В пятницу, пока CNN, не умолкая, повествовал о попытке братьев Царнаевых «уйти в сиянии славы», по социальным сетям гулял некий микромем: люди спрашивали, не было ли у Толстого произведения о чеченских повстанцах. Такое произведение у него действительно было, и называется оно «Хаджи-Мурат». Это была последняя книга мастера. Она небольшая, но прочесть ее имеет смысл каждому. Хотя в ней почти нет прямых параллелей с терроризмом 21 века, повесть Толстого повествует о предыстории чеченских обид и о проблемах племенного общества. Однако сейчас, когда перед глазами американцев маячит образ Джохара Царнаева, сильнее всего впечатляет, пожалуй, толстовское описание жутковатого симбиоза между героическими устремлениями и мальчишеской невинностью.
Толстой первым бы отверг идею «ухода в сиянии славы». Недаром он был мастером «кульминации наоборот» в батальных сценах. Вероятно, самый известный момент в «Войне и мире» - это первая кавалерийская атака молодого Николая Ростова, сцена, в которой выбитый пулей из седла растерянный двадцатилетний юноша бежит от врага, думая: «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» Николаю вспоминается «любовь к нему его матери, семьи, друзей», и на этом фоне он не может поверить, что он мог попасть в такую беду. Трудно не заподозрить, что примерно так же себя чувствовал недавно другой молодой мужчина, почти мальчик, за которым только что шла охота.
При этом Толстой был сложным человеком. Он понимал тщету славы – но понимал и славу. В своих бесценных воспоминаниях Максим Горький пишет, как Толстой однажды встретил на улице двух молодых кирасиров, гордо шествовавших в своих сверкающих доспехах. «Толстой начал порицать их: “Какая величественная глупость! Совершенно животные, которых дрессировали палкой...” Но когда кирасиры поравнялись с ним, он остановился и, провожая их ласковым взглядом, с восхищением сказал: “До чего красивы! Римляне древние, а, Левушка?»
Читайте также: О Толстом
На первых страницах написанной в 1904 году повести Толстого пятнадцатилетний мальчик разглядывает героя. «Все в горах знают Хаджи-Мурата, как он русских свиней бил...», - говорит он. Преданный чеченским предводителем Шамилем Хаджи-Мурат в этой сцене – беглец, закутанный в бурку. Мальчик, который не может отвести от него взгляд своих «черных, как спелая смородина, блестящих глаз», обречен. Через несколько глав его аул, в котором скрывался Хаджи-Мурат в начале повести, будет разорен русскими войсками.
Русских тянет посмотреть на Хаджи-Мурата не меньше, чем чеченцев. Вынужденный сменить сторону из-за вражды с Шамилем он перебегает к русским. У офицера, которому его поручают, нет переводчика, и он вынужден объясняться жестами и улыбками. «Хаджи-Мурат ответил улыбкой на улыбку, и улыбка эта поразила Полторацкого своим детским добродушием… Он ожидал мрачного, сухого, чуждого человека, а перед ним был самый простой человек, улыбавшийся такой доброй улыбкой, что он казался не чужим, а давно знакомым приятелем. Только одно было в нем особенное: это были его широко расставленные глаза, которые внимательно, проницательно и спокойно смотрели в глаза другим людям». Страшный Хаджи-Мурат очаровывает русских. Они дают ему переводчика и разрешают молиться в должное время. «Он прелестен, твой разбойник», - говорит жена офицера. Толстой очень тонко передает то, как мы смотрим в детские лица наших врагов, - нашу напускную снисходительность, наше чувство внутреннего облегчения, нашу обманчивую, удобную веру в то, что мы их хорошо знаем.
Также по теме: Эхо Чечни в небольшой бостонской диаспоре
Странно, что Толстой, к тому времени уже ставший гуру мирного сопротивления, творчеством которого вдохновлялся Ганди, свою последнюю книгу написал о человеке, носившем с собой несколько кинжалов. Стоит сразу отметить: ни Хаджи-Мурат, ни другие чеченцы из книги Толстого – не террористы. Они - повстанцы, защищающие свою родину от российских захватчиков, которые хотят аннексировать Кавказ, чтобы соединить Грузию со своей империей. Хаджи-Мурат надеется, что русские дадут ему армию для борьбы с Шамилем. Он мечтает о том, как он «пойдет на Шамиля и захватит его в плен, и отомстит ему, и как русский царь наградит его, и он опять будет управлять не только Аварией, но и всей Чечней». Большинство чеченцев в книге так или иначе причастны к политическому насилию, но оно обычно направлено против других чеченцев. Они живут в мире всеобщей кровной вражды и из-за своих близоруких страстей считают Российскую Империю пешкой в своих играх.
«Хаджи-Мурат» подобно «Войне и миру» и «Анне Карениной» состоит из множества сюжетов, изящные контрасты и переходы между которыми создают особый эффект. Однако, в «Хаджи-Мурате» - всего 100 страниц, и его структура сильнее бросается в глаза. Она почти выставлена напоказ. Характерно, что ею восторгался Людвиг Витгенштейн. «Хаджи-Мурата» отличает отточенная холодная ясность позднего произведения. Критик Джон Бейли (John Bayley) пишет, что эта книга воплощает мечты Толстого об уверенности. По его мнению, суровый Хаджи-Мурат – прямая противоположность писателя, который, умирая на станции Астапово, повторял: «Не понимаю, что мне делать». Однако с другой стороны, повесть можно прочесть и как своего рода исследование нерешительности. На ее страницах присутствуют все возможные точки зрения. Толстой полностью, с изложением мотивов характеризует всех – от царя Николая I (бесполезного распутника) до отдельных солдат и офицеров — таких, как Бутлер, хороший человек с пагубным пристрастием к азартным играм, или Авдеев, смерть которого позволяет дать поразительное описание его родителей-крестьян, - от мюридов Хаджи-Мурата (особенно тихого Элдара с бараньими глазами) до самого Шамиля.
Читайте также: «Толстой - Русская жизнь»
В таком широком контексте любая героическая смерть неизбежно становится бессмысленной. Если Хаджи-Мурат – герой, то Бейли, возможно, прав – дело именно в его решимости. Устав ждать, пока русские примут решение, он однажды уезжает из города со своими мюридами, избавляется от охраны и бежит в горы. Однако пытаясь пересечь залитое водой рисовое поле, они увязают в грязи и решают спрятаться и заночевать. Тем временем крестьянин оповещает солдат. На рассвете с одной стороны к Хаджи-Мурату приближаются русские, а с другой – и это тактически играет ключевую роль – предавшие его чеченцы.
Голливудский режиссер подобрал бы к этому правильное музыкальное сопровождение, и перед нами было бы то самое сияние славы. Но мы знаем, что жизнь Хаджи-Мурата перестала быть славной. Всю повесть он провел в приемных русских генералов. Решение пересечь рисовое поле выглядит глупым, бессмысленным. Толстой, повторяю еще раз, - мастер «кульминации наоборот». Террористы часто думают, что апокалипсис уже наступает. Напротив, Толстой знает, что никаких развязок не существует, а конфликты определенного рода тянутся вечно. Кстати, именно поэтому его взгляд на империалистическую политику еще более сбалансирован, чем даже в написанном его современником «Сердце тьмы».
В конечно итоге тема славы Толстого интересует меньше, чем проблема проявления детского в героическом. Хаджи-Мурату отсекают голову и возят ее от укрепления к укреплению. «Это была голова… с разрубленным и недорубленным бритым черепом, с окровавленным запекшейся черной кровью носом… Несмотря на все раны головы, в складке посиневших губ было детское доброе выражение». Русские, успевшие подружиться с Хаджи-Муратом, отворачиваются с ужасом.
Перед своим финальным отчаянным побегом Хаджи-Мурат размышляет о собственном детстве и о детстве своего сына, стремление спасти которого стало для бунтаря роковым. Он вспоминает песню, которую сложила его мать после его рождения. Она была адресована отцу Хаджи-Мурата: «Булатный кинжал твой прорвал мою белую грудь, а я приложила к ней мое солнышко, моего мальчика, омыла его своей горячей кровью, и рана зажила без трав и кореньев, не боялась я смерти, не будет бояться и мальчик-джигит».
