Кембридж. — Нет ничего лучше, чем нечеткая речь, чтобы посеять хаос — или способствовать достижению консенсуса. Людвиг Витгенштейн утверждал, что философские загадки на самом деле являются всего лишь следствием неправильного использования языка. С другой стороны, искусство дипломатии заключается в том, чтобы найти слова, которые могут скрыть разногласия.
Одна из идей, с которой экономисты согласны почти единогласно, заключается в том, что, исключая полезные ископаемые, большая часть огромной разницы между доходами бедных и богатых стран объясняется не капиталом и не образованием, а, скорее, «технологией». Так что же такое технология?
Ответ поясняет необычный консенсус среди экономистов, относительно того, что «технология» измеряется, как своего рода категория «ничего из перечисленного», как остаток — лауреат Нобелевской премии Роберт Солоу назвал это «совокупной производительностью факторов» ‑ остающийся необъясненным после учета других входных параметров производства, таких как физический и человеческий капитал. Как Мозес Абрамовиц четко отметил в 1956 году, этот остаток ‑ не более чем «мера нашего незнания».
Поэтому, хотя согласие с тем, что технология лежит в основе богатства наций, звучит более значимо, нежели признание нашего невежества, на самом деле это не так. И именно с нашим невежеством нам нужно бороться.
В важной книге У. Брайан Артур определяет технологию как совокупность устройств и инженерных практик, доступных для культуры. Однако устройства могут быть помещены в контейнер и разосланы по всему миру, в то время как схемы, чертежи и обучающие инструкции могут быть размещены в Интернете всего лишь парой щелчков мышью. Таким образом, Интернет и свободная торговля должны сделать идеи и устройства, которые мы называем «технологией», доступными повсеместно.
На самом деле, большая часть современной теории роста, начиная с исследований Пола Ромера, выполненных в конце 1980-х годов, восходит к идее, что производительность растет из идей, которые трудно найти, но легко скопировать. Именно поэтому изобретатели должны быть защищены патентами и авторскими правами или же субсидироваться правительствами.
Итак, если идеи легко копировать, а устройства легко транспортировать, почему же сохраняются различия в «технологиях» между странами.
Когда что-то расстраивает благотворный естественный порядок, люди жаждут историй с участием некоторых пагубных сил. Например, центральный аргумент в книге Дарона Асемоглу и Джеймса Робинсона «Почему нации терпят крах», по сути, заключается в том, что технология не распространяется потому, что правящая элита этого не хочет. Они навязывают экстрактивные (плохие) учреждения вместо использования инклюзивных (хороших) учреждений; и, поскольку технология может нарушить их контроль над обществом, они предпочитают оставаться без нее.
Как венесуэлец, в данный момент наблюдающий крах своей страны, я не сомневаюсь, что в истории человечества было множество случаев, когда власть предержащие тормозили прогресс. Однако я также поражен тем, как часто правительства, которые поддерживают цели всеобщего роста — хорошим примером является пост-апартеидная Южная Африка — оказываются не в состоянии достичь его.
Такие правительства содействуют образованию, свободной торговле, правам собственности, социальным программам и Интернету, и все же экономики их стран остаются стагнирующими. Если технология ‑ это просто устройства и идеи, что же их сдерживает?
Проблема в том, что ключевым компонентом технологии является ноу-хау, которое является способностью выполнить задачу. И ноу-хау, в отличие от устройств и идей, не включает понимание и не достигается через понимание.
Чемпион по теннису Рафаэль Надаль на самом деле не понимает, что же он делает, когда успешно отбивает подачу. Он просто знает, как это сделать; объяснить это словами невозможно, и любая попытка сделать это не сделает нас лучшими игроками. Как отозвался бы о подобных неявных знаниях ученый и философ Майкл Полани, мы знаем больше, чем можем выразить словами.
Таким образом, нам не нужны ни экстрактивные элиты, ни другие силы зла, чтобы объяснить, почему технологии не распространяются. Технология имеет проблемы с распространением потому, что большая их часть нуждается в ноу-хау, которое является способностью распознавать образы и отвечать на них эффективными действиями. Это связи в мозге, на создание которых могут уйти годы практики. Это делает их диффузию крайне медленной: как я показал ранее, ноу-хау движется в новые области тогда, когда туда переезжают мозги, которые являются его носителем. И, переехав, они могут научить других на практике.
Более того, теперь, когда ноу-хау становятся все более коллективными, а не индивидуальными, диффузия еще больше замедляется. Коллективное ноу-хау относится к способности выполнения задачи, которая не может быть помещена в одного человека, как, например, исполнение симфонии оркестром или доставка почты: ни скрипач, ни почтальон не могут сделать этого в одиночку.
Аналогично, общество не может просто имитировать идею Amazon или eBay, пока большое количество его граждан не будет иметь доступа к Интернету, кредитных крат и служб доставки. Другими словами, новые технологии требуют предварительной диффузии других технологий.
Именно поэтому города, регионы и страны могут осваивать технологии лишь постепенно, создавая рост через некоторые рекомбинации ноу-хау, которые уже присутствуют, возможно с добавлением некоторых компонентов — как басист, дополняющий струнный квартет. Однако они не могут одним махом перескочить от квартета к филармоническому оркестру, поскольку это потребует слишком большого числа недостающих инструментов — и, что более важно, слишком большого числа музыкантов, которые знают, как на этих инструментах играть.
Прогресс происходит путем перемещения в то, что биолог-теоретик Стюарт Кауффман называет «примыкание к возможности», что означает, что лучший способ узнать, что с наибольшей вероятностью будет возможно в стране, это рассмотреть то, что уже в ней существует. Политики действительно могут препятствовать технологической диффузии; однако в значительной степени технология не диффундирует в силу собственной природы.