Эта книга - самое плохое, что могло случиться с новой ортодоксальностью. Никто другой не смог бы так расправиться с фракцией традиционалистов, как Курт Флаш (Kurt Flasch). Дело в том, что этот высокообразованный философ и историк ловит неодогматиков на слове. Флаш следует их аргументации - и объявляет им мат.
Флаш сопровождает их и там, где он отвергает поверхностную болтовню о христианстве. Он иронизирует над Ойгеном Древерманом (Eugen Drewermann) и Ансельмом Грюном (Anselm Gruen), «пасущимися на ниве науки о душе». Невысокого мнения Флаш и о тех, кто пытается ослабить библейскую гомофобию с помощью метафорического подхода. Тот, кто понимает Библию лишь образно и таким образом хочет оказаться в сфере кротости, «представляется мне в виде дружелюбного и чувствительного молодого человека, который по семейным обстоятельствам оказывается в клубе рыболовов, но затем обнаруживает в себе сочувствие к рыбам и предлагает, чтобы члены этого объединения впредь только вязали крючком скатерти, а не занимались убийством рыб», отмечает Флаш.
Нет, о христианской религии можно говорить лишь в том случае, если принять серьезные претензии христиан на истину. «Поскольку ваш Бог должен быть единственным, это означает, что он существует для всех, - подчеркивает Флаш. - И то, что вы провозглашаете его Словом, также должно действовать для всех. И если истина то, что вы говорите, то это должно быть истиной для всех». Таким образом, Флаш осознает, что ему брошен вызов. Он убежден в том, что отвечает «за свои взгляды», и спрашивает, может ли он считать истинным все провозглашенное.
Вот уже в течение нескольких десятилетий, основываясь на поразительных знаниях в области церковной истории, средневековой теологии и античной философии, Флаш, в том числе и в беседах с Ратцингером, проверяет римско-католическое, а также реформаторское учение. И вот теперь в возрасте 83 лет на 280 страницах он излагает причины того, почему он «не является христианином».
Речь не идет об обиде
При этом защитникам веры горько сознавать, что от Флаша нельзя отмахнуться, как от враждебно настроенного атеиста, - он с большим пиететом говорит о достижениях христианства. Нельзя сбросить его со счетов, как человека, отказывающегося от веры по личным причинам. «Я не говорю как пострадавший от церкви человек, руководствующийся чувством обиды», - подчеркивает он и описывает в самом начале, как унаследованный им либеральный католицизм города Майнца противостоял нацистам, как увлекательно христианская вера привела маленького Курта к философии и религии. Никаких следов педофилов, лицемерных болтунов или приверженцев слепой веры. Вместо этого, как ему кажется, его встречают услужливые теологи, которые не могли объяснить, как, например, сочетаются историко-критический метод реконструкции библейского наследия с «канонической экзегезой», при которой тексты должны быть приведены к одному общему знаменателю ключевого послания. Флаш саркастически разбирает недостоверность повествования о сотворении мира, учение о бессмертии душе, непорочное зачатие, догмат о троице, а также теологические попытки привнести во все это определенную согласованность.
С большим чувством юмора он комментирует свидетельства Пасхи, где обнаруживаются драматические различия между Евангелиями по вопросу о том, где и кто мог увидеть Воскресшего. «Если бы я был уполномоченным комиссаром полиции и получил бы задание расследовать исчезновение трупа известного человека, я бы пришел к выводу о том, что это невозможно сделать на основе существующих показаний свидетелей», - отмечает Флаш. Однако затем он предельно серьезно задает вопрос о том, почему, с одной стороны, в «Лексиконе теологии и церкви» (Lexikon fuer Theologie und Kirche) 1993 года издания можно прочесть, что Воскресение не является «доказуемым фактом», а, с другой стороны, обе церкви объявляют Воскресение основой своей веры.
Бог в горящем кусте терновника
Несуразности находит Флаш и в истории о горящем кусте терновника, в котором Бог является Моисею. Этот эпизод обстоятельно разобрал Йозеф Ратцингер в своем «Введении в христианство» (Einfuehrung in das Christentum). При этом Ратцингер, по мнению Флаша, поначалу признает, что самоопределение Бога (часто его неверно переводят как «я есть тот, кто я есть») может быть понято только в смысле помогающей близости Бога племени, а не универсально как само бытие.
Однако этот вопрос, по мнению Флаша, остается у Ратцингера без последствий, так как он настаивает на том, что Бог охватывает здесь бытие в целом. Не без удовольствия Флаш доказывает Ратцингеру произвольность и непоследовательность в неловкой аргументации Бога пустыни относительно платоновской идеи божества.
Как следует из книги Флаша, Ратцингер в качестве Бенедикта XVI нанес большой вред своим утверждением о том, что в христианстве может существовать единство религии и философии. Будучи тонким философом, Флаш смог показать, что Бог античных философов отличается от Бога христианства. Бог философов (Флаш его не защищает) не гневный, ему не нужно «вечное восхваление», а еще он «бескровный», подчеркивает Флаш.
Однако всего этого нельзя сказать о библейском Боге, и в подтверждении своего мнения Флаш приводит насильственные действия Бога в Египте, а также само Распятие. Столь же резко критикует Флаш любимого Ратцингером отца церкви Августина, так как он концепцию первородного греха - Флаш говорит об «бездумно унаследованном долге» - столь насильственным образом соединил с «остаточным платонизмом» философии, что от этого просто волосы встают дыбом.
Почему нужно просто прыгать?
Тем самым Флаш отвергает тезис о философской достоверности христианства - для серьезных философов это положение должно действовать со времен Канта. Но Флаш также не согласен и с новыми попытками прихода к вере без философии, с получением ее на основании простого решения, с попыткой рассматривать ее как приключение или как прыжок.
«Тот, кто прыгает, хотел бы все-таки знать, куда он прыгает и почему он должен это делать», - спокойно отвечает Флаш на подобного рода предложения. Человек может потерпеть «мыслительное фиаско», если сегодня он будет предаваться теологии первородного греха, ада и спасения. По его мнению, для понимания смысла жизни не нужна и сама вера. «Моя жизнь не является бессмысленной», - подчеркивает Флаш. Он живет и работает «в веселом настроении».
А как же этика? Флаш качает головой. Десять заповедей представляют собой всего лишь правовые предписания, существующие и у других народов. «Там везде речь идет о законах или о правовом регулировании», тогда как этическое в тот момент «еще не проявляет никакой самостоятельности», отмечает Флаш.
Оригинальным является критический разбор Флаша Нагорной проповеди. По его мнению, она была произнесена в ожидании близкого конца света, но Иисус ошибся, и поэтому ее содержание не может «без новой проверки служить в качестве этического ориентира». Этика нагорной проповеди опускается до «уровня утопии». Это не убедительно и свидетельствует о поразительной для такого знатока религии недооценке религиозного языка.
Однако Бог не есть только гнев
Этот Бог способен вмешиваться в несостоявшееся, в невидимое - и тем самым что-то двигать. Не только в этике, но и в образе Бога. Флаш совершенно не говорит о том, что Бог уже в Ветхом Завете не только сердится, но и меняется, так как люди в своих религиозных возражениях чего-то от него добиваются - заключения союза, освобождения от наказания, отречения от его Сына.
Флаш намеком демонстрирует наличие у него понимания конструктивной и способной создавать религию силы языка, когда он обнаруживает симпатию к трогательным библейским историям и к легендам о святых. При этом Флаш хочет подчеркнуть «поэтическую концепцию истины», такое понимание слов, «которое порождает то, о чем они говорят», и нечто подобное Флаш находит также в речи влюбленных.
Важный след: таким же образом недавно Бруно Латур (Bruno Latour) говорил в своей великолепной книге «Ликование» (Jibilieren) о силе религиозного языка из духа влюбленных в отличие от простых утверждений относительно веры или неверия. Жаль, что Флаш не уделяет этой теме больше внимания. Но хорошо, что он основательно разделывается с теми, кто с помощью неправдоподобной консервации догм отказывается от того, чтобы обнаружить подобную силу языка.