«Преисподняя. Анатомия американского наказания» (Inferno: An Anatomy of American Punishment), Роберт Фергюсон.
Роберт Фергюсон (Robert Ferguson) заслуженный профессор права Колумбийского университета, глубоко интересующийся литературой и американской культурой. (У него есть ученая степень по истории американской цивилизации.) Он написал выразительную и очень познавательную книгу о сегодняшней системе уголовной юстиции в США, сделав особый упор на лишении свободы. Он утверждает, что наши тюремные сроки слишком длительные, а условия содержания в заключении безобразные. И это только начало.
Статистика подтверждает, что сегодня в тюрьмах сидит более высокий процент американцев, чем когда-либо в прошлом, и чем в других цивилизованных странах. Как отмечает Фергюсон, в США показатель по числу заключенных на душу населения в семь раз выше, чем в Европе. Американцев сажают больше, потому что в США сегодня приговоры суровее, чем раньше, и они более длительные по срокам, чем в других странах. Хотя было бы заблуждением говорить, как это делает Фергюсон, что «в США сажают больше людей, чем в любой другой стране мира». По численности населения Соединенные Штаты занимают третье место в мире, и многие страны к тому же не публикуют точные данные тюремной статистики (кто-нибудь знает, сколько людей сидит в Китае?) Многие страны не могут или не хотят наказывать значительную часть своих преступников, а в некоторых государствах проблему преступности часто решают путем ликвидации преступников без суда и следствия.
Неудивительно, что с таким количеством заключенных американские тюрьмы переполнены, условия пребывания там отвратительные, а насилие (включая изнасилования людей) является повсеместным явлением. Из-за такого сочетания длительных тюремных сроков и достойных сожаления тюремных условий наша система уголовного наказания, по мнению Фергюсона, является невыразимо жестокой и бесчеловечной. Если количество заключенных мы можем посчитать, то условия содержания в тюрьмах не поддаются надежной количественной характеристике.
Книга Фергюсона уникальна в качестве познавательной литературы, потому что автор при иллюстрации и демонстрации варварства (так он полагает) нашей тюремной системы прибегает к художественным приемам. Отсюда и название книги: «Преисподняя. Анатомия американского наказания» (Inferno: An Anatomy of American Punishment). Читатель, до которого не дошло сравнение с адом Данте, поймет все из последней главы, в которой повествуется о первых двух книгах «Божественной комедии» — «Ад» и «Чистилище». Ад — это тюрьма для вечной жизни, где надзиратели буквально дьяволы. Чистилище — цивилизованное и реабилитирующее по целям и методам. «Наказание через боль ... в чистилище действует иначе. Оно предотвращает грех, или беззаконие, отучая от него. Цель здесь исправление; боль является побочным продуктом, который делает исправление возможным.... Проклятые в аду страдают в одиночку, за исключением тех случаев, когда они дерутся друг с другом и причиняют друг другу боль [он забывает Паоло и Франческу]. В чистилище нет ничего подобного. Вместо криков от боли здесь приветственные объятия. Обстановка во многом похожа на обычное общество с его праздничностью и веселостью.... Души в чистилище согрешили в основном в силу неверно направленной любви, по сути дела, совершив грех эгоизма. Антидотом является правильная любовь, которая проявляется в доброте и взаимности». И конечно, у заключенных там есть надежда на переход со временем в рай. Нынешняя модель наших тюрем, как утверждает Фергюсон, это ад. Он называет американские тюрьмы «светской версией ада». И ему хочется, чтобы они были чистилищем.
Обращение к Данте в таком контексте весьма оригинально. Но литература, по крайней мере, та, о которой пишет в своей книге Фергюсон, это весьма сомнительный бинокль, через который можно смотреть на тюремное заключение. Вспомним о двух других литературных произведениях, к которым он обращается: рассказ Кафки «В поселении осужденных» и Мелвилла «Билли Бадд». Вообще-то эти произведения не о лишении свободы. В рассказе Кафки описывается жестокий метод казни при помощи машины, которая иглами выкалывает на теле осужденного вынесенный ему приговор, делая это постепенно, час за часом, от чего человек умирает. Палач, пришедший в отчаяние от того, что общество испытывает все большее отвращение к машине, и что власти неизбежно заменят ее на более гуманную форму наказания, освобождает приговоренного к казни и сам себя приносит в жертву машине, которая в процессе работы разваливается. В этой истории много мазохизма, висельного юмора и жалоб на трудности коммуникации (машины с приговоренным, палача с сомневающимися в его методе). Но на американскую тюремную систему она не проливает никакого света.
«Билли Бадд» — это история о привлекательном молодом матросе с британского военного корабля времен наполеоновских войн. В припадке отчаяния от того, что он из-за заикания не может четко опровергнуть выдвинутые против него злобным каптенармусом обвинения в подготовке мятежа, Билли Бадд сильным ударом убивает клеветника. Моряка предают военно-полевому суду и казнят. Капитан корабля хоть и сочувствует Билли Бадду, но четко дает понять вершащим суд офицерам, что они должны осудить матроса, что те и делают. Фергюсон считает это наказание чрезмерным. Но Мелвилл изображает это иначе. В военное время поддержание дисциплины на корабле имеет первостепенное значение, а для нарушителя должно быть только одно наказание — смертная казнь. С учетом характера жертвы и убийцы требование капитана осудить и казнить матроса трагично; а поскольку сам он человек чувствительный, это решение ему противно и вызывает у него большие мучения. Но такое решение законно, а в сложившихся обстоятельствах неизбежно. Но опять же, неясно, какое это имеет отношение к американской системе уголовного судопроизводства.
Об условиях в американских тюрьмах Фергюсон пишет страстно, однако отсутствие точных данных (это не его вина) ставит его в невыгодное положение. Поскольку в американских тюрьмах находятся 2,3 миллиона заключенных (из числа которых 10 процентов отбывают пожизненный срок), в такой системе наверняка должны твориться многочисленные нарушения и даже ужасы. Важнейший вопрос здесь, насколько часто такое случается. Это определяется количеством заключенных, подвергшихся дурному обращению — а их число точно неизвестно. Категорическое заявление Фергюсона об «ужасных условиях, преобладающих в большинстве американских тюрем», ничем не подтверждено. Как не подтверждены и его небрежные ремарки об «общем несоблюдении закона при ненадлежащем обращении с заключенными». Существуют правовые методы борьбы с невнимательным отношением охраны и тюремного персонала к здоровью и безопасности заключенных. Эти методы можно укреплять и развивать, но никто этого не делает, поскольку, как утверждает Фергюсон, они абсолютно неэффективны. Федеральные иски о защите конституционных прав заключенных штатов (в основном) подаются часто, и иногда оказываются успешными.
Будет также преувеличением говорить о том, что «высокие показатели рецидивизма являются результатом жизни в тюрьме». Действительно, заключенные входят в контакт с другими заключенными, которые привлекают их к преступной деятельности после освобождения, а из-за тюремного срока им крайне сложно найти приличную и законную работу после выхода на свободу, чтобы не совершать преступления. Но это следствие тюремного заключения, а не результат отвратительных условий и насилия в тюрьмах. Наши приговоры в среднем действительно слишком суровые, однако преступников надо наказывать. А если американские тюрьмы на самом деле такие ужасные, как считает Фергюсон, то творящиеся там ужасы должны убедить хотя бы часть заключенных «завязать» после освобождения.
Несомненно, частота злоупотреблений и фактов жестокости в тюрьмах — это производное от числа заключенных и от средней продолжительности тюремных сроков (которая определяет первый показатель). Чем больше у нас заключенных, тем дороже нам обходится тюремная система, и тем больше вероятность того, что ради экономии тюрьмы могут довести до убогого состояния, камеры могут переполнить, а число надзирателей сократить. Чем дольше человек находится в заключении, тем больше у него шансов столкнуться с плохими условиями содержания и подвергнуться насилию со стороны сокамерников. Более того, по мере роста затрат на содержание тюрем уменьшается объем ресурсов, выделяемых на перевоспитание заключенных, чтобы их можно было освободить досрочно с реалистичной надеждой на то, что они будут искать и найдут легальную работу и не станут возвращаться к преступной жизни. Общая сумма затрат на американские тюрьмы составляет 80 миллиардов долларов в год, и более 90 процентов расходов на них несут власти штатов и местные власти, хотя многие из них испытывают недостаток денежных средств.
Единственное реальное решение в рамках улучшения тюремных условий — это сокращение числа заключенных. Однако Фергюсон опасается, что этому помешает американская культура, которая, по его мнению, носит чрезмерно карательный характер и является основной причиной такого большого количества осужденных в стране. Во многом такое мнение справедливо; но здесь игнорируется усиливающаяся на фоне экономических невзгод страны обеспокоенность относительно колоссальных затрат на массовое заключение людей и растущая готовность судов бороться с переполнением тюрем, которое создает жестокую и необычную форму наказания. Результатом таких взглядов может стать сокращение числа заключенных и, соответственно, улучшение условий их содержания.
Здесь следует исходить из общепринятого наблюдения, что тюремное заключение осужденных преступников преследует четыре конкретных цели: удержать население от совершения преступлений (pour encourager les autres, как саркастически говорят французы) угрозой наказания; удержать заключенных от совершения преступлений после освобождения, заставив их испытать наказание на личном опыте; помешать преступникам совершать преступления (кроме преступлений против других заключенных), когда они находятся в заключении; а также уменьшить вероятность совершения ими преступлений после освобождения не только методами устрашения, но и за счет психиатрического лечения, образования и профессиональной подготовки, чтобы после выхода на свободу у них была законная работа. В качестве примечания отмечу, что когда вступает в силу фактор сдерживания и устрашения, утверждение Фергюсона о том, что «наказание должно быть соразмерно преступлению», правильно с некоторыми оговорками. Преступление может и не быть особо злодейским; но если оно дает совершающему его большие доходы, суровое наказание может стать необходимостью в качестве меры устрашения и сдерживания. Именно по этой причине за изготовление и распространение незаконных наркотиков наказывают столь же сурово, как и за гораздо более тяжкие преступления.
Тюремное заключение — это незаменимая социальная практика, и она гуманнее, чем убийство, причинение увечий, телесное наказание, а также наказание вместе с преступником его родственников. Некоторые преступники сразу становятся опасными и неисправимыми, и для них практической альтернативы длительному тюремному сроку просто нет. Но совершенно очевидно, что в нашей стране слишком многие поступки превращены в преступления, и что многие тюремные сроки слишком длинные. Около половины наших заключенных это торговцы наркотиками. Если вывести покупку и продажу незаконных наркотиков из категории уголовно наказуемых деяний, численность тюремного населения резко сократится, а в результате условия содержания намного улучшатся. Это довольно странно, но Фергюсон выступает не за декриминализацию, а за амнистию тем нарушителям закона, «которые в тюрьме поборют свое пагубное пристрастие». Есть и другие кандидаты на декриминализацию, такие как проституция и нарушение авторских прав (оно уж точно должно считаться гражданским правонарушением). И пора уже снизить возраст совершеннолетия до 16 или даже до 15 лет, признав современные сексуальные нравы. Из категории уголовных преступлений следует также убрать азартные игры, а может, и экологические правонарушения, такие, например, как убийство перелетных птиц. Такие правонарушения надо перенести в сферу гражданского права, а наказывать за них следует финансовыми санкциями.
Продажу и хранение марихуаны вот-вот выведут из состава преступных деяний. Я склонен думать, что кокаин, героин, метамфетамин, ЛСД и остальные незаконные наркотики также следует декриминализовать, не ослабляя при этом контроль над ними. Их, как и другие препараты, должно регулировать Управление по контролю за продуктами и лекарствами, обеспечивая безопасность. И их следует обложить высокими налогами, как алкоголь и сигареты. Алкоголь и сигареты это тоже «средство для расслабления», и не исключено, что они более вредны и пагубны для человека, чем незаконные наркотики. А что касается алкоголя, то он также создает опасность для знакомых выпивающего человека, для членов его семьи, водителей и пешеходов. За счет доходов от налога на продажу одной только марихуаны можно во многом покрыть расходы на нашу тюремную систему.
Сроки за серьезные преступления также слишком длинные. Грабитель банка, осужденный за свое последнее ограбление в возрасте тридцати лет, может просидеть в тюрьме до конца жизни. Но как и другие насильственные преступления, или могущие стать таковыми (многие ограбления банков совершаются безоружными преступниками, передающими клерку угрожающую записку или демонстрирующими ненастоящее оружие, однако даже ограбление с передачей записки пугает банковских служащих и клиентов, и может закончиться опасной погоней на высокой скорости), ограбления банков обычно совершает молодежь. Наш тридцатилетний грабитель банка в пятидесятилетнем возрасте уже вряд ли пойдет на новое ограбление или вообще на серьезное преступление. В таком случае, единственная социальная выгода от его пожизненного заключения заключается в том, чтобы удержать от грабежей других людей. Но мы должны иметь в виду, что потенциальные грабители банков это обычно не самые умные и сообразительные люди, и зачастую они не могут контролировать свои позывы. Поэтому возникает вопрос: достаточно ли для потенциального грабителя будет устрашающего воздействия от шанса сесть на 15-20 лет, чтобы предотвратить преступление и снизить издержки в связи с его содержанием в тюрьме?
Разочарование в преступности это общая характеристика криминальной карьеры. И здесь речь идет не только о насильственных преступлениях. Зачастую случается так, что отсидев в тюрьме за несколько совершенных преступлений, преступник понимает, что такая жизнь неблагодарна, и либо находит законную работу, либо живет на пособия, благотворительность, за счет попрошайничества у родственников и друзей, отказавшись от совершения преступлений. Хорошая тюремная программа профессиональной подготовки может даже воспитать у некоторых заключенных такие привычки и жизненные позиции, благодаря которым они будут искать законную работу и преуспевать на ней. Но такая программа довольно дорога.
Избирательная декриминализация и сокращение сроков тюремного заключения помогут частично устранить те проблемы, которые так расстраивают Фергюсона. То же самое могут сделать и более энергичные усилия по снижению бедности — ведь для такой категории людей преступление это более подходящий метод обретения богатства, нежели законная работа. Поможет и расширение сети социальной защиты населения. То обстоятельство, что у нас она гораздо менее щедрая, чем в других развитых странах, несомненно способствует росту преступности. Некоторым людям просто приходится совершать преступления, чтобы свести концы с концами. Но все эти реформы будут затруднены из-за той американской характеристики, которую подчеркивает Фергюсон: ненависть к преступникам. Нельзя сказать, что жители других стран любят преступников; каноническим символом ненависти к преступникам был великий английский юрист Джеймс Фицджеймс Стивен (дядя Вирджинии Вульф), который сказал, что «с точки зрения морали правильно ненавидеть преступников, а на самом деле, ненавидеть преступников крайне желательно», потому что в противном случае не будет мощного стимула к исполнению уголовного законодательства, если люди не поймут, что такое исполнение выгодно с чисто утилитарных позиций. Но американская ненависть к преступникам особенно неумолима, и она отражает наш менталитет, основанный на принципе «плыви или тони», отражает нашу уверенность в том, что Америка это страна неограниченных законных возможностей. А если кто-то не воспользовался имеющимися возможностями и решил взамен пойти на преступление, то винить в этом извращенном выборе и за понесенное заслуженно наказание он должен только себя самого. Мы наказываем не только для того, чтобы сдержать или ограничить в преступной дееспособности, но и чтобы выразить свое негодование. Это кальвинистский дух в его практическом воплощении. (Фергюсон отмечает философские и религиозные корни суровости наказаний у Макиавелли, Кальвина и Канта.) Такая склонность еще больше усиливается по причине этнического, религиозного и расового многообразия нашей нации, ибо людям трудно сочувствовать слабостям и ошибкам «других». Америка — это не одна большая и дружная семья.
Однако исключительная суровость наказания это слишком свежее явление, и объяснить его ненавистью невозможно. Показатели преступности резко снизились в годы Второй мировой войны, так как многие молодые мужчины были в то время в армии, а безработица практически отсутствовала. Преступность была низка вплоть до 1960-х годов, после чего она пошла в рост. Возможно, это стало следствием неразберихи 1960-х и начала 1970-х годов, проявлением которой были воинственные группы чернокожего населения, которые вынудили полицию сократить свое присутствие в районах проживания такого населения. Это привело к значительному росту преступлений, совершаемых чернокожими против чернокожих. Сначала волна преступности не порождала существенного увеличения числа заключенных, что само по себе могло усилить эту волну. Но с начала 1970-х число заключенных начало быстро расти, и к 2000 году его доля от общей численности населения увеличилась в четыре раза, хотя общие показатели по преступности в 1990-е годы уменьшились на треть и продолжают снижаться.
Либеральные решения Верховного суда в 1960-х годах, в эпоху «суда Уоррена», дали подозреваемым в совершении преступлений и обвиняемым больше прав. В свою очередь, это привело к росту ресурсов стороны обвинения, которые необходимы для вынесения подсудимому обвинительного приговора (обвиняемых стало больше, потому что стало больше преступников). Результатом этого могло стать сокращение числа обвинительных приговоров и рост преступности. Многие полагают, что Верховный суд «слишком мягок» по отношению к преступности, а это вызывает негативную реакцию в конгрессе и в законодательных органах штатов. В результате появляется больше полиции и прокуроров, увеличиваются минимальные и максимальные сроки заключения, а также возникает множество новых уголовных запретов. Прокуратуре предоставлено большое многообразие вариантов действий для изобличения правонарушителей, и в сочетании с исключительно суровыми максимальными сроками они убеждают большинство подозреваемых признавать свою вину. Они при этом получают немалые сроки, но все равно идут на это, поскольку в противном случае суд, признав их виновными (а так чаще всего и бывает), вынесет еще более суровый приговор. Чем больше обвиняемых признает себя виновными, тем больше людей можно преследовать в уголовном порядке, не увеличивая при этом ресурсы стороны обвинения. Такой режим суровых приговоров позволил с относительно небольшими затратами увеличить число обвинительных приговоров. Это в сочетании с более длительными сроками заключения ведет к увеличению численности заключенных даже на фоне снижения преступности. Тюремные и прокурорские бюджеты составляются и исполняются раздельно, а в результате этого прокуроров ничто не сдерживает, и они выносят свои приговоры, не опасаясь дополнительных издержек от увеличения числа заключенных в тюремной системе.
Следовательно, американская ненависть к преступникам это далеко не единственная сила, превращающая нас в аномальную нацию по суровости наказаний правонарушителей. Но возмущение по поводу такой исключительной суровости не должно бросать нас в другую крайность. Мы не можем и не должны умалять серьезные преступления, считая преступников жертвами, авторов наказания (принимающих суровые уголовные законы законодателей, прокуроров, выносящих приговоры судей и надзирающих за осужденными тюремных охранников) злоумышленниками, а жертв преступления просто посторонними. Конечно, на официальных лицах лежит большая ответственность, и особенно это касается законодателей, которые из кожи вон лезут в попытках сделать уголовное право более всеохватывающим (сейчас только на федеральном уровне существует примерно 4000 отдельных преступлений), а наказания за преступления более суровым, чтобы никто не заподозрил их в мягкотелости. Да и судьи тоже не без греха, ибо многие из них выносят приговоры по наитию, не предпринимая серьезных попыток разобраться в том, что говорит о последствиях наказания социология. (И все равно, я не понимаю, откуда Фергюсон взял мысль о том, что «судья выносит приговор, ударяя молотком в знак утверждения наказания». Я никогда такого не слышал.)
И тем не менее, преступников нельзя представлять в идеализированном виде, как это сделал Голливуд в «Бонни и Клайде», и как это делает Фергюсон, дискутируя о печально известном Джеке Эбботе (Jack Abbott). В 1965 году Эббот, которому в то время был 21 год, отбывал тюремный срок за подделку документов. Он убил сокамерника и получил дополнительный срок. Эббот бежал из тюрьмы, ограбил банк, был пойман и снова сел в тюрьму. Находясь в заключении, он написал красноречивую книгу «В чреве зверя» (In the Belly of the Beast). Это были мемуары человека, который основную часть жизни провел в исправительных колониях и тюрьмах. Норман Мейлер (Norman Mailer) с которым Эббот переписывался, сидя в тюрьме, стал его покровителем и защитником. Он помог ему выйти на свободу по условно-досрочному освобождению, несмотря на опасения руководства тюрьмы. Естественно, через шесть месяцев после освобождения (в тот год, когда была издана его книга) Эббот совершил еще одно убийство, зарезав официанта, с которым он поспорил. Эббота задержали, осудили за убийство по неосторожности и снова посадили за решетку. В 2002 году он совершил самоубийство в тюрьме. Эббот был своего рода американским Жаном Жене (Jean Genet), но в отличие от своего прославленного французского предшественника, он остался преступником и после того, как стал писателем.
В его книге звучит критика по поводу тюремных условий, которая нашла отклик у Фергюсона. То, что Эббот был психопатом, ни в коей мере не делает эту критику несостоятельной. Однако меня тревожит риторический вопрос Фергюсона: «Не несет ли сама тюрьма свою долю ответственности за создание Джека Эббота?» Он не отвечает на этот вопрос напрямую, но подразумевает, что ответ должен быть положительным. Он постоянно цитирует выдержки из книги Эббота, как будто это нейтральный и безупречный авторитет в вопросах пагубных последствий от длительных тюремных сроков. Эббот был талантливым писателем и в то же время, безумцем. Его нельзя было выпускать за пределы тюрьмы. И это беспочвенные спекуляции — говорить о том, что убийцей его сделала тюрьма, а не что преступление сделало его заключенным. Меня тревожит заявление Фергюсона о том, что «каким бы ни было преступление, и насколько бы оно ни было заслуженным, тюрьма означает угнетение для тех, кто оказывается в ее стенах». Это заявление верно, но его предлагают в качестве критики тюремного заключения как наказания за совершенное преступление. А поэтому возникает вопрос: возможно ли, чтобы тюремное заключение не было «угнетением»?
Мы не должны терять из виду тот факт, что вопреки суровым наказаниям показатели по насильственным преступлениям в США существенно выше, чем в других богатых странах. Число убийств, например, хоть и уменьшилось в два раза по сравнению с периодом двадцатилетней давности (может, из-за суровых наказаний?), но оно все равно в четыре раза больше, чем в Британии и в шесть раз больше, чем в Германии. Фергюсон заявляет: «Соединенные Штаты по любым разумным меркам издавна являются самой безопасной цивилизацией в истории». Однако в доказательство этого спорного утверждения он приводит только наши исключительно большие военные расходы (которые Фергюсон считает чрезмерными). Мы довольно неплохо защищены от нападения иностранного государства (но не от иностранных террористов), однако армия не защищает нас от преступности.
То, как Фергюсон относится к Эбботу, высвечивает еще одну проблему его книги. Он игнорирует ту существенную роль, которую в тюремном насилии и в прочих тюремных непорядках играют психические заболевания (в самом широком их определении, как и должно быть). Садисты-надзиратели это не главный причинный фактор, как и сама тюрьма. Игнорируя психические заболевания, Фергюсон выступает с кажущейся разрушительной критикой «сегрегации», как он эвфемистически называет одиночное заключение. Такие «сегрегированные» заключенные находятся в одиночных камерах по 23-24 часа в сутки. Фергюсон прав, когда говорит о том, что одиночное заключение оказывает почти такое же воздействие, как и пытка. А подвергающихся такой сегрегации заключенных много. Вместе с тем, он игнорирует то обстоятельство, что многие заключенные слишком опасны, неуравновешенны и жестоки, чтобы находиться в одной камере с другими осужденными. Если такие люди не реагируют положительно на лекарственные препараты для подавления их жестоких поведенческих импульсов, их необходимо содержать отдельно от других заключенных. Альтернативы этому не существует, а поэтому в осуждении тюремного насилия и сегрегации таится противоречие.
Но самое печальное то, что когда душевнобольного заключенного выпускают на свободу, ему редко предлагают дальнейшее лечение, благодаря которому его можно удержать от совершения жестоких и насильственных действий, как это было с Эбботом. Однако надзор за освобожденными заключенными дорог, потому что таких людей очень много (это следствие большой численности заключенных и вышедших на свободу). Так что этот надзор очень ограничен.
Все сказанное мною отнюдь не предназначено для того, чтобы умалить значимость поднятой Фергюсоном проблемы, а также силу и выразительность его критики. В наших тюрьмах происходит слишком много ужасных вещей. В результате возникает замкнутый круг. Чем хуже обращение с заключенными, тем больше рецидивизма, а следовательно, больше преступлений. Чем больше преступлений, тем больше заключенных. Чем больше переполняются тюрьмы, тем хуже там условия и тем больше там преступлений. Решение проблемы заключается в декриминализации большого количества деяний, ныне относимых к разряду преступных. Кроме того, надо выносить меньше приговоров к тюремному заключению, надо сокращать тюремные сроки, надо развивать сеть социальной защиты населения, надо активнее перенимать иностранный опыт пенитенциарной системы, следя за проводимыми за рубежом действиями в этом направлении. И надо уделять больше внимания охране психического здоровья заключенных. Если будут реализованы эти реформы, то проблема плохих условий содержания заключенных в тюрьмах, на которой останавливается Роберт Фергюсон в своей выразительной книге, постепенно разрешится.
Ричард Познер — судья апелляционного суда США по седьмому округу и старший преподаватель юридического факультета Чикагского университета.
