Перед отъездом в Москву в январе 2012 года в качестве нового посла Барака Обамы в России Майкл Макфол очень хотел уйти с государственной службы. Он мечтал о возвращении в Пало Альто. Погода там чудесная, да и семья скучала по этому городу. Но Обама привык рассчитывать на Макфола, давно уже занимавшегося Россией и ставшего спецуполномоченным Совета национальной безопасности по этой стране. Поэтому он сделал Макфолу такое предложение, от которого тот не смог отказаться.
Научная специальность Макфола — это революция, за что немедленно ухватился Владимир Путин, обеспокоенный нарастающими волнениями. Государственное телевидение обливало Макфола грязью, заявляя, что Вашингтон направил его в Россию, чтобы сеять хаос (похоже, что Путин действительно в это поверил). Возле американского посольства в Москве стали появляться прокремлевские толпы. Несмотря на жалобы администрации Обамы, запугивания и обвинения не прекращались ни на день даже после того, как Путина снова избрали президентом, и он подавил протесты. За два года российско-американские отношения серьезно ухудшились, а Путин начал жестокое преследование гражданского общества. А ведь именно это гражданское общество на протяжении двадцати лет своей карьеры пестовал Макфол.
4 февраля Макфол объявил, что уходит с поста посла, который стал для него очень непростой работой. Некоторые деятели из Госдепартамента ставят ему в вину то, что он дразнил медведя. Одну из первых своих встреч в Москве он провел с оппозицией. Он активно пользовался социальными сетями, чтобы общаться с российскими гражданами напрямую. Говорят, что все это вызывало у Путина сильное раздражение. Естественно, у Макфола совсем другое мнение о своей работе в качестве посла. За два дня до открытия Олимпийских игр мы встретились в баре сочинского отеля за пределами олимпийского кольца безопасности, чтобы выпить пива и поговорить. Макфол только что завершил одну из своих последних официальных миссий во главе американской делегации, включающей в свой состав несколько атлетов-гомосексуалистов. Этим жестом, который он помог организовать, Макфол решил подразнить своих не всегда гостеприимных хозяев.
Джулия Иоффе: Это довольно хорошие проводы — поездка на Олимпиаду?
Майкл Макфол: Это не планировалось, но в определенном смысле это хорошо. Я приехал сюда за несколько часов до остальной американской делегации, так что у меня была возможность погулять по Олимпийскому парку в одиночестве. И за один этот день я дал больше автографов и больше раз сфотографировался с людьми, чем за всю свою жизнь. Да, антиамериканизм существует, а я тот злобный тип, который разжигает революцию. Однако из-за этих встреч я чувствую, что наверное мы все-таки сделали что-то хорошее.
— А чего ждали те русские, с которыми вы встречались? Они говорили: «Мы думали, у вас рога?» Или...
— Россияне всегда восторгаются, когда знакомятся со мной лично и видят, что я - не тот карикатурный персонаж. Во-первых, я говорю по-русски. Людей это всегда удивляет. Во-вторых, я парень весьма неформальный. У них другие представления о послах, так ведь? Люди рассматривают меня, я это чувствую. Они хотят поговорить, но стесняются. Поэтому я сам проявляю инициативу. Это не значит, что мы в итоге соглашаемся — хочу сказать об этом напрямик. Моя цель в должности посла никогда не состояла в том, чтобы заставить русских полюбить нас.
— Какова была реакция Москвы, когда они узнали, что Обама не приедет в Сочи? Неужели они действительно думали, что он приедет, после того случая со Сноуденом и так далее?
— Я пытался донести до них, что их ожидания не соответствуют действительности. Но они очень сильно настаивали. Причем, и на очень высоком уровне. Выше моего.
— Насколько высоком?
— Я вспоминаю, что сам Путин в одном из телефонных разговоров... Я в этом не уверен, но несомненно то, что они просили.
Как сказала [бывший министр внутренней безопасности] Наполитано, «мы - не печеночный фарш!» Наша делегация имеет очень разнообразный состав, и все ее члены по-своему квалифицированные и превосходные люди. Мы - посланцы президента. Он послал нас сюда.
— И это происходит в момент, когда российско-американские отношения находятся на очень низкой отметке.
— Я бы с этим не согласился. Я думаю о других периодах в истории наших отношений с этой страной, когда они были гораздо хуже. Я бы сказал, что вся ситуация в комплексе намного сложнее. Мы по-прежнему пользуемся маршрутами снабжения войск в Афганистане. А это очень важно для американских интересов. По двум важнейшим вопросам нашего времени - а это Иран и Северная Корея - противоречий между российской и американской позициями нет, а по Ирану возможен большой успех. В Сирии все сложно, и это связано с теми радикальными разногласиями, которые были между нами в толковании причин этой огромной трагедии. Но беспрецедентен тот уровень сотрудничества, который существует между нами в деле уничтожения сирийского химического оружия. Есть вопросы, в которых мы сотрудничаем, есть вопросы, в которых мы радикально расходимся. Что есть, то есть.
— Некоторые люди видят в этом меньше прагматизма и больше наивности, считая, что одно другому не мешает.
— Это трудная часть той работы, которую мы делаем, и это трудно для меня как для человека. Мы называем это политикой двойного участия. Мы с первого дня проводим курс на взаимодействие с российским государством по вопросам, представляющим взаимный интерес, и мы напрямую взаимодействуем с российским обществом по вопросам, представляющим взаимный интерес. Существует мнение о том, что надо заниматься либо одним, либо другим. Мы довольно агрессивно стараемся не идти на такие уступки.
Пусть о результатах судят другие, но когда президент Обама был в Санкт-Петербурге на саммите «двадцатки», все это приняло определенную форму. Мы провели встречу с Владимиром Путиным и обсудили сотрудничество в вопросе уничтожения сирийского химического оружия. Это в американских национальных интересах. Общие дебаты о Сирии — это другое дело, но хорошо ли для американского народа и хорошо ли для американских союзников на Ближнем Востоке то, что Сирия избавится от химического оружия? Ответ на это - положительный. Может ли сотрудничество с Россией способствовать такому исходу? Ответ - положительный.
А спустя буквально три или четыре часа я сел в автомобиль к президенту, и мы отправились в другое место, где встретились с активистами гражданского общества, в том числе, с двумя отважными активистами ЛГБТ. Такова наша политика.
— Глядя на то, как Россия закручивает гайки гражданскому обществу и российским СМИ, достаточно ли делает администрация Обамы в плане критики Путина по поводу нарушений прав человека? Почему не усиливается шум с американской стороны?
— Я думаю, наша политика очень ясна. Президент США высказывался по этим вопросам публично на шоу Джея Лено. Когда он во время саммита «двадцатки» специально встречался с активистами ЛГБТ, я не видел, чтобы другие лидеры делали то же самое. Я делаю это каждый божий день на встречах, в интервью, в «Твиттере». Тут приходится выбирать одно из двух. Нельзя говорить, что я самый прямой и искренний посол, а потом заявлять, что мы делаем недостаточно.
— Я имею в виду не только вопросы ЛГБТ. Я говорю о более широком репрессивном давлении.
— Я сидел в режиме реального времени и наблюдал, как зачитывают приговор Алексею Навальному. А когда он вышел через «Твиттер», я сообщил ему по-русски: «Привет, я смотрю». Кто еще такое делает? Какое еще государство? А потом мы, администрация Обамы, очень четко заявили о том, что считаем приговор политизированным. Затем это сделали и другие — но кто был первым? Мы. Далее, Pussy Riot. Кто выступил первым? Я. Чей представитель в ООН только что встретился с Pussy Riot в Нью-Йорке? Наш. И это не только публичные дела. Есть и приватные разговоры на самом высоком уровне. Я понимаю, что задача правозащитного сообщества — это побуждать и подгонять нас. Я отношусь к этому с уважением. Они хотят большего, и они всегда должны хотеть большего. Но как мне кажется, российские власти очень хорошо понимают наши позиции. Нет, я не хочу преувеличивать результаты. Но думаю, что это очень важно. Я буквально вчера вечером обсуждал это с коллегами, когда смотрел фигурное катание. Сотни тысяч часов усилий и тренировок уходят на то, что мы смотрели, но это не дает гарантий на золотую медаль. Разочаровывает ли нас то, что наши усилия не всегда дают результат? Конечно.
— В чем вы разочарованы конкретно? Где вы видите самую большую разницу между предпринятыми усилиями и полученным результатом?
— Для меня это было решение российского государства запретить американским родителям усыновлять детей из России. С эмоциональной точки зрения из всех дел, которыми я занимался, это было самое трудное — трагичность всего этого, бессмысленность.
У нас была стратегия активного взаимодействия с российскими властями, цель которой заключалась в том, чтобы отвязать вопрос об усыновлении от других вопросов. Я не хочу вдаваться во все подробности, но просто напомню, что даже российский министр иностранных дел высказался по этому поводу, и это дало мне надежду. Но в итоге мы не добились того результата, на который рассчитывали. Мне от этого было очень больно. Эти родители не могут идти и умолять российское правительство. Поэтому они умоляли меня: «Почему вы не можете сделать так, чтобы моя дочь приехала домой?» Люди забывают, но мы все-таки вытащили семьдесят с лишним детей, хотя было неясно, сумеем ли мы это сделать. Наше посольство приложило немало усилий, чтобы вывезти их. Но многие остались.
— Считаете ли вы в данный момент, что более жесткие меры против России будут контрпродуктивными?
— Мне кажется, легко переоценить постороннюю силу принуждения, когда мы имеем дело с такой большой и влиятельной страной, как Россия. Но у меня на этот вопрос нет хорошего ответа. Действительно нет. Я знаю, что мы думаем об этом каждый день. Я знаю, что мы хотим слушать наших российских коллег. Я много раз слышал от лидеров гражданского общества и от представителей оппозиции, что ради хорошего кадра и коллективной фотографии мы наносим ущерб.
— Что в будущем ждет оппозицию?
— Скажу честно: я не знаю. Пространство для политических действий серьезно сузилось. Это очевидно. В то же время, меня впечатляет активность российского общества. Этот динамизм не прекратится.
— Будет ли эта страна демократией через двадцать лет?
— Я с оптимизмом думаю о России. Живя здесь, близко чувствуя эту страну, я стал большим оптимистом, нежели два года назад.
— Госсекретарь Джон Керри пытался уговорить вас остаться на посту?
— Да. О, да. Конечно. Президенту нравится, что я работаю здесь его представителем. В то же время, его дочери - примерно ровесницы моих мальчиков, и никто так, как он, не поддерживает важность семейных ценностей. Когда мы переехали из Пало Альто в Вашингтон, где я начал работать в администрации, я пообещал своему старшему сыну, что мы едем только на два года. Ведь именно такой стандарт существует для профессоров при работе в американском правительстве, так? Прошло пять с половиной лет. Он захотел вернуться домой и там окончить школу. Это правильное для него решение. Пора ехать домой.
— О чем вы больше всего будете скучать — я имею в виду должность посла?
— По Спасо-хаус [резиденция американского посла]. Ну, в этом есть несколько минусов. Я не привык жить в доме, где всегда много народа. Наш дом в Пало Альто буквально может поместиться в парадном зале посольства. Но то, что мы делали в Спасо-хаус, в плане работы с людьми, делало этот дом каким-то особенным. И между прочим, мы работали иначе. Мы с женой постарались кое-что изменить.
— То есть?
— Первая наша революция заключалась в том, что мы убрали три ряда кресел, чтобы люди могли танцевать. Раньше было не так. Но к нам приехала группа из Монтаны, исполнявшая кантри. Мой отец музыкант в Монтане. Величайшее оскорбление для музыканта этого жанра, когда ты сидишь четыре часа подряд и топаешь ногами. Людям группа понравилась. Русские танцевали с американцами, государственные служащие танцевали с лидерами гражданского общества.
Сидеть неподалеку от [Валерия] Гергиева и смотреть, как пот струится у него по лбу, когда он дирижирует молодежным оркестром американских школ — знаете, такого у меня не будет никогда. Или принимать у себя в гостиной джазового пианиста Херби Хэнкока. Такого тоже больше не будет.
Извините за такие подробности, но мне нравится жить в России. Я люблю русских. Всех форм и размеров. Тех, кто любит меня, тех, кто ненавидит меня.
— А о чем вы не будете скучать?
— Я не буду скучать по тому, что во время разговоров с журналистами типа вас мне не надо обдумывать каждое слово. Я не буду скучать — видите тех парней? [Макфол показывает в сторону агентов дипломатической охраны.] Я кучу времени провел вместе с ними, пожалуй, больше любого. Я люблю их до смерти. Но я не стану скучать по тому, что надо планировать и готовить каждый свой шаг.
Если серьезно, у меня вызывает досаду российская пресса - пресса, контролируемая государством. Безостановочная неправда об администрации Обамы и о моей стране. И даже не знаю, какой-то цинизм — мне это не до конца понятно. Ненависть, эти злобные твиты, приходящие ко мне каждый день. Может, в Стэнфорде это забудется. Но мне кажется, что нет.
Джулия Иоффе — старший редактор The New Republic. Интервью отредактировано и сокращено.
