Однако Федор Гаврилов из Симферополя и тогда, и по сей день остается верным «сухому закону»

Об этой, нехарактерной для винодельческого края, стороне жизни коренного сибиряка, который последние пятьдесят лет живет и работает в крымской столице, я узнал уже потом, после непосредственного с ним знакомства. Совсем не оговорился, сказав «работает»: несмотря на свои восемьдесят восемь, гвардии полковник в отставке до сих пор возглавляет совет ветеранов Центрального района Симферополя и почти каждый день приходит в свой служебный кабинет № 12 в помещении райисполкома, где ведет прием посетителей. Прежде всего этот факт отметило его руководство в местном республиканском совете ветеранов, добавив при этом, что Федор Гаврилов — единственный сегодня в Крыму участник Парада Победы на Красной площади в Москве в июне 1945 года.

«Таков был приказ Сталина»

— Федор Лаврентьевич, такую ​​солидную норму в сравнении с «наркомовскими» ста граммами фронтовик при строевой муштре должен был осилить за один прием или она все же как-то распределялась?

— На завтрак и ужин наливали по сто пятьдесят, в обед — двести граммов. У меня же было свое — компот. Каждый раз ящик с водкой в ​​столовую приносил и распределял лично начальник продовольственной службы. Кроме того, была усилена норма питания. Таков был приказ Сталина. Он хотел видеть своих солдат на параде откормленными.

— И после этого солдаты и офицеры лихо чеканили шаг...

— Крепко спали. Дело в том, что вся муштра примерно с 20 мая до 23 июня проводилась исключительно в ночное время. Москва ложилась спать, мы начинали маршировать, а затем наоборот. Для каждой части было отведено отдельное место. В частности, наш сводный батальон авиаторов 2-го Украинского фронта занимался на площади перед парком «Сокольники». Хотя первые, кажется, две тренировки состоялись днем. Однако стали досаждать местные дети — они толпами следовали за строем, вклинивались в шеренги, сбивали нас с ритма. Поэтому руководство распорядилось перейти на ночной режим.

— А на самой Красной площади репетиции проходили?

— Нет. Генеральная репетиция за день до самого парада у нас прошла на Центральном аэродроме. Незадолго до этого нас переодели в новенькие полушерстяные форму. Сам Парад Победы мне запомнился тем, что при выдвижении на Красную площадь мы попали под ливень. Но настроение у всех было такое приподнятое, что на это никто не обращал внимания. Радостные женщины с балконов бросали нам охапки цветов...

«Следовал материнскому велению»

— А на войне вы также обходились без хмельного?

— Да.

— И не смеялись над вами по этому поводу однополчане?

— Как-то не замечал. После каждого боевого вылета любой желающий мог за ужином или обедом выпить «наркомовских» сто грамм и еще взять пачку «Казбека». Я вместо этого довольствовался куском шоколада: двухсотграммовая его плитка делилась на четырех сидящих за столом. Иногда товарищи отдавали мне свою шоколадную «пайку».

— Таких стойких трезвенников в полку много было?

— Наверное, я один.

— А почему так?

— В юности мама меня умоляла: «Все твои старшие братья (трое, которые погибли на войне — прим. автора) водку не употребляют и не курят. И ты, сын, не пей, следуй их примеру». А еще помню, как она мне показала сельского пьяницу, лежащего под забором. Мол, смотри, к какой мерзости приводит водка. Поэтому я просто придерживался материнского веления.

— Вернемся к послевоенной жизни. Известно, что многие фронтовики, которые вынужденно причастились на войне к спиртному, в мирной жизни напрочь спивались и преждевременно уходили из жизни. На примере ваших однополчан Вы можете подтвердить эту неутешительную тенденцию?

— Могу. Так, моего командира Баниха именно водка положила в гроб в 54 года. Почти весь летный состав нашего полка — а это восемьдесят человек, — с которым я встретил Победу, не «дотянул» до семидесяти лет. В послевоенный период те же «сто граммов» вошли даже в норму питания и солдат-срочников. Когда Жукова Хрущев назначил министром обороны, он это немедленно отменил. Однако «питьевая» инерция в войсках осталась. Я тогда служил начштаба авиаэскадрильи на Дальнем Востоке. Пришлось лично «воевать» с бойцами, изымать у них «гитлеровки» — большие темные бутылки с водкой, которые тогда продавались в гарнизоне.

«В наш штурмовик они попали дважды»

— Значит, на войну вы отправились с этой благой установкой. А где вы, Федор Лаврентьевич, воевали?

— Я был стрелком-радистом штурмовика Ил-2. На фронт попал в ноябре 1943 года под Харьковом. В составе 188-го штурмового авиаполка освобождал от фашистов Южную Украину, Молдавию, Венгрию, Румынию и Чехословакию. Последний, 127-й, мой боевой вылет произошел 12 мая 1945 года в небе над Прагой.

— «Ил-2», как известно, — самый массовый советский самолет Второй мировой войны. За ним закрепилось название «летающий танк», «солдат неба», немцы с ужасом называли его «черной смертью». Ибо если он обрабатывал передний край обороны, от него не было спасения. Что входило в ваши обязанности?

— Отражать атаки вражеских истребителей сзади, точнее, в задней полусфере. Для этого у меня был турельный пулемет калибра 12,7 миллиметра. На задание мы вылетали преимущественно целой эскадрильей — это двенадцать машин. Сверху нас всех прикрывали непременно шесть истребителей. Мы обычно поднимались на высоту более тысячи метров, а оттуда по очереди атаковали цели из пике под углом 20-30 градусов, снижаясь до ста метров. Против танков, как правило, использовали полуторакилограммовые ПТАБ — противотанковые авиабомбы кумулятивного действия. Одна такая бомбочка способна была прожечь любую танковую броню. Скачивали же нам бомбовый отсек до четырехсот ПТАБ.

— Что таило для вас наибольшую опасность в небе?

— Огонь вражеских зениток «Эрликон». В наш штурмовик они попадали дважды. Причем каждый раз снаряд прошивал бронезащиту мотора, после чего он начинал «чихать» и, наконец, замолкал. Но невероятными усилиями Ивану Баниху, моему пилоту, удавалось дотянуть за линию фронта. Точнее, «шлепнуться» прямо на лесополосу в первом случае. Хорошо, что неподалеку были свои, пехота. На трофейной машине нас сразу отправили на родной аэродром, оттуда — прямо в лазарет. Медики извлекли из моей ноги семь осколков. На полное выздоровление понадобилось всего несколько недель. Во втором случае мы сели на нейтральную полосу. Немцы бросились к самолету, но наши успели отсечь их огнем из минометов. Так мы спаслись.

Перевод Антона Ефремова.