Папа римский Франциск лишь укрепил меня в моем решении уйти.

Нетрудно понять, почему людям так нравится папа Франциск. После данного им на прошлой неделе сенсационного интервью многие заговорили о том, что Франциск с его добросердечностью и решимостью отвести догму на второй план является как раз тем человеком, который сумеет вернуть в лоно церкви многочисленных отпавших от нее католиков.

Возможно. Но я бывший католик, и слова Франциска лишь укрепили меня в моем решении покинуть католическую церковь, но не подорвали его.

Двадцать с небольшим лет тому назад, когда я в зрелом возрасте решил стать католиком, мне показалось правильным обратиться за наставлениями в университетский церковный приход, поскольку я считал, что там качество проповедей будет выше. После трех месяцев управляемого богопознания и бесконечных нотаций о том, что Бог есть любовь, я прекратил это дело.

Я согласен — Бог есть любовь. Но это ничего не говорит мне о том, что он ожидает от меня в том случае, если я стану католиком. Кроме того, я четыре года рассматривал возможность вернуться к христианской вере моей юности. Когда я в зрелом возрасте сделал первый шаг к возвращению в лоно церкви, я нашел очень многих добрых людей, которые говорили мне, что Бог — это любовь, однако никогда не призывали меня изменить мою жизнь.

А что же нужно было менять? Многое. Мне было понятно, что я испорчен и надломлен, и я был готов отвратиться от своих разрушительных грехов, став новым человеком. Единственное, от чего я не желал отказываться, это от своей сексуальной свободы, которая является моим неотъемлемым правом как американского гражданина с рождения. Однако я понимал, что не передав полностью свою волю в руки Господа, мне будет трудно обратиться в веру. К тому времени я начал с большой опаской относиться к своим отговоркам. Перейти в католичество с условием (что церковь не будет докучать мне по поводу моей сексуальной жизни) — это сродни попытке найти в религии психологическое утешение и комфорт, не принося при этом никаких жертв.

Читайте также: Церковь не нянька

Но в университетском католическом приходе мне было сказано, что Бог любит меня таким, какой я есть, и что ничего больше мне делать не надо. Как-то раз уже в конце всего этого процесса до меня дошло, что вся наша группа в итоге примет католическую веру, не имея при этом никакого понятия о том, чему учит католическая церковь. Я сбежал, и годом позже меня приняли в лоно церкви уже в другом приходе.

Если о католической церкви вы узнаете только из газет, вас ждет потрясение, когда вы попадете туда. Средства массовой информации говорят об американском католичестве как о церкви, которая озабочена только сексом и абортами. Но это далеко не так. Я был правоверным католиком на протяжении 13 лет, регулярно ходил к мессе и был членом нескольких приходов в пяти городах нашей страны. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать количество пастырских наставлений на тему аборта и секса в том или ином виде. Скорее, эти проповеди носили лечебно-оздоровительный характер и всегда напоминали приторную нотацию с разными вариациями на тему «Бог есть любовь».

Ну да, так оно и есть. Однако воскресные проповеди этим и ограничиваются. Классическое католическое богословие останавливается на парадоксе любви и суда Всевышнего. Как показывает Данте в своей «Божественной комедии», любовь Господа — это его суд, которым он судит тех, кто его отвергает. Иисус в Евангелии проявляет сострадание к грешникам, которых отвергают строгие блюстители веры; но он также говорит, что они должны исправить свою жизнь и «больше не грешить».

Может, меня расстроило то, что священники отказываются читать проповеди о суде Божьем вместо проповедей о его милосердии? Ни в коем случае. Разочарование у меня вызвало то, что они вообще не хотят читать проповеди о суде Божьем. А это все равно что читать проповеди о Христе без креста. Я знал, из каких глубин греха спасаюсь, и мне казалось неправильным относиться к его поразительному всепрощению как к обычной любезности. Как говорится в одной песне регги, «все хотят попасть в рай, но никто не хочет умирать».

В своей последней книге об англиканстве «Our Church» (Наша церковь) философ Роджер Скрутон (Roger Scruton) пишет, что величайшая проблема современного мира это «утрата привычки каяться». Если говорить в целом, то как мне кажется, американская католическая церковь не проявляет особого интереса к покаянию, потому что у нее нет особого интереса к реальности и сущности греха. Превратившаяся в стереотип идея о том, что католическая церковь — это одержимая мыслью о грехе и приверженная строгому соблюдению норм теплица, откуда-то должна была появиться. Но по мнению таких как я католиков, которые родились в конце 1960-х, столь ограниченное и жалкое представление о церкви вполне могло появиться еще в древности.

Также по теме: Религиозность и американское общество

Современная эпоха глобального католицизма началась в 1959 году, когда новоизбранный папа Иоанн XXIII попытался «отворить окна» затхлой старой церкви навстречу современному миру, созвав Второй Ватиканский собор. Спустя три года в своем обращении к этому собору харизматичный и добродушный папа призвал к «новому подъему, новой радости и ясности ума в безоговорочном принятии всеми христианской веры во всей ее целостности» без компромиссов по ее догматам. В открытые окна влетел яростный дух нового времени, сметая практически все на своем пути. В последующие десятилетия произошел крах католического катехизиса и католической строгости. Так называемый «дух Второго Ватиканского собора», ставший ложным толкованием его истинного учения, превратился в оправдание многих последующих бесчинств и злодеяний.

В 2002 году, когда в стране разразился сексуальный скандал с участием духовенства, стала понятна вся глубина церковного гниения и распада. Все эти блаженные разговоры и заявления типа «не судите, да не судимы будете» были лишь фасадом, прикрывавшим «мерзость» в церкви, как скажет потом кардинал Йозеф Ратцингер, ставший позднее папой Бенедиктом XVI. Многие американские иерархи использовали бесценный христианский язык любви и прощения для того, чтобы прикрыть собственную непристойную наготу мантией ложного приличия и милосердия.

В этот мучительный период десятилетней давности возмущение и ярость от того, что я и другие журналисты выяснили о моральном разложении церкви, поколебали мою веру в католическое христианство. Это было больно, как будто палач вырывает у тебя ногти клещами. И дело было скорее не в преступлениях, а в нежелании иерархов церкви покаяться, в отсутствии у Ватикана стремления призвать этих людей к ответу. Я тогда подумал: если церковная власть не в состоянии проявить справедливость и милосердие к жертвам своих собственных священников и епископов, то как она может верить в те догматы, которые проповедует?

Все это выставляет несерьезность американской церкви в определенном свете. Когда разразился этот скандал, я в пепельную среду отправился к мессе в свой уютный приход в пригороде, и там услышал, как священник в своей проповеди называет Великий пост временем, когда мы все должны еще больше любить себя.

Читайте также: Католицизм отстал от жизни?

Если и существует какой-то конкретный момент, когда я перестал быть католиком, то это именно он. Я два года пытался удержаться, думая, что устранив силлогизмы и непростые вопросы из своей головы, сумею сохранить твердость. Но все было бесполезно. К тому времени я стал отцом, и мне не хотелось воспитывать своих детей в церкви, где сентиментальность и самодовольство являются смыслом христианской жизни. Я посчитал, что воспитывать детей в такой церкви небезопасно. Не из-за того, что они могут стать жертвами алчных хищников, а потому что моральная цель американской церкви, как и моральная цель упадочнического послехристианского общества, в котором она живет, состоит не в том, чтобы мы умирали в себе, дабы жить во Христе, как того требует Новый Завет, а в том, чтобы мы учились больше любить себя.

Один из моих любимых героев-католиков Флэннери О’Коннор (Flannery O’Connor) как-то произнес ставшую знаменитой фразу: «Борись со временем так же упорно, как оно борется с тобой. Люди не осознают, насколько дорога религия. Они думают, что вера это большое теплое одеяло, хотя на самом деле это тяжкий крест». Американский католицизм даже не пытался бороться со временем. Скорее, он стал для него легкой добычей. «Бог есть любовь» — это не манифест, освободивший нас, узников, от наших прегрешений и отчаяния. Скорее, это избитая фраза и банальность, позволяющая нам верить в то, что похоть, алчность, злобу и прочие грехи, с которыми я боролся ежедневно, надо не презирать и преодолевать, а скрывать в реке слащавых и приторных проповедей.

Наконец я сломался. Утрата католической веры стала для меня самой большой болью, какую я когда-либо испытывал. Хотя я восхищаюсь папой Франциском и понимаю, почему католики относятся к нему с таким восторгом, его интервью заставило меня понять одну простую вещь. Та полезная, хотя и незавершенная работа по возрождению церкви после насилия революции, которую проделали Иоанн Павел II и Бенедикт XVI, пойдет прахом. Я согласен почти со всем, что сказал на прошлой неделе в своем интервью папа. Внутренне я аплодирую тому, как он подвергает суровой критике упорствующих догматиков, которые лишают людей целительного лекарства церкви. Но у меня есть опасение, что его милосердные слова будут восприняты не как знак любви, а как разрешение. «Дух папы Франциска» придет на смену «духу Второго Ватиканского собора» в качестве логического обоснования, которым люди воспользуются для того, чтобы игнорировать трудное учение веры. А если так, то папа Франциск станет точно таким же, как и его предшественник папа Иоанн XXIII: милым человеком, но трагической фигурой.

Также по теме: Что разделяет Католическую и Православную церкови?

В своем интервью папа воспользовался метафорой, которую часто берет на вооружение восточное православие. Он назвал церковь «полевым госпиталем», где ходячие раненые могут проходить лечение. Он прав, но важно видеть различия между имеющимися в наличии лекарствами. Анестезия утоляет боль, но саму болезнь она не излечивает.

Безусловно, идеальной церкви не бывает, но в православии, которое решительно противостоит слащавому моралистическому деизму, столь характерному для американского христианства, я отыскал исцеляющее душу равновесие. В прошлое воскресенье священник нашей сельской русской православной церкви говорил о любви, радости, покаянии и всепрощении — во всех их измерениях. Обращаясь к родителям, он призвал нас проявлять милосердие, доброту и великодушие к нашим детям. Но он также предупредил, что недопустимо думать о любви так, будто мы должны давать детям то, чего они хотят, а не то, что им нужно.

«Давать им то, чего они хотят, нам легче и проще, — сказал священник. — Но мы должны любить своих детей достаточно сильно, чтобы преподносить им трудные уроки и принуждать их к добру».

Это верно. И я восхищаюсь этим проповедником, потому что он любит своих прихожан достаточно сильно, чтобы преподносить им трудные уроки, отвращать от посредственности и принуждать к добру. Католические священники такого же склада ума и направленности, как и мой православный пастырь — а я знаю многих таких людей — говорят мне: сигнализируя своей американской пастве, что Бог есть любовь, а остальное неважно, Его Святейшество существенно осложнил их миссию. Но это уже не моя проблема.