Понимание случаев насилия в отношении женщин, последовавших в некоторых странах после событий «арабской весны», как обычного проявления патриархата и связанного с ним женоненавистничества может невольно оградить власть предержащих от более тщательного расследования. На кону уже не просто женщины или их тела, а само политическое образование как таковое, утверждает Дениз Кандийоти.
Одним из наиболее очевидных признаков эйфории во время восстаний «арабской весны» в Египте и Тунисе явились заявления женщин о том, что они, наконец, почувствовали себя в безопасности в общественных местах в странах, где уровень сексуальных домогательств и насилия в отношении женщин обычно оставляет желать лучшего. Гражданский блок, представляющий собой объединение самых разных мобилизовавшихся групп населения - молодежи и стариков, тех, кто носит чадру, и тех кто ее не носит, мужчин и женщин, мусульман и христиан – будет по прежнему являться ярким, хоть и недолговечным, символом событий, приведших к свержению режимов Мубарака и Бен Али. После этого на нас обрушился поток изображений, новостей и комментариев, касающихся публичных актов насилия в отношении женщин, за которыми пока не последовало ни попыток найти адекватное объяснение этим явлениям, ни стремления к рациональному диалогу об их значении и последствиях. Очистить случаи насилия, которые потрясли общество и спровоцировали массовые протесты, от многочисленных стереотипов представляется самой неотложной и насущной задачей.
«Патриархат как он есть» или сомнительная власть?
Понимание случаев насилия в отношении женщин, последовавших в некоторых странах после событий «арабской весны», как обычного проявления патриархата и связанного с ним женоненавистничества может невольно оградить власть предержащих от более тщательного расследования. Я не отрицаю существования патриархата и женоненавистничества, однако предполагаю, что в данном случае действует сразу несколько сложных и отрицательных динамик одновременно.
Рассмотрим нашумевший случай изнасилования в Тунисе 3 сентября 2012 года, когда полицейские задержали женщину и ее жениха в их автомобиле. Они якобы требовали денег от молодого человека, надели на него наручники, пересадили его подругу на заднее сиденье автомобиля и изнасиловали ее. Это могло бы остаться заурядным рассказом о жестокости и безнаказанности полиции, которые мы наблюдаем во многих частях света, если бы суд не поддержал обвинение в отношении потерпевшей в предполагаемом непристойном поведении, когда она подала жалобу. За подобное обвинение могут дать шесть месяцев тюрьмы. За этим последовали массовые протесты, в результате чего дело было закрыто, и президент Туниса публично принес женщине извинения.
Запугивание жертв сексуального насилия, чтобы заставить их отказаться от своих обвинений, особенно если виновными оказались влиятельные люди и/или представители государства, является довольно распространенной практикой. Что бросается в глаза в данном случае, так это то, что давление на жертву оказывалось не неофициально, как это часто бывает, а через судебные органы, которые взяли на себя задачу защиты виновных, обвиняя жертву в преступлении сомнительного правового статуса – нарушении приличий. Если бы эта незамужняя пара была задержана в Исламской Республике Иран или Саудовской Аравии, где государство наделило так называемую полицию нравов правом вмешиваться в дела по своей воле, им, возможно, могло быть предъявлено обвинение в зина (прелюбодеяние), которое влечет за собой суровое наказание. В Тунисе явно не тот случай. Таким образом, вопрос относительно того, что могло мотивировать полицейских, остается открытым. Привел ли их в ярость вид молодых мужчины и женщины, возможно, флиртовавших в машине? Может, они были убеждены, что это зрелище есть нечто омерзительное, от чего общество должно быть очищено (хотя ни в одной стране закон не признает изнасилование и вымогательство подходящим наказанием)? Или они просто злоупотребили своей властью и действовали в надежде, что им удастся остаться безнаказанными? Или это было некое сочетание всего вышеописанного? Мы никогда не узнаем, какое ядовитое сочетание мотивов спровоцировало их жестокие действия.
Все же мы знаем гораздо больше о страхе и ярости, вызванных этими событиями среди части тунисского общества. Страх, что это может быть признаком того, что при всех своих притязаниях на отсутствие дискриминации и плюрализм правительство правящей партии возрождения начнет следить за соблюдением «порядочности» и криминализировать действия, которые многие простые тунисцы могут считать своим правом. И ярость при мысли о том, что это может послужить сигналом для общественной морали об открытии сезона домогательств в отношении женщин (да и мужчин), в случае, если они были заподозрены в нарушении «приличий», или, что касается женщин, если они появились на публике, особенно без сопровождения или с непокрытой головой. Это открывает страшную перспективу государства, которое снимает с себя ответственность за безопасность своих граждан, если только они не согласятся на правила, навязанные им самозваными арбитрами нравственности. Похожие опасения выражает и общественное возмущение, которое чувствовалось в Египте, когда демонстранты-женщины были подвергнуты пресследованиям, а также принудительной проверке на девственность, находясь под стражей в полиции. Подразумевалось, что только молодые женщины легкого поведения принимают участие в демонстрациях. В Египте судебные процессы закончились ничем, и сейчас на них поданы апелляции. Теперь остается узнать, понесут ли в итоге тунисские преступники строгое наказание, или им удастся легко отделаться.
В случаях, когда уровень нарушения закона высок, как в послереволюционный период или в пост-конфликтных обществах, нередко начинает процветать преступная деятельность, и женщины, как известно, оказываются в большой опасности. Однако, не зависимо от того, остаются ли так называемые силы правопорядка пассивными наблюдателями или сами решают действовать хищнически, как это было в случае с нападением на женщин-демонстрантов в Египте, это является не просто случайным проявлением женоненавистничества, а глубоко политическим актом, направленным на запугивание активистов.
Нечего и говорить о том, что нападения со стороны агентов государства - не единственные в списке случаев насилия в отношении женщин, который включает в себя широкий спектр преступлений, таких, как сексуальное насилие, совершаемое отдельными людьми или группой лиц, членами семьи, молодежными бандами, или даже другими женщинами. Но что представляет собой значительный отход от «патриархата как он есть», так это растущий общественный характер как самих преступлений, так и реакции граждан на них. Женщины пытаются защитить себя, они высказывают свое мнение вслух, они выдвигают обвинения в суде, они организуют группы для борьбы с домогательствами. И некоторые мужчины присоединияются к ним, как мы видели в случае самосуда за изнасилование в Египте.
Тем не менее, дилемма «кто за кого говорит» продолжает стоять на пути компетентного обсуждения абсолютно нового явления, которое мы наблюдаем.
Насилие и молчание: дилемма «кто за кого говорит»
Документальный фильм «Секс, бандиты и революция», показанный на Channel 4, рассказывал о всплеске насилия в отношении женщин в Египте, где виновными оказались и молодые парни (видимо, изголодавшиеся по сексу), для которых домогательства выступают формой развлечения, и нанятые за деньги бандиты (они существуют еще со времени Мубарака и якобы до сих пор продолжают свою грязную деятельность), которые используют насилие над женщинами в качестве орудия политического запугивания. Реакции на документальный фильм примечательнее самого фильма. Хотя некоторые восприняли его как относительно хорошо подготовленный продукт журналистики, другие были возмущены притязанием иностранного корреспондента, решившего говорить от имени арабских женщин. Защитная реакция, вызванная фильмом, была красноречиво описана словами Алы Шехаби (Ala’a Shehabi), которая восприняла видео как яркий пример покровительственного расистского дискурса: «Можно подумать, – заявила она, – что белокожие женщины успешно решили проблемы семейного насилия, индустрии секс-торговли людьми и дискриминации по половому признаку, и теперь это всего лишь грустные воспоминания».
Похоже, чтобы умерить обвинения в расизме, оказалось недостаточно того факта, что ведущая была, вероятно, южно-азиатского происхождения, и что говорила она с египтянками, которые довольно открыто высказывались, а также того, что создатели фильма попытались выйти за рамки стереотипа о «сексуально озабоченных египетских мужчинах» в своем исследовании политически организованного гендерного насилия. Шехаби и многие другие подобные критики, похоже, хотят сказать, что насилие в отношении женщин является универсальным явлением, что нет ничего уникального в случае постреволюционного насилия в арабском мире, и любые другие предположения попахивают ориентализмом и расизмом. Здесь, конечно, чувствуется некое дежа вю, напоминающее многие предыдущие дискуссии, также ни к чему не приведшие. Когда Мона Элтахави (Mona Elthahawy), несмотря на то, что она сама египтянка, написала о женоненавистничестве в арабском мире, большинство комментаторов были так сконцентрированы на придании ей имиджа «неовостоковеда», который потворствует Западу, что они по большей части пропустили ряд очевидных аналитических и политических ошибок, которые она допустила. Попытка оспорить достоверность источника вместо самих аргументов ведет только к созданию непродуктивного молчания, с которой, по-видимому, ни сами женщины, подвергшиеся насилию, ни общества, в которых они живут, не готовы мириться.
Эта оглушительная тишина о гендерном насилии дополняет «патриархат как он есть». Большинство женщин, подвергшихся насилию, знали нападавших (и в большинстве своем знают до сих пор). Они подвергались побоям со стороны мужей, насилию со стороны родственников или односельчан, их принуждали выйти замуж за мучителей, чтобы скрыть свой позор, а если они отказывались, их убивали свои же родственники, чтобы очистить «честь», или они оказывались брошенными своими соблазнителями... Список можно продолжать до бесконечности, и в различных регионах - свои особенности и вариации (невестки, сожженые свекровями в Южной Азии, женщины из низшей касты, которых периодически насиловали свои господа и т.д.). Эти формы жестокого обращения, естественно, опровергли мнение, что семья была безопасным убежищем для женщин. Однако, это вряд ли что-то изменило в повседневных рассуждениях о гендерном насилии («Если мы просто не будем пускать их на улицу, все будет ОК!» - и естественное продолжение: «Что она делала на улице?»).
Государства в целом поддерживали (и большинство поддерживают до сих пор) прерогативу родственников следить за своими женщинами: существует множество примеров, когда за преступления, совершенные для восстановления чести, назначалось менее суровое наказание, или когда суд смягчал наказания в случае, если насильник женится на своей жертве.
Эти формы насилия по-прежнему являются распространенной практикой. Но не стоит сравнивать их с волной убийств женщин в Мексике, групповым изнасилованием в Нью-Дели, которое вызвало общественное негодование, и с формами нападений на женщин во время и после народных восстаний «арабской весны». Теперь женщины и мужчины вышли на улицы протестовать, они снимают видео, ведут блоги и организовываются в группы. Они знают, что это не «семейное дело», которое надо замять и смести под ковер, а основа самого государства, за которое они борются. Они хотят избавиться от преступных банд, выступающих в качестве помощников власти, коррумпированной полиции, пользующейся безнаказанностью, и (как в случае с Индией) бандитов и насильников, пользующихся иммунитетом, когда они становятся политиками, а также зачинщиков дебатов, которые обвиняют женщин, ставших жертвами, когда те осмеливаются показать свои лица на публике. Позор превратился в ярость, и тишина была нарушена. Мы должны спросить себя: почему?
Патриархат в действии или кризис патриархата?
Мои наблюдения в Турции, где проблема насилия в отношении женщин стала предметом жарких общественных дебатов, привели меня к мысли о том, что мы можем стать свидетелями нового явления. Число убийств среди женщин увеличилось на 1400 процента за период с 2002 по 2009 годы, и ни дня не проходило без новостей в средствах массовой информации о новом злодеянии. Между тем, возмущение, вызванное случаями бытового насилия и преступлений в защиту чести, привело к появлению нового ритуала, который прямо противоречит мусульманским погребальным традициям, но несмотря на это совершается даже в самых консервативных провинциях: группы женщин несут покров для гроба жертвы такого преступления. За заголовками дел об убийствах и насилии скрывалось женское неповиновение и неподчинение, послужившее толчком для совершения этих преступлений: женщины, убитые мужьями, с которыми они хотели развестись, или бывшими мужьями, с которым они все-таки посмели развестись, или отверженными женихами; упрямые, своенравные девушки, отказавшиеся согласиться с волей своего отца в выборе будущего мужа и т.д...
Амбиции женщин никогда не были так высоки относительно образования, профессиональого роста и гражданского участия, и даже такие малообеспеченные семьи, как семья молодой студентки-медика, которая подверглась групповому изнасилованию в Нью-Дели, готовы принести определенные жертвы ради обеспечения своей вертикальной мобильности. Дело в том, что во многих частях арабского мира, как и в любой другой стране, женщины уже есть в государственной сфере, и их там немало. Помимо женщин из элиты, которые могут укрыться от общественных мест, где царит беззаконие, за рулем своего личного автомобиля или наняв шофера, большая часть женщин среднего и рабочего классов, вне зависимости от того, являются ли они квалифицированными рабочими или чернорабочими, пользуются общественным транспортом для передвижения, чтобы добраться до рынков и магазинов, доехать до больницы, чтобы забрать своих детей из школы. И да, они также участвуют в протестах и демонстрациях. Мира, в котором немногочисленная городская элита могла жить параллельной жизнью, в то время как большинство населения в отдаленных селах с трудом сводило концы с концами, живя своей отдельной жизнью, больше нет, и уже нет того патриархата, которому он служил гарантом существования.
Я утверждаю, что новый феномен, который я назвала «возрождение антифеминизма», вступает в игру, когда «патриархат как он есть» перестает гарантировать безопасность, и для его восстановления требуется более высокий уровнь принуждения и применение более разнообразных идеологических рычагов. Обращение к жестокости (или ее приятие) указывает не на нормальное функционирование патриархата или возрождение традиционализма, а скорее на угрожающую ему гибель, когда представления о женском подчиненном положении уже перестают доминировать. Процесс исламизации может способствовать сохранению подобных представлений, но, как мы убедились на примере Ирана, эти попытки не могут ни окончательно свести на нет требования равенства и уважения, выдвигаемые женщинами, ни снизить уровень их политической активности.
Дело в том, что положения ислама, гарантировавшие превосходство мужчин над женщинами, говоря языком социологии, потеряли свою силу. Образ главы семьи пошатнулся под натиском огромного количества молодых людей, которые не могут обеспечить даже себя, не говоря уже о том, чтобы защитить женщин от роли кормилиц семьи и трудностей, которым они подвержены в общественных местах. Сейчас мы являемся свидетелями глубокого кризиса мужественности, ведущего к более яростному и ожесточенному отстаиванию мужских привилегий, когда грубое обращение с женщинами может стать жестоким развлечением, будь то трущобы Соуэто, окрестности заводов Сьюдад-Хуареса, улицы Дели или закоулки Каира. Вне зависимости от того, представлены эти проявления жестокости как девиантные преступные действия, или же они оправдываются религиозно-политическими движениями, государства неизбежно вовлечены в этот процесс. Сейчас мы имеем право - и это наша обязанность - обратиться к власть предержащим и спросить их, как, когда и почему они решили стать инструментом насилия женоненавистников и/или сотрудничать с отдельными лицами, группами людей или движениями, его совершающими. Именно поэтому люди выходят на улицы. Их целью теперь являются не женщины или их тела, а само политическое образование как таковое.
Перевод выполнен Надеждой Медведевой.
