Спустя четыре года после того как Кетчам покинул Эджвуд, вокруг Волонтерской программы медицинских исследований разразился скандал. Бывшие подопытные солдаты обратились с жалобой на ненадлежащее лечение, и в сентябре 1975 года Вэн Сим, который снова руководил программой, предстал перед Конгрессом, где его допрашивали возмущенные законодатели. Когда его спросили о причинах отсутствия последующего наблюдения, он не смог ничего ответить, кроме: «Да, это недопустимо». На арсенал обрушились законодатели и военная прокуратура, поэтому оставшимся на ее территории волонтерам дали всего несколько часов на то, чтобы покинуть его пределы. Медицинские исследовательские лаборатории были опечатаны, все документы – изъяты. Следователям потребовался целый грузовик, чтобы вывести из арсенала лишь часть документации. «Здесь творятся скверные дела, - написал Кетчаму один из его друзей. – Разве ты не рад, что ты в этом не участвуешь?»
Перед прессой Сим был готов напускать туман и врать, потому что его это устраивало. Когда он стоял на кафедре, украшенной флагом вооруженных сил США, и отвечал на вопросы репортеров об экспериментах в арсенале, казалось, его рассудок отключался. В то время он находился под следствием в связи с употреблением демерола. Он все время облизывал верхнюю губу, как будто пытался заглушить глубокую печаль.
«Много ли работы вы выполняли по заказу Центрального разведывательного управления?» - спрашивали его.
«Я этого никогда не делал», - ответил он, хотя он лично выполнял такие заказы.
«Были ли в вашей практике несчастные случаи?»
«В армии подобных случаев не было».
«Расскажите нам о неблагоприятных побочных эффектах».
«Если я назову один из них, то это вовсе не значит, что он типичен для всех случаев воздействия химических агентов».
В армии началось расследование, и агенты настойчиво пытались докопаться до сути того, что происходило в Эджвуде. Хотя они и не нашли никаких свидетельств смерти или «серьезных травм» - в их докладе этот термин не расшифровывается - они высказывали откровенную критику процесса набора добровольцев. «Есть свидетельства того, что имело место применение авторитета командования, экспертных знаний и положения, что позволяет нам говорить о возможном принуждении», - говорилось в их докладе. По поводу информированного согласия следователи пришли к выводу, что доктора рассказывали добровольцам далеко не все и снова и снова были готовы «смягчать и в некоторых случаях умалчивать истинную цель программы».
Долгосрочные последствия экспериментов для здоровья испытуемых оценить было довольно сложно. Отчеты зачастую были или небрежными, или неполными, кроме того никаких экспериментов для определения долгосрочных последствия воздействия на здоровье того или иного вещества не проводилось. В 1980 году армия опубликовала результаты исследования, где говорилось о том, что 16% добровольцев, подвергшихся воздействию ЛСД, позже демонстрировали симптомы психологического характера – возвратные вспышки, депрессия и склонность к самоубийству – которые связывались с употреблением наркотика: авторы исследования пришли к выводу, что в большинстве случаев эти симптомы были слабо выражены, однако они также признали, что в своей работе они столкнулись с непреодолимыми препятствиями, которые помешали им найти подходящих здоровых пациентов контрольной группы. Позже было проведено еще одно исследование, которое показало, что после экспериментов с химическими веществами значительная часть добровольцев была госпитализирована с различными расстройствами нервной системы и органов чувств.
В 1985 году Национальная академия наук завершила исследование химических соединений типа BZ и нервнопаралитических агентов. Из-за ограничений финансирования в рамках этого исследования ученым удалось провести оценку состояния лишь части волонтеров, подвергшихся воздействию этих веществ: этих солдат отбирала сама армия, и для некоторых веществ их число было ничтожным. «Я бы сказал, что комиссия была разочарована отсутствием подробных отчетов о состоянии испытуемых», - рассказал мне один из экспертов. Академия разослала довольно примитивную анкету всем волонтерам опытов, которых она смогла найти. Между тем, к тому времени некоторые участники опытов уже скончались, некоторых не удалось найти, а некоторые отказались отвечать на вопросы. Таким образом, 40% бывших добровольцев остались неохваченными.
В конце концов, авторам исследования так и не удалось доказать наличие каких-либо долгосрочных последствий воздействия нервнопаралитических агентов, которые можно было бы связать с когнитивными расстройствами, депрессией и самоубийством. «Произошли ли эти изменения в результате экспериментов в Эджвуде и в какой степени испытуемые страдают от их последствий сейчас, остается неизвестным», - говорилось в отчете экспертов. Исследование химических соединений группы BZ не смогло доказать, что их воздействие способно причинить серьезный вред здоровью, а учитывая факты, известные об этих веществах, это вывод кажется вполне обоснованным. Тем не менее, в анкете этого исследования содержались вопросы, касающиеся только серьезных физических недугов, которые не могли раскрыть нюансы последствий для психики солдат. Эти выводы стали для Кетчама утешением, однако результаты этого исследования можно назвать однозначными только в одном отношении: никто по-настоящему не знает, каковы на самом деле были последствия экспериментов в Эджвуде.
Пока продолжалось расследование деятельности Эджвуда, несколько десятков бывших подопытных солдат приняли решение подать иск против правительства. Их требования были отклонены на основании доктрины Фереса, которая обеспечивает армии иммунитет в случае деликтных исков, подаваемых против нее солдатами. На некоторое время наступило затишье. Многие солдаты утверждали, что после отъезда из Эджвуда их заставляли давать клятву молчания, и некоторые из них так ее и не нарушили. Однако в 1990-х годах Министерство обороны начало отменять эти клятвы, и добровольцы стали постепенно находить друг друга в интернете. Несколько лет назад двое из них собрали целую папку документов, касающихся деятельности арсенала, которую они назвали Библией, и отправили ее в юридическое агентство Morrison & Foerster, расположенное в Сан-Франциско, которое согласилось заняться этим делом. Один из адвокатов этой фирмы сообщил мне, что на этот судебный процесс уже были потрачены миллионы долларов и что, по его мнению, этот иск может стать самым дорогостоящим иском в истории бесплатных юридических услуг.
Чтобы обойти иммунитет армии против деликтных исков, агентство Morrison & Foerster решило не касаться вопроса ущерба. Истцы, называющие себя ветеранами химических опытов, стремятся достичь четырех целей: заставить армию признать, что проводимые ей эксперименты были незаконными; проинформировать всех бывших подопытных солдат о том, воздействию каких химических веществ они подвергались и как это происходило; разъяснить медицинские последствия воздействия этих веществ; обеспечить уход в тех случаях, где это необходимо. В ответ на жалобу ветеранов химических опытов армия в целом отрицала, что в процессе экспериментов были нарушены этические нормы, и обратилась с просьбой «отклонить иск в полном объеме».
В 2008 году Министерство обороны Великобритании выступило с заявлением относительно военнослужащих, ставших объектами исследований в рамках их собственной программы по изучению воздействия химических веществ: «Правительство приносит свои искренние извинения тем, кто мог пострадать в результате этих исследований». То, что американская армия не желает принести извинения, причиняет боль многим бывшим подопытным. Джон Росс (John Ross), солдат, получивший чрезмерную дозу нервнопаралитического агента, потратил много лет на то, чтобы убедить Министерство по делам ветеранов США в том, что он был в Эджвуде. «Уже слишком поздно для меня что-либо делать, - сказал он. – Я просто хочу услышать официальные извинения. Это можно назвать злоупотреблением доверием».
Истцам в этом деле придется искать ответы на неразрешимые вопросы. Испытуемых подвергали воздействию множества химических веществ, иногда даже в сочетании друг с другом. Один из истцов, Тим Джозефс (Tim Josephs) принимал участие в эксперименте, проводимом Джорджем Лейбом, который дал ему одновременно скополамин и проксилин, чтобы оценить их действие в сочетании. Во время эксперимента у Джозефса начался тремор и мышечные спазмы, сходные с симптомами болезни Паркинсона, поэтому его немедленно направили в пункт оказания первой помощи при отравлениях химическими веществами. Вскоре после того как он покинул Эджвуд, он начал чувствовать необычную тревогу. Его отправили в Таиланд, где, по его словам, он работал вблизи контейнеров с дефолиантом «Агент Оранж». По возвращении в США он не испытывал проблем со здоровьем вплоть до 2004 года, когда врачи сообщили ему, что у него болезнь Паркинсона. Специалисты, с которыми я консультировался по этому вопросу, не пришли к однозначному выводу о том, что испытания могли стать причиной развития этой болезни, и в любом случае Джозефс уже получал лечение: любой ветеран, работавший с веществом «Агент Оранж» и демонстрирующий симптомы болезни Паркинсона имеет право на бесплатное лечение. Однако неопределенность причин, вызвавших это заболевание, причиняет Джозефсу боль. В этом смысле такую неопределенность, вероятно, стоит принимать во внимание: быть подвергнутым воздействию мощного химического вещества и в течение многих лет не знать о последствиях этого воздействия, может стать своего рода психологической травмой.
Тем не менее, некоторые вопросы и по сей день остаются без ответов. В 1995 году Рональд Задрозный, тихий солдат, принявший участие в одном из опытов Кетчама, застрелил свою третью жену, а после застрелился сам. Вторая жена Задрозного рассказала мне, что он никогда не испытывал особого беспокойства по поводу того, что случилось в Эджвуде. Очевидно, трагедия, случившаяся в его семье спустя почти три десятилетия после опытов, не имеет никакого отношения к последствиям воздействия BZ. Однако возможно ли доказать это в суде?
В августе этого года, сидя перед своим архивом, Кетчам пережил сердечный удар, и его срочно доставили в пункт скорой помощи. Он никогда не испытывал на себе BZ, однако в больнице он в течение восьми часов находился в состоянии бреда, во время которого он видел себя, читающим лекцию об Эджвуде. «Я очнулся, когда что-то произошло с 32 слайдом в PowerPoint и люди поспешили на сцену, чтобы меня с нее прогнать, - рассказывал он. – Я часами что-то невнятно бормотал, повсюду были трубки и катетеры, и вдруг я сказал, обращаясь к Джуди: «Теперь я могу говорить совершенно четко», будто бы прежде меня совсем не замечали. Очень скоро я вернулся в свое нормальное состояние, но мне не давали пить и есть еще в течение суток, что меня очень злило, потому что мне казалось, что прошло уже 48 часов».
Осенью Кетчам потерял интерес к тому, чтобы выступать со свидетельскими показаниями по делу ветеранов химических опытов. Он пришел к выводу, что это дело было всего лишь способом выплеснуть гнев. Однажды он признался мне, что ему не хватает спора, но под спором он подразумевал скорее научный процесс, а не борьбу врагов. «Моей целью является правда, даже если она бросает тень на мою репутацию», - признался он. И хотя сам он по профессии психиатр, зачастую кажется, что он избегает глубокого самоанализа. В одном из своих манускриптов он описывал свой терапевтический опыт, который он приобрел, будучи молодым доктором в госпитале Уолтера Рида. «В течение полутора лет он исследовал темные глубины своего сознания в кабинете психоаналитика, однако это привело его в тупик, - писал он. – Очевидно, он до сих пор испытывал остаточный страх перед темнотой, поэтому старался держать огни гиперактивности включенными».
Этот судебный иск позволял огням гиперактивности Кетчама гореть настолько ярко, что, возможно, он даже не замечал, что защищать ему уже практически нечего. Кетчам охотно признает, что отсутствие последующего медицинского наблюдения было ошибкой. Он признает, что распоряжения Вэна Сима и его эксперименты над ничего не подозревающими людьми противоречили этике. Он признает, что исследование после завершения проекта DORK было в целом бесплодным. Тем не менее, с 1968 по 1974 год ученые Эджвуда испытали ЕА3834 - один из новых вариантов BZ - на 156 добровольцах. «Это вещество смешивало все в голове, - рассказывал один из солдат, который после экспериментов многие годы страдал возвратными вспышками. – Им даже пришлось отправить несколько ребят в больницу». Я спросил Кетчама о тех испытаниях, которые продолжались уже после того как Никсон решил, что США не будут использовать химическое оружие. Действительно ли они стоили психологического здоровья хотя бы одного ветерана?
Кетчам попытался их отстоять. «Откровенно говоря, я считаю нечестным выражать сожаление только для того, чтобы снискать прощение критиков», - сказал он. Однако через несколько дней он снова вернулся к этому вопросу: «Сегодня утром я достал свою записную книжку, в которой записаны все сложные химические вещества, похожие на BZ, и я был поражен, когда увидел, что действительно 156 человек подверглись воздействию 3834, - написал он. – Некоторые испытуемые получили его, когда я был ответственным за проведение опытов, но большинство солдат участвовали в экспериментах, когда меня уже не было на этой должности». Он попытался найти в своем архиве дополнительную информацию. По его словам, некоторые протоколы экспериментов были разработаны крайне небрежно. «Мне очень не нравится то, что, по сути, является неэффективностью опыта, - сказал он. – Я вполне допускаю правомерность критики за эту небрежность и соответственно за чрезмерную нагрузку в смысле числа добровольцев, необходимых для его проведения. Я должен взять на себя значительную часть вины за ненадлежащий подход к разработке эксперимента».
Больше всего Кетчам хотел совершить в своей жизни нечто значимое, полезное и даже великое, но в своей работе он никогда не останавливался, чтобы задуматься, позволяют ли границы военной программы по разработке химического оружия добиваться этой цели. После ухода из Эджвуда у него была масса возможностей развиваться. Он занял должность младшего профессора в университете Техасской медицинской школы, однако в своей научной работе и частной практике, по его словам, он всегда за минуту до успеха начинал пятиться назад. Он считает это особенностью своего характера, однако в этом трудно не увидеть осмотрительность человека, который долгое время пытался добиться успеха, не ограничивая себя ни в чем, и внезапно оказался на этически спорной территории. С возрастом его настигла «душевная боль и склонность к депрессии», как он позже сам говорил. Наедине со своей пишущей машинкой он откровенно признался: «Я скоро стану грудой ненужного металлолома посредственности и мое имя канет в небытие. Так тому и быть».
В своем пресс-релизе, касающемся судебного иска, агентство Morrison & Foerster назвало эксперименты над солдатами «дьявольскими». То, насколько этот термин точен, может сводиться к ответу на один вопрос: были ли нарушены права испытуемых? В основе этого иска лежат принципы, описанные в Нюрнбергском кодексе. Однажды днем Кетчам и я сидели в гостиной и обсуждали положения этого кодекса. Эксперименты в Эджвуде, несомненно, отчасти их нарушали – однако то же самое можно сказать об огромном количестве исследований, проводившихся в США в 1950-хи 1960-х годах. Когда армия заключила с Гарвардом контракт на проведение клинических исследований, требуя, чтобы университет соблюдал принципы Нюрнбергского кодекса, университет настоял на смягчении ограничений. Многие доктора того времени считали, что этот кодекс, разработанный под влиянием воспоминаний о варварских опытах нацистов, не соответствовал требованиям обычной науки. В 1962 году Генри Бичер (Henry Beecher), анестезиолог из Гарварда, утверждал, что глупо полагать, что всегда можно получить от испытуемого поистине информированное согласие. Он считал, что в конечном итоге именно характер исследователя – «мудрость, опыт, честность, творческий потенциал и чувство ответственности» - определяет нравственность того или иного эксперимента.
Сидя в своей гостиной Кетчам размышлял над тем, можно ли вообще применять принципы Нюрнбергского кодекса к его работе, поскольку действие отравляющих веществ, как только они были введены, уже невозможно остановить. «Полагаю, все сводится к тому, насколько искренним является согласие испытуемого, - сказал он. – Именно это сейчас и подвергается критике – то, что форма согласия не содержала достаточно подробной информации». Казалось, в этот момент он как будто вернулся в Эджвуд, чтобы принять участие в дискуссии, которая должна была состояться давным-давно. «В нем могло быть сказано: «Мы проведем над вами трехдневный опыт, и, если вы даете свое согласие сейчас, то это будет считаться постоянно действующим соглашением», - предположил он. – Или, «осознаете ли вы, что, как только вам будет введен препарат, вы не сможете по своему желанию прекратить его действие, пока он не будет полностью выведен из организма или пока мы не дадим вам антидот?» Нужно ли было включить этот пункт в форму согласия?»
Пока Кетчам составлял и менял воображаемую форму согласия, я все думал о черно-белом фильме из его архива. В нем был показан молодой афроамериканец, которому ввели ЛСД и который испытывал сильные физические боли. Он был одет в форму медперсонала и сидел на металлическом вращающемся стуле, сжимая левой рукой живот, в то время как его правая рука все время двигалась: он то тер ей глаза, то массировал лицо, то пытался сдержать непроизвольные движения головы. Кетчам сидел рядом с ним, заставляя решать математические задачи, чтобы понять, насколько тот дееспособен. Он попросил солдата посчитать в обратном направлении семерками, начиная с 98.
«Отнимите семь от 98, пожалуйста», - начал он.
«Ох», - молодой человек тяжело вздохнул. Приложив руку к лицу, он смотрел вниз, как будто он был совершенно неспособен воспринимать ничего, кроме своей болезненной агонии. Кетчам, сидя за столом, попытался ему помочь: «98, 91, продолжайте».
Солдат вдруг согнулся пополам. «Ох», - уже громче вздохнул он. Он наклонился очень низко, и казалось, что он сейчас упадет.
«Какое число идет дальше?» - снова спросил Кетчам.
Двумя резкими рывками солдат выпрямился, содрогаясь при каждом движении. «Ох», - снова произнес он с мучительным выдохом. Обхватив голову руками, он прошептал: «Господи Иисусе».
«Дэрил, - спросил Кетчам, - какое число идет дальше?»
Внезапно в момент прояснения солдат поднял голову. «Я сейчас ни на что не способен», - произнес он и снова согнулся от боли.
«Ни на что не способен, - произнес Кетчам. - Хорошо, я снова спрошу тебя через минуту, просто попытайся вычесть эти семерки ради меня». Солдат снова выпрямился, все еще сжимая живот и голову. «Из чего?» - спросил он. Затем волна боли снова нахлынула на него, и он снова сложился пополам.
«Итак, у тебя есть 91, - терпеливо продолжил Кетчам. – Какое число идет дальше?» Солдат снова попытался выпрямиться, а доктор, вошедший в комнату, предположил, что у него, возможно, разрыв аппендикса.
«Сколько будет, если отнять семь от 91?» - снова спросил Кетчам. Солдат не мог ответить на вопрос.
Сидя в своей гостиной Кетчам до сих пор размышлял над формой согласия. Что если подопытный был настолько одурманен препаратом, что он просто не понимал, что он может остановить эксперимент? Как может форма согласия подготовить человека к подобным непредвиденным обстоятельствам? Когда наступил вечер, я спросил у Кетчама, что если во всех этих пунктах не хватает главного принципа Нюрнбергского кодекса – документа, которому необходимо следовать как в душе, так и в деталях. «Мне кажется, что смысл заключается именно в этом, - ответил Кетчам. – В первую очередь исследователь должен беспокоиться об испытуемом, а не о результатах опыта». Однако что было важнее – безопасность отдельного человека или безопасность государства? Временами, когда Кетчам пытался справиться с этическими нюансами этого вопроса – противоречиями между его ответственностью как врача и его долгом как солдата – казалось, что он никогда не сможет решить для себя эту проблему. Прежде чем уйти, я признал, что эти вопросы были, несомненно, чрезвычайно сложными. «Это трудно, я знаю, - ответил он. – Я уже долгое время пытаюсь справиться с ними». Он посмотрел на меня и добавил: «Но у меня всегда было чувство, что я скорее делаю добро, чем зло».
