Polityka: В Польше очередные серии фильма, посвященного Анне Герман, собирают по пятницам шесть миллионов зрителей, в последний раз эта цифра выросла даже до 6,8 миллиона (воскресные повторы смотрит 1,8 миллиона зрителей). В России сериал каждую неделю смотрели 22 миллиона человек... Производство российское, режиссер польский. Анна Герман объединяет народы, с давних пор находящиеся в сложных отношениях?
Вальдемар Кшистек (Waldemar Krzystek): Я думаю, этот фильм стал сюрпризом для всех. Мы все знали, что Герман была певицей с ангельским голосом, и больше ничего. Сейчас через ее биографию россияне открывают для себя такие вещи в своей истории, о которых они не знали или не хотели помнить. Я тоже узнал о многих деталях только в процессе подготовки к съемкам, хотя я родился во Вроцлаве и знаком со многими людьми, которые помнят Анну Герман по временам, когда она училась там в университете. Но, например, о том, что ее отца убил НКВД я, конечно, не знал.
— Фильм с самого начала задумывался как такое глубокое погружение в историю?
— Вначале я думал, что это будет фильм о необычайно талантливом человеке, который стоял на пороге мировой славы, уже подписал контракты, и вдруг все это прервала бессмысленная автомобильная авария в Италии. В ходе работы над сценарием я понял, что трагизм судьбы Герман заключался не только в этом. Всю жизнь она пыталась убежать от смерти: первый раз в конце 30-х, когда был убит ее отец. Я убедил производителей фильма и сценаристку, что мы должны об этом рассказать.
— Вам долго пришлось их уговаривать?
— Сценаристка Алина Семерякова — очень талантливый и смелый человек, для нее это тоже было очевидным.
— А для остальных?
— После показа фильма люди в интернете писали, что даже если можно понять сталинские чистки против т.н. врагов народа, то каким врагом мог быть отец Анны Герман? Ведь он был убит только потому, что хотел быть честным человеком. Какими врагами были Анна и ее мать? Если бы они не уехали из страны, их бы тоже убили. В процессе работы мы сильно расширили сценарий: изначально планировалось сделать восемь серий, а вышло десять.
— Проблем не возникло?
— Первый канал российского телевидения повел себя отлично. Когда я сказал: ладно, я буду делать этот фильм, но если мы хотим рассказать историю честно, нам понадобится больше времени. Для любого телеканала — это трагедия, потому что речь идет не только о времени показа, но и в первую очередь о деньгах на производство. Они дали деньги. В итоге вышел рассказ о самых сложных моментах польского и российского прошлого. Я ничего не выдумывал: жизнь Анны Герман — это история, в которой было все. Достаточно было ее рассказать. А благодаря окружавшей певицу легенде россияне были готовы этот рассказ принять.
— Они так ее любили?
— Они так ее любят до сих пор. В Польше о ней забыли, а в России продолжают выходить диски с ее записями, люди поют ее песни. Они называют ее «наша Аня».
— Вас не спрашивали, почему фильм об «их Ане» снимает поляк?
— Этот вопрос мне задавали постоянно.
— И что вы отвечали?
— Она родилась у вас — это правда. Приехав в Польшу, она говорила только по-русски и по-немецки — это тоже правда. Но она была нашей, польской. Лучше всего это показывает сцена в Кремле. Напомню: генеральный секретарь КПСС Леонид Брежнев был большим поклонником Анны Герман...
— Генерал Ярузельский тоже...
— Вот видите, сколько у них было общего! Брежневу пришла идея позвать Анну Герман обратно в СССР, какая она конце концов полячка? Поддельная! После концерта в Лужниках певицу пригласили в Кремль, там она получила предложение: гражданство, квартира, дача в Подмосковье, машина. Она ответила отказом и сказала, что она полячка, а Польша спасла жизнь ей и ее матери. Герман хотела только увидеть могилу своего отца. Но оказалось, что это как раз было невозможно: могилы не было. Ее отца, как и миллионы других людей, закопали где-то в братской могиле, осталась только стена здания НКВД, под которой его расстреляли. В конце концов Герман получила соответствующие разрешения и будучи уже смертельно больной приехала попрощаться с отцом. Она верила, что он, может быть, каким-то чудом жив...И увидела изрытую пулями стену, а рядом старые покрышки, ржавый остов машины, ящики, мусор. Для нее это было святыней, для них — ничего особенного — «normalno».
— Вы демонстрируете россиянам ужасные вещи, а они хотят на это смотреть?
— Я думаю, если бы не рассказ об «их Ане», могло бы быть иначе. Но они на самом деле ее обожают. Они говорят, что в ней была чистота, внутренний свет, который был особенно заметен в те мрачные времена. Она не только говорила, что поет для бога, она на самом деле это делала. Вначале я боялся, что продюсеры захотят добавить в сценарий что-то такое, что сделает ее образ менее святым, потому что зло всегда более привлекательно. Но они не захотели. Сейчас мы уже знаем, что сериал получил в России рекордно высокие рейтинги и оценки.[...]
— Почему этот фильм делали россияне, а не поляки?
— Когда фильм только создавался, замминистра культуры спросил меня, над чем я работаю. Я сказал, что делаю сериал об Анне Герман. «Для нашего телевидения?» — спросил он. «Нет, для российского». «Как стыдно», — огорчился он.
— То есть, почему не мы?
— Многие годы само словосочетание «исторический сериал» не вызывало ничего кроме гримасы отвращения: «Нет-нет, этого никто не станет смотреть».
— Исторический, значит, скучный?
— Скучный, потому что плохо сделанный, обреченный быть скучным. Невозможно снять исторический фильм за бюджет мыльной оперы. А на съемках «Анны Герман» у нас были на самом деле неограниченные возможности. Важно было сделать хорошо, а не дешево, и я снимал так долго, пока мне не удавалось достичь задуманного эффекта. Так что не было никакой экономии. Возможно, и лучше, что сериал снимало не польское телевидение, иначе мог бы получиться кошмар.
— А кто придумал пригласить вас?
— Руководитель Первого канала российского телевидения. Он поставил украинской компании-продюсеру условие, что если сериал будет сниматься, то только со мной в качестве режиссера.
— Был еще второй режиссер: Александр Тименко.
— Моей задачей было выстроить сериал: распределить роли, придумать, как будет рассказана вся история, создать ее рамки. За 30 съемочных дней я снял основные сцены в России и Италии и еще несколько сцен, которые как поляк я не мог не снять.
— Например?
— Например, упоминавшаяся сцена в Кремле, сцена расстрела отца Анны. Я знал, что они обязательно должны войти в фильм, как и сцена, как Анна оказывается у стены, где убили ее отца, или как она поет в пещере «Аве Мария». Остальное снимал мой младший коллега, но все уже было распланировано. В Польше так тоже делают.
— Предложение поработать над сериалом было наградой за фильм «Маленькая Москва»?
— Я бы не снял «Анну Герман», если бы меня не пригласили россияне, а они наверняка не пригласили бы меня, если бы я не снял «Малую Москву». Они знали, что даже если этот фильм будет вызывать у них неприятные эмоции, я не сделаю его тенденциозным, бессмысленно-нравоучительным.
— «Малая Москва» — это картина о запретной любви русской женщины к польскому офицеру. Действие разворачивается в Легнице — городе, где после войны в течение полувека население было наполовину русским, наполовину польским.
— Наши критики писали, что фильм отражает польские комплексы: по сюжету русский офицер, муж Веры, не может иметь детей, а с поляком ребенок у нее получается, а я отыгрываюсь на русских, демонстрирую русофобию. Я рассказывал потом об этом россиянам, а они удивлялись: «Правда? Мы ничего такого не заметили».
— Как «Малую Москву» принимали в России?
— У нее был большой успех. Фильм показывали по телевидению в воскресенье, в семь вечера, то есть в прайм-тайм, потом были повторы, в том числе сериальной версии. Но лучшей рецензией был тот факт, что господин, который распределяет там на телевидении деньги, дал мне снимать «Анну Герман». А Анна Порошина, известная по фильмам «Дневной» и «Ночной дозор» приехала ко мне во Вроцлав (у нее были съемки где-то неподалеку), чтобы предложить свою кандидатуру. Она играет мать Анны. Это демонстрирует, как на фильм отозвалась актерская среда.
— Вы выросли в Легнице, которую называли «малой Москвой». Это позволяет вам как-то иначе понимать русских?
— Они не могут меня обмануть: я вижу насквозь все их приемчики и штучки. Я знаю русские матерные песни, шутки, больше знаю о русской истории и культуре, чем их молодое поколение. И еще я знаю, что рано или поздно они открываются и допускают к своим тайнам. Их нужно «завоевывать» — медленно и терпеливо.
— Человек, выросший в тени стены, которой был в Легнице обнесен русский район, понимает больше остальных?
— В Легнице я стал свидетелем двух смертей. Во втором классе лицея по дороге в школу я видел, как в доме на Вроцлавской улице, в центе города, советский солдат убил мать, ее сына, польского милиционера и двух человек из гражданской милиции. Еще я видел, как солдат прямо на улице покончил жизнь самоубийством. Он кричал: «Люди. Помните меня, я Юра». Он боялся погибнуть где-нибудь на полигоне и оказаться в безымянной общей могиле, и хотел хотя бы таким образом сохранить память о себе. И пошел с этим к полякам. Есть вещи из-за которых я не буду петь с русскими «Катюшу» и говорить, что не существует никаких проблем. Но я одновременно знаю, что нельзя стричь всех под одну гребенку, называя их «кацапами».
— Вы не воспринимаете их как оккупантов?
— Наоборот, я говорю им прямо: «В Польше вы были оккупантами. Вы были отравлены коммунизмом, верили, что все делается во имя братства и дружбы, но вы должны понять, что это было не так». Незадолго до выхода Северной группы советских войск из Польши кардинал Хенрик Гульбинович (Henryk Gulbinowicz) отслужил в Легнице мессу. Там были все, даже командующий Виктор Дубинин со своим штабом, а кардинал говорил: «вас прислали сюда с автоматами и танками, но вы должны помнить, что оценивать вас будут за то, что вы делали как люди, а не как исполнители приказов, И поэтому вы не должны творить зла: хотя вам все позволено, не обязательно это делать». Они говорили мне потом, что эти слова их сильно потрясли.
— Вы чувствуете себя главным специалистом по фильмам о новейшей польско-российской истории?
— Однажды Анджей Вайда сказал, что следует снимать фильмы, которые никто кроме тебя не снимет. Поскольку других кинорежиссеров родом из Легницы нет, эти вещи снимаю я. До «Малой Москвы» никто в польском кино не рассказывал, что в Польше находилась советская армия. Несмотря на это я долго не мог найти прокатчика. Мне говорили: а кому это интересно? Какой-то фильм на русском, Легница? Это забавно, но так было.
— Сейчас вы снимаете очередной польско-российский фильм — «Фотограф».
— Его действие разворачивается в современной России, но в определенный момент возвращается в Легницу 70-х. В Москве орудует серийный убийца, но следователи при помощи всех современных техник в течение 11 лет не могут его поймать или хотя бы составить психологический портрет. Им приходится обратиться к тому, что случилось 30 годами ранее в Польше.
— Много еще остается эпизодов, которые требуют расследования?
— Очень много. В Легнице работала польско-советская комиссия по расследованию чрезвычайных случаев, но в ее документах нет ни следа того, что происходило на самом деле. Там нет истории Лидии Новиковой, которая влюбилась в поляка и погибла, нет убийств, которые я видел собственными глазами. После выхода «Малой Москвы» один советский политрук, который служил в Легнице, а сейчас живет в Австралии, позвонил прокатчику и сказал, что это было одно из самых невинных преступлений того времени. Но от дальнейшей беседы он отказался: он живет в Австралии, на пенсии, но продолжает бояться.
— Как следует рассказывать о современной польско-российской истории?
— Не нужно бояться диалога. Невозможно выстроить настоящее взаимопонимание теми методами, которые используются сейчас: мы едем к ним и показываем наши фильмы и спектакли, а потом они едут к нам и показывают свои. Диалог заключается не в том, что высказывает каждый по отдельности, тем более, нам есть о чем поговорить вместе. Недавно я познакомился в России с господином Белзой, его дед написал стихотворение «Катехизис маленького поляка», которое у нас всем известно: «Кто ты? Маленький поляк...» Белза прекрасно говорит по-польски, но живет в Москве и считает себя русским. Таких тем, которые говорят о наших отношениях гораздо больше, чем самые объемные отчеты, немало. Именно они запускают процесс размышлений о том, что не все так очевидно, как нам казалось и как говорят политики.
— Однако завязать искренний разговор сложнее всего, когда над нами продолжает висеть столько нерешенных вопросов прошлого.
— То, что на нас давит невыясненное прошлое, а к нему добавляются все новые вопросы, приводит к тому, что сложно добиться доверия. Отношения между нашими народами слишком долго строились на откровенной лжи, на бессовестном отрицании реальности, а агентство ТАСС называло черное белым. Это сложно забыть. Тем более, что это продолжается и сейчас, а одновременно с такими фильмами, как «Анна Герман» появляются те, которые скрывают правду или говорят не все. И это вдобавок называется доказательством ответственности и умного подхода.
— Может быть, лучше полуправда, чем никакой правды?
— Нет, потому что в таком случае каждый останется при своей части правды или с тем, что он таковой считает. Некоторых тем нет смысла касаться, если невозможно сказать все, потому что таким образом возводятся новые стены, укрепляются предрассудки, различия. Каждой теме — свое время. Вероятно, объяснения того, что происходит сейчас между Польшей и Россией нам тоже придется подождать. Можно только задаться вопросом: кто в этом виноват?
