Антипатии Исайи Берлина

Мехико – В только что вышедшей книге  «Исаак и Исайя: Замаскированное наказание еретика холодной войны» (Isaac & Isaiah: The Cover Punishment of a Cold War Heretic) Дэвид Каут (David Caute) сравнивает жизненный путь, идеи и судьбу Исаака Дойчера (Isaac Deutscher) и Исайи Берлина (Isaiah Berlin), двух публицистов, добившихся большой известности в 50-60-е годы и имевших большой политический вес среди интеллигенции Европы и Северной Америки. Во многом они были схожи, но в идеологическом плане представляли собой два непримиримых полюса: Дойчер был революционным марксистом, а Берлин – либеральным демократом.

Оба были евреями-атеистами одного поколения, которым пришлось спасаться бегством от тоталитарных режимов (Берлин, родившийся в Литве, покинул СССР, а Дойчер, родившийся в Польше, был вынужден бежать от нацистов). В конце концов оба оказались в Лондоне и получили британское подданство. Единственным их идейным совпадением, да и то длившимся всего лишь несколько лет, была поддержка сионизма, который Дойчер впоследствии подверг яростной критике, назвав марионеткой американского империализма в холодной войне.

Исайя Берлин добился высочайшего признания в научной среде: почти вся его жизнь прошла в Оксфорде, он стал президентом Королевской академии и был возведен королевой в рыцарское звание, в то время как Исаак Дойчер, хотя и вел семинары, а также преподавал в крупных университетах, прежде всего был журналистом (в самом высоком интеллектуальном значении этого слова) и независимым писателем. Его единственная попытка стать штатным преподавателем британского Университета Сассекса провалилась, как указывает Дэвид Каут, по вине Исайи Берлина. Именно этим объясняется несколько двусмысленный подзаголовок книги: «Замаскированное наказание еретика холодной войны». Я говорю «двусмысленный», потому что, хотя и есть признаки того, что отрицательное отношение Берлина к политическим взглядам Дойчера повлияло на решение руководства Университета Сассекса отказать ему в приеме на работу, вопрос, тем не менее, далек от ясности. В любом случае, Берлин всегда отвергал подобные обвинения, в том числе и в двух разъяснительных письмах относительно его участия в этом деле, направленных вдове знаменитого автора биографий Сталина и Троцкого.

Книга интересная и хорошо документированная, но не располагает к себе из-за нескрываемой антипатии Каута к Исайе Берлину, особенно когда он, как бы мимоходом, стремится подчеркнуть его легкомыслие, стремление к дружбе с власть имущими и богатыми, а также заносчивость и высокомерие по отношению к другим. Хуже того, автор исподволь пытается провести мысль о том, что важнейшие исследования Берлина о культуре свободы, в частности, его теория о негативной и позитивной свободе, деление интеллигентов на «ежей» и «лисов» и четкое разделение между либералами и консерваторами не были чем-то новым и важным.

Истина заключается в другом: Берлин является одним из крупнейших политических мыслителей нашего времени и одним из немногих, чьи исследования последовательно и аргументированно отделяют урезанный и сектантский либерализм тех, кто истолковывает его исключительно как экономическое учение в защиту рыночных отношений, от учения о терпимости, политическом сосуществовании, правах человека, критическом отношении к действительности, культуре и ответственности власти, которое считает их столь же важными для социального прогресса, как частную собственность и рыночную экономику.

Берлин и Дойчер виделись всего дважды в жизни и никогда не вели прямых споров, хотя, как пишет Каут, их тезисы почти всегда были непримиримыми, но при этом отличавшимися обоснованностью и одинаково убедительными. Теперь, оглядываясь на прошедшие события, мы можем сказать, что спор по всем показателям выиграл Исайя Берлин, свидетельством чему является распад Советского Союза и становление в Китае режима авторитарного капитализма.

Хотя ход исторических событий развеял все политические пророчества и пристрастия Дойчера, это  отнюдь не уменьшает ценность его трудов и не принижает мужество и честность, с которыми он всегда отстаивал свои идеи. Он был марксистом антитоталитарного толка. Именно в силу этой странной особенности Польская коммунистическая партия исключила его из своих рядов, а сталинисты в СССР и на Западе стали люто ненавидеть. Он всегда открыто говорил о страшных преступлениях, совершенных при Сталине, убедительно доказывая это ссылками на документы в своих книгах и очерках о Сталине и Троцком. При этом Дойчер всегда был убежден, что рано или поздно коммунизм избавится от своих недостатков и, вернувшись к истокам марксизма, создаст более справедливое, человечное и порядочное общество, чем капитализм, благоденствие которого основывалось на эксплуатации большинства меньшинством, что несправедливо по определению и итоге обречено на гибель. Внутренним преобразованиям в СССР, которых так ждал Дойчер, так и не суждено было состояться, и в конце концов советская власть прекратила свое существование, по крайне мере как осязаемая альтернатива либеральной демократии.

Но в своем осуждении колониализма, коррупции и злоупотреблений, которые могли совершить финансово-промышленные круги капиталистических стран, в призыве не связывать прогресс исключительно с экономическим ростом, наполнить демократию творческим и постоянно обновляющимся содержанием в борьбе за справедливость и солидарность с беднейшими и угнетенными слоями общества, идей Дойчера не утратили своей актуальности. Как правильно отмечает Каут, его жизнь была образцом твердости убеждений, что потребовало от него немалых жертв. Он часто ошибался, увидев, например, в американском движении протеста против войны во Вьетнаме зарождение социализма и предположив, что оно объединит студентов и рабочих на борьбу против капитализма.

Почему Исайя Берлин всегда испытывал столь глубокую антипатию к Дойчеру, что даже использовал по отношению к нему столь нехарактерные для его лексики слова, как «отвратительный» и «ничтожный»? Конечно, не из-за разделявшей их разницы во взглядах. Берлин прилагал больше усилий для того, чтобы попытаться понять врагов свободы, чем ее защитников и посвятил предельно честные очерки Марксу, Конту, Гердеру, Гоббсу, Соррелю и многим другим, которые придерживались похожих взглядов, так что его антипатия имела под собой не идеологическую основу. И не личную тоже, поскольку они виделись от силы два раза. Дэвид Каут указывает в качестве возможной причины неодобрительную рецензию, которую Дойчер написал на очерк Берлина об «исторической неизбежности». Но это слишком мелкий эпизод для столь сильной личной неприязни.

Не менее удивительным представляется и презрение Берлина по отношению к Ханне Арендт, которая с не меньшей убежденностью отстаивала идеалы свободы и боролась с коммунизмом и нацизмом (кошмар последнего она испытала на себе, проведя девять суток в гестапо и подвергаясь пыткам прежде, чем ей удалось бежать из Германии). Почти все ее исследования посвящены исследованию корней тоталитаризма, его культурно-исторических истоков и тех зверств, которые он совершил. В своих письмах Берлин отзывается о ней с глубоким презрением, отрицая ее философские познания и обвиняя (совершенно необоснованно) в написании толстых и непонятных фолиантов.

На эти вопросы, наверное, нет ответов. А если и есть, то они будут слишком обтекаемыми и вряд ли кого удовлетворят. Великие имена, а к ним, бесспорно, относился и Исайя Берлин, тоже люди, а не сверхчеловеки, подверженные то же мелочности и склочности, которые так же разлагающе действуют на нас, когда мы, например, начинаем копаться в личной жизни того же Пабло Пикассо, Виктора Гюго или любой другой талантливой личности. Они великие, когда пишут, сочиняют музыку, размышляют на философские темы или рисуют. Во всем остальном они сделаны из того же теста, что и мы, все прочие смертные.

Комментарии читателей

andresdemsk10

«Свобода, сколько преступлений совершается во имя твое!». Эти слова во время Французской революции произнес человек перед тем, как его казнили на гильотине.

deshollinador

Эту фразу произнесла мадам Ролан перед тем, как положить голову на гильотину. Ее приговорили к смерти за то, что она осуждала перегибы Французской революции (этот период как раз вошел в историю под названием «Террор»). Действительно, во имя свободы было совершено множество преступлений. Самые страшные диктатуры, которые были в истории человечества, всегда выдвигали лозунги «свободы» и «освобождения». Неправильное использование слова не отрицает существование понятия.

Norisna

Мне кажется, что в настоящее время сильно злоупотребляют понятием «свободы» (строго говоря, так было всегда, поэтому и возник термин «вседозволенность»). То же самое происходит с понятиями «демократия» и «права человека». Если говорить о свободе, то люди думают, это возможность делать все, что угодно, только потому что «я свободен» и живу в «свободной» стране. При этом они тут же скатываются во вседозволенность, пренебрегая нормами нравственности. Этот термин с каждым днем употребляют все реже, считая его устаревшим. Нечто подобное происходит и с новыми понятием «прав человека». Наглядные примеры мы можем наблюдать в Аргентине. То же самое относится и к термину «демократия». Сколько войн ведется, чтобы защитить «демократию определенных стран», принося в жертву ни в чем не повинных мирных жителей. И все во имя демократии. Мне кажется, что andresdemsk в чем-то прав. Я чувствую, как сильно передергивают вышеперечисленные термины и злоупотребляют ими.

CarloLiberio

Определений существует множество, это верно. Но к нашему случаю подходит лишь определение внешней свободы, позволяющей действовать в соответствии с собственной волей (в той степени, в которой она не будет ущемлять свободу других). Это понятие вселенское, а вовсе не западное. Оно в равной степени относится как к французам, аргентинцам, так и к китайцам и индусам. Внутренняя свобода есть нечто иное, это личное, связанное с религиозными или философскими воззрениями. Так мне представляется.