, нанести поражение противникам и врагам в своей структуре, заслужить репутацию гения, построить процветающую и счастливую семью, добиться увеличения благополучия при помощи химических технологий и обрести множество почитателей». Он начал создавать свой архив, работая со специалистами в области аудиовизуальных носителей, чтобы превратить свое исследование в кинематографический материал.
В мае 1962 года для проверки влияния BZ на поведение солдат Кетчам создал целый импровизированный военный пункт связи в духе Голливуда. План заключался в том, чтобы отправить туда четверых солдат на три дня. Все они, за исключением одного, которому должны были дать плацебо, получат различные дозы BZ. Затем – как в сериале «Пропавшие» (Lost) – по радиосвязи они будут получать различные команды и сообщения в соответствии с разработанным сценарием.
Технический персонал выстроил небольшое помещение из фанеры. Туда поставили кровати и стол, а переносной радиоприемник и распределительный щит поместили у стены. Чтобы добиться максимальной реалистичности картины, Кетчам распорядился повесить на стене большой переключатель с табличкой «Опасно – не прикасаться». За стеновыми панелями были установлены камеры наблюдения. «Это была довольно отчаянная операция, независимо от вашего к ней отношения, - писал Кетчам. – Даже с учетом того, что на стенах были мягкие панели толщиной в три сантиметра, а на полу лежал пятисантиметровый резиновый ковер, чтобы снизить риск возможных травм».
За дверью комнаты вокруг мониторов собрались несколько сотрудников технического персонала и Кетчам. После того как BZ начал действовать, в комнату поступил сигнал, обозначающий химическую атаку. Солдаты поспешили надеть противогазы, однако тот солдат, который получил дозу BZ, вызывающую бредовое состояние – Рональд Задрозный (Ronald Zadrozny), молодой офицер разведки – был слишком растерян, чтобы защитить себя. Задрозный был молодым человеком невысокого роста, в очках и с мягким характером - все эти черты как раз и стали «факторами в пользу того, чтобы дать ему дозу, вызывающую бредовое состояние», - позже вспоминал Кетчам. «Если бы он в какой-то момент запаниковал, другие смогли бы его приструнить. Разумеется, если предположить, что меньшие дозы вещества не сделают их слишком некомпетентными, чтобы отреагировать на угрозу необходимым образом».
Бредовое состояние Задрозного, вызванное BZ, продолжалось 36 часов. Он отдавал честь воображаемым офицерам, считая, что занавеска, отделявшая туалет от комнаты, была группой людей. Его охватила паника, он не спал по ночам, бродя по комнате и что-то невнятно бормоча, пытаясь выбраться либо через дверь, либо через медицинский кабинет. В какой-то момент, когда Задрозному стало легче, он сел перед распределительным щитом с карандашом в одной руке и трубкой в другой и приготовился к приему коммюнике.
«Ты ничего не услышишь, пока не приложишь трубку к уху», - обратился к нему другой солдат.
«Он не работал с электродами», - проговорил Задрозный.
За три дня солдаты в комнате получили около 200 выдуманных сообщений, предупреждений о химических атаках и секретных шифровок. В какой-то момент у Кетчама и его помощников кончились идеи. «Во время срочного совещания мы мучительно придумывали импровизированный сценарий, - вспоминал он в своих мемуарах. – Мы попросили военных связистов передавать новые разведданные солдатам в комнате, используя какой-нибудь простой код. В этих сообщениях группу солдат информировали о том, что вражеские силы планируют пустить поезд с химическим оружием по определенному маршруту». В конце концов, Кетчам и технические специалисты стали передавать им совершеннейшую бессмыслицу, используя термины игроков в покер, такие как «дилер» и «фул-хаус», в то время как солдаты отчаянно пытались расшифровать их код.
К этому времени в армии проводилась «ускоренная программа» по превращению BZ в оперативно-тактическое оружие. Опыт с участием Задрозного, возможно, продемонстрировал, что BZ может вывести из строя целое подразделение, однако во время боя это химическое вещество необходимо будет распылить, а действие аэрозоля чрезвычайно трудно контролировать, даже в тестовых условиях. По оценке Кетчама, доза, которая вызывала у людей бред, была в 40 раз меньше той дозы, которая могла привести к смерти. Тем не менее, многие солдаты во время испытаний в аэродинамической трубе получали гораздо большую дозу, чем изначально предполагалось. Что произойдет, если доброволец, чувствительный к этому химическому веществу, получит слишком большую дозу? Принципы психогенной войны основывались на идее о том, что химические вещества не должны наносить серьезных телесных повреждений. Однако продолжая свои испытания, Кетчам пришел к выводу, что BZ мог быть гораздо опаснее, чем изначально предполагалось.
В 1962 году Уолтер Пейн (Walter Payne), награжденный орденом резервист из Хелены, штат Арканзас, готовился к тому, чтобы подвергнуться воздействию облака BZ в аэродинамической трубе. Три часа спустя он совершенно перестал реагировать на происходящее. Генри Ралстон (Henry Ralston), ныне заслуженный профессор анатомии в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, осмотрел Пейна и отметил, что тот «демонстрирует признаки децеребрированной ригидности и гиперэкстензии спины, шеи и конечностей, сопровождающихся нерегулярными мышечными сокращениями в конечностях». Когда я попросил Ралстона объяснить мне эту формулировку, он сказал: «Обширная травма головы, серьезное повреждение головного мозга». (Кетчам тоже осмотрел Пейна, отметив, что его делирий был «умеренно серьезным»). Пейну вводили противоядие, после чего спустя 26 дней его снова осмотрели. После ЭЭГ, которая зафиксировала «в целом нормальные для его возраста показатели», его перевели из арсенала в другое подразделение, где никто состояние его здоровья не отслеживал.
Тем не менее, этот инцидент оказался достаточным основанием для приостановки программы по исследованию BZ. Руководство армии пришло к выводу, что смертельная доза этого химического вещества могла быть меньше той, о которой шла речь изначально. «Мы не имели возможности контролировать то, как они дышат», - объяснял Кетчам. Для этого он разработал специальный аппарат: к солдатам прикрепляли датчики осциллоскопа, и, когда они дышали, исследователи наблюдали за формой волны, что помогало вводить испытуемым строго определенную дозу вещества. Но, несмотря на это, в 1963 году еще один доброволец Джейсон Батлер-младший (Jason Butler, Jr.) оказался в критическом состоянии после воздействия BZ в аэродинамической трубе. Температура тела поднялась почти до 40 градусов, а мышцы шеи начали спастически сокращаться. Его обмыли ледяной водой со спиртом и ввели антидот. Через шесть дней доктора его выписали, отметив, что он «кажется им вполне здоровым».
Даже несмотря на подозрения, что вещество BZ могло нанести серьезные травмы участникам сражений, армия продолжала настаивать на том, чтобы начать его применять. В ноябре 1964 года в Эджвуд прибыл майор армии США по срочному поручению от генерал-лейтенанта Уильяма Дика (William Dick), начальника управления научно-исследовательскими работами в армии. Недалеко от берегов Аляски были замечены советские траулеры, и Дик хотел знать, можно ли при помощи облака BZ вывести из строя их экипаж. Высокопоставленные офицеры арсенала сообщили майору, что это было невозможно, ведь химическое вещество еще даже не прошло полевые испытания. В конце концов, майор настоял на встрече с Кетчамом, который руководил недавно созданной группой исследователей, получившей название Отделения психофармакологии. «Этот план был совершенно бессмысленным, и на рациональном уровне он казался оскорбительным, - написал он в своих мемуарах. – С другой стороны, меня разбирало безжалостное любопытство».
Он составил план масштабного эксперимента, который должен был состояться на испытательном полигоне «Дагвэй» в Юте. Кто-то из высокопоставленных офицеров, обладающий изощренным чувством юмора, окрестил это испытание Проектом DORK («Ботаник»), однако Кетчам, подстегиваемый декседрином, после получения разрешения на проведение опытов активно взялся за подготовку к ним. Он неделями не покидал Дагвэй, улаживая технические детали эксперимента: грузовая платформа с герметично закрытой наблюдательной будкой и площадкой, на которой должны были стоять добровольцы, две надувные больничные палаты, генератор для создания облака BZ. Кетчам выслал туда осциллоскопы и грузовик со съемочной аппаратурой для того, чтобы иметь возможность документировать ход эксперимента. «Что я чувствовал, когда мы сидели во вращающихся креслах, размещенных по бокам гигантского фюзеляжа, глядя на аппаратуру, установленную на центральной платформе? – писал он. – Возможно, я чувствовал себя так же, как я, будучи в четвертом классе, чувствовал себя, сидя в школьном автобусе, который вез нас на фабрику Wonder Bread, где мы должны были увидеть удивительные машины, выгружающие бесконечные потоки свежевыпеченного хлеба на ленту конвейера. И тогда, и теперь я переживаю волнение и глубокое потрясение!»
Эксперимент DORK начался еще до восхода солнца под темным пустынным небом. Кетчам приехал на полигон вместе с волонтерами и помог им занять их позиции. Одетые с ног до головы в защитные одежды и противогазы, эти люди выглядели как космические исследователи. Когда генератор начал вырабатывать облако BZ, прожекторы помогали отслеживать движение химического облака по небу. Добровольцы находились в этом ядовитом тумане в течение 15 минут, а затем их доставили вертолетами в специально созданный для этих целей госпиталь.
Проект DORK был довольно сложным экспериментом с точки зрения логистики, поэтому Кетчам считает его своим самым серьезным достижением. По его словам, «у любого голливудского продюсера возникла бы масса трудностей в подготовке такого мероприятия, которое я должен был организовать меньше чем за две недели». Используя видеозаписи хода эксперимента, он создал фильм под названием «Облако замешательства» (Cloud of Confusion) – уникальный артефакт пропаганды времен холодной войны, передающий странность этого эксперимента в сюрреалистических тонах, характерных для Кубрика. Этот фильм начинается с кадров огромного белого облака BZ, а закадровый голос в это время произносил нараспев: «И над этой пустыней образовалось облако, чтобы люди могли оценить мощь его дурманящей силы». В качестве музыкального сопровождения длинной начальной подборки кадров был выбран «Чудесный мандарин» Бартока - закручивающиеся пассажи и режущие слух интервалы этого музыкального произведения звучали в тех эпизодах, в которых солдаты с искривленными лицами впадали в замешательство и отчаяние, неспособные справиться с воображаемыми проблемами. В дальнейших эпизодах этим людям был отдан приказ нести караул среди деревьев, которые были специально посажены для съемок этого фильма, но солдаты оказались совершенно беспомощными в своем замешательстве. Некоторые волонтеры видели воображаемых жуков. «Я не знаю, как описать это состояние, - рассказал мне один из них. – Вы чувствуете себе в некотором роде одурманенным и заторможенным». После эксперимента он чувствовал себя странно еще несколько дней, но со временем эти ощущения пропали.
В фильме проект DORK представлен в эпических красках, однако этот же фильм также продемонстрировал совершенную непрактичность химического оружия. Испытания должны были провести до восхода, иначе разница температур между воздухом и землей привела бы к тому, что облако ядовитого вещества могло отнести далеко за пределы полигона. Запасы BZ фактически были полностью исчерпаны, а ведь нужно было вызвать интоксикацию всего у восьми человек, которые передвигались на платформе вслед за облаком. Стало очевидным то, что попытки отравить команду советских траулеров в водах Северного Ледовитого океана, оказались бы совершенно бессмысленными – даже в том случае, если их экипаж будет к этому совершенно не готов.
В конце концов, Советам тоже было известно о существовании BZ. Вил Мирзаянов, химик, проводивший секретные исследования в области химического оружия для Советского Союза, рассказал мне, что Москва всегда была равнодушна к ЛСД, а ее интерес к BZ ограничивался лишь стремлением не отставать от программы Кетчама. «Мы знали, что Запад разработал это оружие, и мы пытались его скопировать», - добавил он. Советские специалисты, которые называли формулу Веществом 78, провели свои собственные клинические исследования и изготовили тонны этого вещества на заводе в Вольске. «Однако для военных целей оно оказалось совершенно бесполезным, - сказал он. – Солдаты начинали вести себя, как будто во сне. Они не думали, им не нужно было оружие. Главной проблемой было, как это вещество использовать. Использовать его в военных целях было невозможно».
Из проекта DORK Кетчам вынес иной урок. Ограничения в ходе эксперимента заставили его добиваться большей реалистичности. Он хотел довести опыты до их логического завершения: великий эксперимент с участием солдат, задействованных в учебном бою, и облаками психогенных веществ, перемещающимися над полем битвы. «Я понимал, что, если мы пытаемся продать это вещество военным, нам стоит убедить их, что оно работает», - сказал он мне. Он сообщил своему начальству, что если невозможно проводить испытания, тогда программа не имеет никакого смысла.
Неудивительно, что его предложение было отвергнуто, и Кетчам начал задумываться о том, чтобы уехать. Его второй брак трещал по швам, а в своей работе он уже достиг всего, чего только мог. В мае 1965 года он решил подать заявление на предоставление ему двухлетнего «творческого отпуска», утверждая, что аспирантура по нейропсихологии в Стэнфорде позволит ему внести вклад в разработку новых химических соединений, необходимых армии. «Любой компетентный невролог должен был признать мои аргументы глупо-самодовольными фантазиями, - писал он в своих мемуарах. – Однако каким-то образом мне удалось добиться репутации одаренного специалиста в высших психиатрических кругах армии».
Будучи принятым в Стэнфорд, Кетчам снова столкнулся с необходимостью добиваться авторитета в академических кругах. Кончилось все тем, что он оказался в области залива Сан-Франциско в Лето любви, а после того как в 1967 году в Хейт-Эшбери открылись бесплатные клиники, он начал работать там. Многие из тех людей, которые к нему приходили, были одуревшими от наркотиков хиппи, с недоверием относившимися к властям. Оказывая им помощь, Кетчам не упоминал о том, что он был офицером вооруженных сил США.
Время от времени один из его коллег писал ему из Эджвуда, рассказывая о последних новостях арсенала. Он писал о том, что среди новых докторов «огромной проблемой» было неподчинение приказам. Многие подсчеты Кетчама, которые он делал в процессе опытов с BZ, были довольно противоречивыми, а испытания аэрозолей, содержащих ЛСД, которые он инициировал – даже несмотря на то, что армия уже не рассматривала ЛСД в качестве оружия – привели к многочисленным случаям передозировки, а некоторые подопытные становились крайне возбужденными, агрессивными и гиперсексуальными. Для одного из докторов, принимавших участие в экспериментах, этот опыт оказался «чрезвычайно травматичным». Кетчам в свою очередь считал, что передозировки это, без сомнения, весьма досадные происшествия, но что эксперименты все равно имеет смысл продолжать. «Я рад, что руководство армии настаивало на реализации этой программы», - писал Кетчам.
Осенью 1967 года брак Кетчама окончательно развалился, и он переехал в отель Холидей-Инн. К концу года он стал задумываться о том, чтобы вернуться к изучению химического оружия. В качестве вариантов он рассматривал Стэнфорд и госпиталь Уолтера Рида, однако его беспокоило то, что он, возможно, не имеет необходимых навыков для подобной работы. «Там работали обладатели Нобелевской премии, - сказал он мне. – И я должен был курировать их работу?» Тем не менее, он с надеждой смотрел в будущее. «Я думаю, что мои сравнительные трудности - это временное явление, - сказал он однажды своему другу. – Я чувствую, что скоро у меня все наладится». Кетчаму уже предлагали вернуться в Эджвуд и возглавить там Отделение клинических испытаний, которое занималось опытами над людьми, и в 1968 году он дал свое согласие.
