Неоднократные переименования Сталинграда и последний фильм Спилберга «Линкольн» - это примеры того, как мы пересматриваем историю своих стран, подгоняя ее под потребности современности.
Подобно многим британским специалистам по России моего поколения, я провела год в университете города Воронежа в те дни, когда Россия была частью Советского Союза, а в Кремле правил Леонид Брежнев. Из тех дней в моей памяти отпечатались две фразы - потому что их очень часто произносили. Воронеж был «последним фронтом перед Сталинградом», и он «почти полностью был разрушен во время войны». В определенном смысле они звучали как оправдание тех уродливых и безымянных кварталов, что пришли на смену старому городу. Но в целом это было выражением гордости и причастности к чему-то великому.
Стоять вторым после Сталинграда, который проявил такую стойкость и мужество и столь многим пожертвовал, чтобы заставить немцев отступить, считалось честью для Воронежа. Пусть Сталина уже развенчали, превратив из героя в злодея (а Сталинград переименовали в Волгоград), но Сталинградская битва сохранила свое название и почитаемый статус поворотного момента в войне, которую русские называют Великой Отечественной. Тогда же русским снова разрешили думать о себе как о русских, после 20 лет запрета на национальное самосознание.
Читайте также: Сталинградские мифологемы Путина
Полируя историю
Вот почему, когда Россия на прошлой неделе отмечала 70-летие победы в Сталинградской битве, и зазвучали предложения о переименовании Волгограда обратно в Сталинград. В этом не было ничего общего с якобы существующей ностальгией по Советскому Союзу, по коммунизму и даже по Сталину. Это было связано с заполнением и полировкой той ниши в истории, которая способствует воспитанию патриотизма и созданию положительного национального мифа.
Трудности России после краха коммунизма сопровождались появлением новой версии прошлого. Именно на это после прихода Владимира Путина на пост президента нацелились новые учебники, новые историки и некоторые новые фильмы. Победа под Сталинградом в новом, более тонком изложении с различными нюансами, отличающемся от упрощенческого советского триумфаторства, очень важна для создания новой мифологии. Частью этого процесса стал эпический роман Виталия Гроссмана (так в тексте, имя писателя Гроссман Василий – прим. перев.) «Жизнь и судьба», который был запрещен до 1988 года. В нем сочетается яростное осуждение сталинизма и красочное описание сцен сражений, и звучит непоколебимая вера в простое человеческое добро. Книга задала тональность постсоветской российской военной мифологии, когда в прошлом году по телевидению показали снятый по ней многосерийный фильм.
Конечно, это было не обычное совпадение, а нечто более многозначительное, когда исторические кадры из Сталинграда и сообщения СМИ о праздновании юбилея появились на наших экранах как раз в тот момент, когда в британских кинотеатрах начали показывать эпическую картину Стивена Спилберга «Линкольн». Дело в том, что «Линкольн» - не просто масштабная документальная драма с 12 номинациями на «Оскар» и личный триумф Дэниела Дэй-Льюиса. Она тоже формирует часть национального мифа, который позволяет Соединенным Штатам смотреть на себя как на страну, вступившую в войну, чтобы отменить рабство, а не сохранить его. Как всегда, историю пишут победители.
Также по теме: Министр культуры и мифов
Однако фильм, а также возвращение к истории гражданской войны в Америке, в которой погибло столько же людей, сколько в Сталинградском сражении, это такой же продукт своего времени, как и ревизия истории, происходящая в России. Трудно себе представить, например, что Спилберг взялся бы режиссировать эпическую картину о личности и президентстве Авраама Линкольна, не пройди в 2008 году вдохновенная президентская кампания Барака Обамы.
Президент военного времени Спилберга, который не очень суетится по поводу того, как ему набрать в Конгрессе необходимую поддержку для отмены рабства, и который не очень честен по отношению к конфедератам с их предложением мира, способным упредить важные выборы, также предстает перед нами как глубоко нравственный, едва ли не святой человек. Он грешит, но грешит только по-малому (или так кажется), и то ради всеобщего блага. Он предстает перед нами как настоящий отец нации. Это утверждение США в том облике, в котором Америка хотела бы предстать, и на деле стремится к этому: гарант если не настоящего равенства, то равноправия всех перед законом. И конечно же, по определению это страна, не делающая различий по цвету кожи.
На мой взгляд, отрицательные герои удались в наименьшей степени. Пожалуй, это свидетельство ограниченности их ума и сложившихся стереотипов, говорящих о том, что Америке еще немало предстоит сделать. Но американский «Линкольн» 2013 года, так же как и российский Сталинград 2013 года, служат для населения своих стран напоминанием о том, кто и что сделал, какие жертвы понес народ, и кого оправдала история – по крайней мере, с точки зрения сегодняшнего дня. Оба события адаптируют национальную мифологию и усиливают ее.
Читайте также: Как Гитлер сфабриковал миф о своих подвигах во время Первой мировой войны
Приукрашенная правда
Вряд ли нужно говорить о том, что победителям всегда проще, чем проигравшим. Сегодняшние россияне могут смотреть на себя как на победителей через призму Сталинграда, Великой Отечественной войны и перехода от коммунизма к идеологии национальной гордости в масштабе государства. Все прочее, что произошло в период с 1917 по 1991 год, гораздо более проблематично. Нечто подобное можно сказать и о жизнеописании Линкольна как живой иконы, в котором нет места социальному наследию рабства.
Господствующий миф Британии это миф о Второй мировой войне с довольно избирательными воспоминаниями о бомбежках, о Дюнкерке (это на самом деле было отступление, хотя и незначительное) и о социальной солидарности. Поражения, подобные унизительному разгрому под Сингапуром, напрочь забыты. Если не защищать этот миф, возникнет еще больше «пунктиков» по поводу предстоящего столетия Первой мировой войны и дебатов о том, что делать с останками Ричарда III (предложения здесь самые разные: и засунуть его обратно под парковку, и торжественно похоронить в Вестминстерском аббатстве). И вот здесь-то может возникнуть не забавная гримаса всеобщего веселья, а вполне реальное ожесточение и язвительность.
Также по теме: Год российской мифологии
В национальной мифологии надо видеть то, чем она является на самом деле – приукрашенную часть правды. А мы как победители должны, наверное, снисходительнее относиться к тем, кто вынужден проявлять большую изобретательность в поисках дней собственной славы. Для послевоенной Франции возвращение Шарля де Голля стало чем-то вроде мифа, как и экономическое чудо для Германии. Но Франция по-прежнему оглядывается назад в 1789 год, вспоминая самый мощный и убедительный национальный миф, а объединенная Германия начинает вспоминать Бисмарка. Да и паломничество в синтоистское святилище Ясукуни для японцев это не что иное, как попытка спасти какую-то часть исторического достоинства.
Пока такие национальные мифы не выходят из-под контроля, они являются положительной силой. Людям нужны коллективные хорошие ощущения, они должны думать о себе хорошо. Но нам не следует относиться к нашим мифам как к правде, одновременно отмахиваясь от мифов других стран как от самообольщения. Мы все немного виноваты, когда смотрим на себя восторженным взглядом.
