В прошлом месяце Харуки Мураками (Haruki Murakami) опубликовал в Японии новый роман. Никто еще не успел его прочитать, а он уже побил все рекорды предварительных заказов через интернет. Издательство объявило о тираже в полмиллиона экземпляров, а токийские книжные магазины, открывшись в полночь, приветствовали выстроившихся в длинные очереди покупателей, часть из которых тут же уселась в близлежащих кафе и начала чтение книги. Но на сей раз такая читательская мания была уже не в новинку: все повторилось точь-в-точь, как это было три года назад, когда вышел роман Мураками «Тысяча невестьсот восемьдесят четыре». Такая реакция не стала новостью ни для кого. За исключением, пожалуй, самого Харуки Мураками.
«То, что я сумел стать профессиональным писателем-романистом, даже сейчас вызывает у меня крайнее удивление, - написал он за три дня до выхода книги «Colorless Tsukuru Tazaki and His Years of Pilgrimage» (Бесцветный Цукуру Тадзаки и годы его странствий). – На самом деле, все то, что произошло со мной за последние 34 года, это сплошная череда больших неожиданностей». Но самая большая неожиданность, пожалуй, заключается в том, что сейчас романы Мураками вызывают за пределами Японии такой же ажиотаж и читательский спрос, как и внутри страны, хотя написаны они на языке, которым владеет довольно немногочисленное население далекого и изолированного архипелага в северной части Тихого океана.
Мураками это писатель, которого не только открыли в переводе (на данный момент его книги переведены на 40 с небольшим языков), но и человек, который сам себя открыл в переводе. Он написал на английском языке первые страницы своего первого романа «Слушай песню ветра», а затем перевел их на японский, чтобы «послушать, как они звучат». Он также перевел на японский произведения нескольких американских авторов, в том числе, Раймонда Карвера, Джона Ирвинга, Джерома Дэвида Сэлинджера и Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. По его словам, «Великий Гэтсби» Фицджеральда вдохновил его на писательскую карьеру.
Переводчик, ученый и профессор Токийского университета Мотоюки Сибата (Motoyuki Shibata) рассказал мне, что американская художественная литература становится совершенно иной, попадая в чужую культурную среду, когда ее представляют японским читателям. «В эпоху Мэйдзи большинство японцев читали американцев как нравственное наставление, - говорит он. – Они хотели узнать об идеях самостоятельности, индивидуализма и христианства. Им не нужны были развлечения и удовольствия в литературе». Американская литература пришла в Японию в 19-м веке вслед за американскими военными, открыв изолированную нацию навстречу современным идеям и технологиям. Первые переводчики и читатели, говорит Сибата, подходили к жизни и литературе с позиций жесткой иерархии, где наверху находились белые, в середине японцы, а на дне все прочие расы и народности. Все, что было написано белыми людьми с Запада, изначально считалось превосходным – просто из-за того, что японцы смотрели на них снизу вверх.
После Второй мировой войны такие романы как «Старик и море», «Зов предков» и «Моби Дик» завораживали японских читателей, которые страстно мечтали о будущем, наполненном героизмом, естественностью и разумом, после того периода милитаристического хаоса и разрушений, который они только что пережили. Наставления и напутствия по-прежнему были привлекательны, но на первый план вышли героизм и индивидуальность. Переход к более чистому литературному контакту с американской художественной литературой, когда читатели начали ценить и по-настоящему наслаждаться американской прозой не только из-за того, что она их чему-то учила, произошел в 1975 году. В это время на японский язык были переведены произведения Курта Воннегута и Ричарда Бротигана, которые ввели читателя в литературный мир юмора, абсурда и социальной критики.
Перевод самой известной работы Бротигана «Ловля форели в Америке», выполненный Кадзуко Фудзимото (Kazuko Fujimoto), стал настоящим откровением для японских читателей, таких как Сибата и Мураками. «Впервые, - говорит Сибата, - я смотрел на автора и на героев не снизу вверх, а как на равных. Я почувствовал, что персонажи заговорили, наконец, как реальные люди, хотя конечно, у каждого были свои странности и чудачества». Он продолжает: «Японский язык у госпожи Фудзимото зачастую необычный, странный и какой-то чудной, но эта необычность и странность соответствовала духу оригинала. Она нарушила правила повседневного японского языка, но то, что она сделала, было интересно и увлекательно. Кроме того, она сделала японский язык богаче, вместо того, чтобы мучить бедного читателя, как это делали переводчики постарше».
Сегодня Бротиган и Воннегут в Японии намного известнее и популярнее, чем такие столпы американской литературы как Джон Апдайк, Филип Рот и Тони Моррисон. Читатели покупают книги, где интересный сюжет и увлекательное повествование, где есть качество и созвучие с японской прозой, и где переводчик – человек с солидной репутацией. «Иногда мне кажется, что я не понимаю американских читателей, - сказал мне Мураками несколько лет назад в Бостоне, пытаясь разобраться с тем, почему его любимый роман Тима О’Брайена «The Nuclear Age» (Ядерный век) в США подвергся резкой критике. Порой мне кажется, что они чего-то не улавливают».
Чтобы заполнить эти лакуны недопонимания, Сибата и его друг Тед Гуссен (Ted Goossen), занимающийся переводами японской литературы и преподающий в Йоркском университете в Торонто, вот уже три года публикуют ежегодный англоязычный литературный журнал под названием Monkey Business International: New Writing from Japan (я тоже пишу для этого журнала). Этот проект родился от отчаяния. Почему Харуки Мураками это единственный современный японский писатель, известный за пределами Японии? Гуссен призвал Сибату отбирать материал из его ежеквартального издания Monkey Business. Конечно, Мураками тоже там печатается, но его произведения обретают новые цвета и оттенки по соседству с повестями и стихотворениями его литературных современников (старше и моложе возрастом), классической японской литературой и даже с японскими комиксами.
И тем не менее, у меня постоянно возникает мысль о том, что перевод литературы, где достоинства и даже индивидуальность оригинала кроются в языке, это тщетное занятие, хотя и героическое. «Когда ты читаешь Харуки Мураками, ты читаешь меня, по крайней мере, 95% времени, - рассказал мне в прошлом месяце в Токио один из давних переводчиков Мураками Джей Рубин (Jay Rubin), объясняя, что он говорит американским читателям, которые в большинстве своем считают иначе. – Мураками написал названия, имена, места, где происходит действие, но английские слова – они мои». Мураками как-то сказал мне, что он никогда не читает свои книги в переводе, потому что это ему не нужно. Хотя он говорит и читает по-английски в совершенстве, очень тонко и точно, чтение его работы на другом языке может вызвать разочарование – а то и хуже. «Мои книги существуют в оригинале на японском. Это самое важное, потому что именно так я их написал».
Но конечно же, он не остается в стороне в процессе перевода. По словам Рубина, когда он впервые переводил роман Мураками «Хроники Заводной Птицы», он звонил автору несколько раз в день, чтобы правильно понять выбор слов и исправить неточности. «В одной из сцен у персонажа очки в черной оправе. В другой оправа коричневая. Я спросил его: «Какого цвета оправа?» История, рассказанная Рубиным, оказалась весьма поучительной. Японский язык обретает особую красоту и силу благодаря косвенности. Англоязычные авторы назвали бы это неопределенностью, неясностью или подразумеваемым смыслом. В японских предложениях подлежащее зачастую не упоминается, и ономатопия, или звукоподражание с его звуками японского языка часто служит намеком на значение. Это достоинство японской литературы передать на английском зачастую очень трудно, а то и невозможно.
И наоборот, английский часто хвалят за его конкретность. Писатель Генри Джеймс советовал романистам искать фигуру в ковре, имея в виду то, что детали и точность равноценны литературной экспрессии. Возможно ли, что японский и английский языки настолько далеки друг от друга, что переводчики могут добиваться результата, лишь создавая совершенно новые работы? На прошлой неделе Сибата, Гуссен, а также большая группа японских и американских писателей собрались в Нью-Йорке, чтобы провести несколько мероприятий в рамках презентации третьей английской версии Monkey Business в рамках фестиваля «Голоса мира». Во время дискуссии Азиатского общества Гуссен привел слова Чарльза Симика о магической абсурдности перевода поэзии: «Это глупое упрямство – пытаться передать словами другого языка не только буквальный смысл стихотворения, но и чуждый взгляд на вещи … Переводить - значит не только ощущать отличие и особенность каждого языка, но и приближаться к тайне взаимоотношений между словом и вещью, между буквой и духом, между собственным «я» и миром».
Мураками, скорее всего, согласился бы с Симиком. В опубликованном недавно очерке о своем решении перевести на японский «Великого Гэтсби» Фицджеральда 64-летний писатель признается, что это для него нечто вроде задачи всей жизни. Он еще в возрасте 30 с небольшим лет рассказал о своем устремлении и заявил, что будет готов взять на себя решение этой задачи, когда ему исполнится 60. Но ждать Мураками не мог. Подобно маленькому ребенку, которому не терпится развернуть подарки в день рождения, он перевел «Великого Гэтсби» на три года раньше. Перевод, пишет он, похож на язык и на наши взаимоотношения с миром. Он тоже нуждается в обновлении:
Перевод это вопрос лингвистической методики и приемов … которые естественным образом стареют по мере изменения языка. Бессмертных работ не бывает, и в принципе не может быть бессмертных переводов. Следовательно, очень важно, чтобы периодически появлялись новые версии, как появляются обновленные компьютерные программы. По крайней мере, это создает более обширный спектр для выбора, а это лишь на пользу читателю.
Роланд Келтс – автор книги «Japanamerica: How Japanese Pop Culture Has Invaded the United States» (Японамерика: как японская поп-культура вторглась в Соединенные Штаты). Живет и работает в Нью-Йорке и Токио.
