Потребительский бойкот? Мы можем сделать для животных гораздо больше

Интервью с Доброславой Карбовяк (Dobrosława Karbowiak) — координатором антимеховой кампании в рамках Коалиции по запрету разведения пушных животных в Польше и одним из основателей общества «Открытые клетки».

Krytyka Polityczna: В ноябре по улицам Варшавы прошла демонстрация за запрет пушной промышленности. Она собрала несколько сотен человек: рекордное для Польши количество.

Доброслава Карбовяк: Это прямое следствие публикации фотографий и видеоматериалов, сделанных на польских фермах, где разводят норок, лис и енотов. Нам удалось заинтересовать этим СМИ, благодаря чему тема производства меха добралась до тех, которые в обычной жизни не сталкиваются напрямую с зоозащитными кругами. Публикация этих материалов перенесла дискуссию о судьбе животных на нашу почву: абстрактные страдания животных — это одно, но то, что происходит в Плоцке, Познани или в Валбжихе трогает нас гораздо больше, чем то, что происходит на другом краю света. В этом нет ничего плохого: повлиять на решение местных проблем гораздо реальнее.

— Говорят, первой реакцией звероводов на ваш отчет было заявление, что все материалы сняты в Китае. Что же такое вы показали, что столько человек решило выйти на улицу?

— Психические расстройства животных, инфекции, болезни глаз, незаживающие раны, случаи самоповреждения, каннибализм, груды нечистот и разваливающиеся клетки.

Мало кто сталкивался напрямую с разведением пушных животных, так что представим себе, например, что это кошки и собаки. Мы более-менее представляем, сколько движения нужно собаке, и что совсем не выпускать ее из квартиры было бы жестоко. А на зоофермах держат лис, близких родственников собак, в клетках размером 60 на 90 сантиметров. Норка — зверек размером с кошку, располагает пространством всего 30 на 60 сантиметров.

Можно увеличить размер клеток, но молодые норки и лисы все равно будут убивать друг друга в борьбе за территорию, потому что даже самый просторный вольер не соответствует территориальным потребностям этих животных. Они реагируют, как люди, которых заперли в карцере: у них проявляется аналог посттравматического стрессового расстройства, симптомы которого — навязчивое воспроизведение действий, апатия, нанесение себе увечий. Это, разумеется, касается не только лис и норок, но и, например, свиней. Бич зооферм — отказ от лечения больных животных.

— Звероводы говорят, что они следят за здоровьем своих питомцев, потому что им важно качество меха.

— На самом деле не все болезни ухудшают качество волосяного покрова. Глазные инфекции, деформация конечностей, отгрызенные уши или губы, которые опухают так сильно, что животное не в состоянии нормально есть, — эти недомогания причиняют животным огромные страдания, но совершенно не влияют на состояние меха.



Благополучие животных обратно пропорционально доходу от их разведения. Невозможно одновременно обеспечить и прибыль, и хорошие условия содержания. В природе, не контактируя с человеком, животные живут в соответствии со своими естественными потребностями, но их жизнь не приносит никому денег. Промышленное разведение ориентировано на максимизацию прибыли, поэтому в этой отрасли судьба животных наиболее печальна.

[...]

— Модельер Ева Минге (Ewa Minge) как-то сказала, что чем громче будут протестовать противники натурального меха, тем больше у него будет поклонников — из чувства противоречия.

— Я думаю это риторика в стиле «геи и лесбиянки не должны устраивать парадов и протестных акций, потому что этим они только отвратят от себя общественность». Такой образ мышления очень распространен в среде доморощенных социологов и анонимных комментаторов на интернет-форумах, но этот аргумент высосан из пальца. Какой логический вывод из него можно сделать? Что если громкие протесты ведут к росту спроса, то если мы будем сидеть тихо, он будет падать. Но я не думаю, что таким образом мы смогли бы чего-то добиться.

В истории движения ЛГБТ большое значение имели Стоунволлские бунты, когда протестующие били витрины, приковывали себя к дверям, вступали в стычки с конной полицией. В зоозащитной сфере таким примером может служить Австрия, где запрет на клеточное содержание кур для производства яиц тоже был достигнут путем конфронтационных, громких и тем самым привлекательных для масс-медиа методов. Это обеспечило кампании настолько широкую поддержку, что против запрета не осмелились выступить даже политики, которых поддерживали сельскохозяйственные концерны.

Кто-то, возможно, еще помнит прошлогоднюю историю с закрытием собачей фермы Green Hill в Италии, где разводили животных для медицинских экспериментов. Это удалось сделать лишь потому, что активисты и активистки приковали себя к воротам, оккупировали крышу фермы и организовали массовые демонстрации. Они даже проникли на территорию центра и вывели оттуда собак.

— Улицы созданы для того, чтобы на них выходить, но все-таки хорошо, что во время варшавской акции не было разбито ни одной витрины. Иначе вместо дискуссии о страданиях и смерти животных, мы бы получили дискуссию о воинствующих зоозащитниках. А сейчас у нас есть тщательно подготовленный отчет и отчетливый сигнал, что значительная часть общественности решительно возражает против существования в Польше пушной промышленности. Что нужно еще?

— В первую очередь нам необходимо вступить в противоборство с пушным лобби, которое имеет свои рычаги как в парламенте, так и в среде местных властей. Впрочем, разведение животных на мех в этом плане не отличается от иных форм использования животных. Выразительный пример — сопротивление запрету на ритуальный забой: политики сами извлекают прибыль из убийства животных или получают поддержку от бизнеса, который этим занимается. Такой расклад сил не вселяет много оптимизма, но я бы не стала называть это дело заведомо проигрышным.

Существенно и то значение, которое придает общество темам, связанным с животными. В настоящий момент с ними никто не считается: за жестокое обращение с животными выносятся чрезвычайно мягкие приговоры (если до них вообще доходит). В основном такие дела касаются собак и кошек, но настоящая масштабная трагедия каждый день разворачивается на зоофермах. Вывести эту тему на более высокий уровень — вот задача движения зоозащитников.



— Хорошо, что вы упоминаете о роли так называемых простых людей в изменении статуса животных и норм обращения с ними, потому что я замечаю тенденцию перекладывания вины на какие-то высшие силы: политиков, фермеров, мясников. Выступая в СМИ, ваши представители, однако, подчеркивают, что в плане мехового бизнеса одного потребительского бойкота недостаточно. Почему?

— Польша не является серьезным потребителем, она — один из крупных производителей. Даже если бы все поляки перестали покупать шубы, прибыль производителей бы не пострадала, а пушная промышленность продолжала бы спокойно развиваться. С другой стороны, у меня сложилось впечатление, что тезис, будто рынок всегда реагирует на запросы потребителей, — это несколько наивное видение функционирования экономики. Действительно ли изначален был спрос на сладкие газированные напитки или жирные котлеты в булке? Промышленность в равной степени как отвечает на запросы потребителей, так и сама их формирует.

Действительно, если бы никто не покупал шубы, никто не стал бы убивать животных ради их шкур. Сменить установки сложно, но сделать так, чтобы люди одновременно действовали согласно своим убеждением, почти невероятная задача. Почти все поляки понимают, что следует сортировать мусор и не покупать товары, которые произведены фирмами, эксплуатирующими работников, но это не отражается на реальности. Поэтому я мало верю в потребительский бойкот, как в метод достижения перемен. Один из его ограничительных факторов — это сведение человека к потребительской функции. Но каждый из нас может сделать гораздо больше, чем просто покупать или не покупать.

— Вы постоянно обращаете внимание, что сходные проблемы, с которыми мы сталкиваемся в сфере пушной промышленности, есть и в иных видах использования животных человеком. Почему вы уделяете столько внимания именно меху?

— Я не разделяю своего отношения к лисам, норкам, курам или свиньям, но я вижу смысл в специализации на конкретной теме. Быть специалистом по всем вопросам по объективным причинам невозможно. Между разными видами разведения животных есть сходства, но сводить ситуацию лисы, рыбы, курицы и коровы к какому-то общему знаменателю, не говоря о том, в чем заключается различие в их потребностях или в форме их угнетения, это, по моему мнению, неуважение к их трагедии.

Мне представляется очевидным, что общество, которое этично относится к животным, не станет убивать их не только ради меха, но и ради шкур или мяса, не будет разводить их для развлечения или для того, чтобы есть их яйца и пить молоко.

— Хорошо, но как сделать так, чтобы общество не зацикливалось на осуждении отдельных практик? Иначе говоря, чтобы демонстрации останавливались не только у витрин меховых салонов, а и у обычных продовольственных магазинов?

— Мне бы самой хотелось найти ответ на этот вопрос. Интуиция подсказывает, что нам следует действовать на нескольких фронтах и не делать вид, что есть прямой путь, который сразу приведет нас к цели. Нам необходимы продуманные и мудрые образовательные стратегии, чтобы процент веганов вышел за границы статистической погрешности. Такие стратегии, которые приведут к реальному падению объема потребления товаров животного происхождения. Нужны точно нацеленные программы, потому что некоторые формы использования животных можно искоренить. А если мы способны ограничить смерть и страдания хотя бы части животных, наша обязанность сделать это.

Нам нужны юристы, журналисты, ученые и этики, которые смогут инициировать дискуссии на тему нашего отношения к животным. Нам нужны фотографии и фильмы не только из звероводческих хозяйств, но и со скотобоен, молочных и птицеферм, вивисекторских лабораторий. Система насилия над животными опирается на сокрытии жертв. Обнародование этих фактов, будет одним из шагов к ее разрушению.