«Дело Живаго» — это детальное воспроизведение одного из самых поразительных культурных столкновений времен холодной войны.

Окончание холодной войны вовсе не означало, что у Америки на мировой сцене больше нет врагов и соперников. Но если посмотреть на угрозы, вызывающие главную обеспокоенность в сегодняшней внешней политике — а это борьба с терроризмом, торговая конкуренция с Китаем и даже война нервов с путинской Россией в Восточной Европе — во всем этом отсутствует элемент, который делал советско-американскую борьбу столь важной и последовательной. Речь идет о культурном измерении, об ощущении того, что движущая сила геополитического соперничества — это глубочайшие идеологические разногласия в вопросе об оптимальной форме государственного управления.

Когда Фрэнсис Фукуяма изобрел свою фразу «конец истории», описывая то, что происходило после 1989 года, он не хотел сказать, что больше не будет никаких событий, или что никто уже не станет воевать. Он имел в виду тот конкретный факт, что после холодной войны борьба между соперничающими державами будет просто борьбой за власть, а не из-за философских разногласий. Что бы ни происходило на Украине или в Сирии, это не поколеблет уверенность американцев и миллиардов других людей во всем мире, что либеральная демократия является идеальной политической системой. Наши общества могут демонстрировать разногласия, однако мы уже никогда не придем к выводу, что какой-нибудь исламский халифат или однопартийная диктатура предпочтительнее парламентской демократии. Сегодня идеологическая борьба носит абсолютно односторонний характер: враги демократии должны обосновывать свои возражения, а ее сторонники утешаться ощущением того, что история на их стороне.

Один из побочных эффектов «конца истории» состоит в том, что сегодня интеллектуальная жизнь уже не настолько полна значимости и важности, как во времена холодной войны. Когда общество дискутирует по основополагающим философским вопросам, как это делали правые и левые в 20-м веке, даже самые абстрактные, казалось бы, продукты культуры могут стать отражением жизненно важных политических вопросов. Вот почему ЦРУ в 1950-е и 1960-е годы стало одним из самых главных спонсоров американской культуры. Этот факт возмутил многих, когда данное обстоятельство выплыло наружу, однако в нем есть определенный базовый смысл. Если американская культура является продуктом американского образа жизни, то демонстрация продуктов такой культуры становится косвенной рекламой и пропагандой демократии. Вот почему ЦРУ и Госдепартамент отправляли в мировые турне художника Джексона Поллока и джазмена Луи Армстронга; вот почему они вкладывали деньги в такие журналы как Encounter — а СССР пропагандировал работы коммунистических писателей и посылал Шостаковича в Америку дирижировать исполнявшими его музыку оркестрами.

Книга Питера Финна (Peter Finn) и Петры Куве (Petra Couvee) «Дело Живаго: Кремль, ЦРУ и битва за запрещенный роман» (The Zhivago Affair: The Kremlin, the CIA, and the Battle Over a Forbidden Book) представляет собой детальное воспроизведение одного из самых поразительных культурных столкновений времен холодной войны. Сегодня роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» прочно занял свое место на полках русской классики рядом с «Войной и миром» и «Преступлением и наказанием». Большинство знакомых с этой историей людей скорее всего знают о ней из эпического широкоэкранного фильма Дэвида Лина, где главные роли сыграли Омар Шариф и Джули Кристи, и где постоянно присутствует «тема Лары» и балалайка. Но когда в 1957 году был опубликован роман, он стал общемировой сенсацией, поскольку Советский Союз безрезультатно пытался предотвратить появление книги «Доктор Живаго» и с возмущением отреагировал на решение о вручении Пастернаку Нобелевской премии. Никакая другая книга, за исключением опубликованного 15 годами позже «Архипелага ГУЛАГ» Александра Солженицына, не вызвала у Советов таких мучительных страданий в годы холодной войны.

Что же сделало «Доктора Живаго» столь горькой пилюлей, которую было очень трудно проглотить режиму Хрущева? В отличие от книги Солженицына, которая стала прямым обвинительным заключением советским преступлениям, роман Пастернака был поэтичной и весьма отвлеченной работой, в которой большая часть литературного заряда уходит на удивительно образные описания погоды и природы. На самом деле, «Доктор Живаго» был первым и единственным романом Пастернака. Прежде чем приступить к его написанию, он был известен как лирический поэт и переводчик Шекспира. Отчасти в силу огромной значимости и знаменитости Пастернака как поэта (его несколько раз выдвигали на Нобелевскую премию по литературе за сильнейшие стихи) советскому руководству было трудно расправиться с ним. Если даже Сталин, устроивший массовую расправу советским писателям, пощадил Пастернака, то как мог Хрущев, при котором в советской культурной жизни началась «оттепель», осмелиться на то, чтобы заткнуть ему рот или бросить за решетку?

И тем не менее, идеологическая ересь в романе была видна невооруженным глазом. «Доктор Живаго» — это любовная история, разворачивающаяся на фоне потрясших весь мир событий в России в 20-м веке. Это революция 1905 года, Первая мировая война, большевистская революция 1917 года с последовавшей затем опустошительной гражданской войной и эпилог, подводящий нас к событиям Второй мировой войны. Коммунистическая партия давно уже установила правила, каким образом трактовать в литературе эти события, ставшие суровым испытанием для советского государства. Хороших и плохих парней надо обозначать четко и однозначно; добродетель и необходимость революции должны считаться чем-то само собой разумеющимся. Индивидуальная, отличающаяся от других оценка событий, которая отклоняется от официальной линии, совершенно недопустима.

Как отмечал в то время американский критик Эдмунд Уилсон (Edmund Wilson), удивительным в «Докторе Живаго» является то, что Пастернак писал свой роман так, будто весь этот идеологический аппарат просто не существует. Он рассказывал историю России с точки зрения героя — врача и поэта Юрия Живаго, который из-за своего буржуазного классового происхождения автоматически стал подозрительной личностью в глазах коммунистов. Живаго захлестнула и понесла волна военного и революционного хаоса. Сначала его отправляют на фронт воевать с австрийцами, затем захватывают партизаны и переправляют в отряд красных, борющийся с белыми отрядами. А он неизменно и страстно предан своим личным идеалам, черпая вдохновение в православном христианстве. Пастернак был по национальности евреем, но он глубоко верил в христианство и в русскость, и в ряде отрывков в своем романе он объясняет, почему евреям надо отказаться от своего упрямства и обратиться в христианство. (Как отмечают Финн и Куве, этот элемент в романе настроил некоторых еврейских читателей против Пастернака. Среди них был Давид Бен-Гурион, назвавший «Доктора Живаго» «одной из самых подлых книг о евреях, написанной человеком еврейского происхождения».)

Но самой священной ценностью для Живаго — более важной, чем христианство — является сама жизнь. И он презирает любую идеологию, претендующую на то, что она превыше жизни, что она способна определять и контролировать ее таинственные силы. Его великий роман с прекрасной Ларой показан как соединение дикости и непредсказуемости жизни, в которой эта женщина олицетворяет вечное женское начало. Поскольку Живаго придерживается собственной, индивидуальной точки зрения, он ясно понимает, что в действительности революция означает для России. Роман создает всеподавляющее ощущение холода, поскольку его действие происходит в основном в зимнее время с 1917 по 1922 год, а также созданных человеком бедствий и нужды. В домах полно крыс, доски с заборов срывают на дрова, городские жители разбегаются по деревням в поисках еды, а затем оказываются в западне войны между Красной и Белой армиями. Автор безжалостно рассказывает о жестоких и кровавых событиях, многие из которых почерпнуты в реальной жизни. В одной из последних глав убийца загрызает ребенка до смерти, после чего его линчует толпа, привязав к рельсам и пустив через него поезд.

Главным образом Пастернак описывает тот духовный недуг, которым была поражена вся страна, а также идеологическую панику от обличений и самообличений:

Это была болезнь века, революционное помешательство эпохи. В помыслах все были другими, чем на словах и во внешних проявлениях. Совесть ни у кого не была чиста. Каждый с основанием мог чувствовать себя во всем виноватым, тайным преступником, неизобличенным обманщиком. Едва являлся повод, разгул самобичующего воображения разыгрывался до последних пределов. Люди фантазировали, наговаривали на себя не только под действием страха, но и вследствие разрушительного болезненного влечения, по доброй воле, в состоянии метафизического транса и той страсти самообсуждения, которой дай только волю, и ее не остановишь.

Пастернак ни в коей мере не идеализирует царский порядок. Олицетворением его безнравственности стал зловещий адвокат Комаровский, доведший до самоубийства отца Живаго и соблазнивший несовершеннолетнюю Лару, для которой он стал мрачной тенью на всю жизнь. Кроме того, Пастернак сумел увидеть суровое величие в такой фигуре как командир Красной Армии Стрельников, который разъезжает по Уралу в личном поезде, уничтожая контрреволюционеров и всего себя посвящая делу народа. Но во время чтения романа у читателя не остается сомнений, что русская революция была материальной и духовной катастрофой, на устранение последствий которой ушли жизни целых поколений.

Естественно, Пастернак понимал, что советская власть никогда и ни за что не позволит опубликовать труд всей его жизни, несмотря на многообещающую либеральную оттепель. Финн и Куве цитируют его слова, произнесенные осенью 1955 года, когда занявшее 10 лет написание книги близилось к завершению: «Помяните мои слова — они не опубликуют этот роман ни за что на свете». Единственный вариант состоял в том, чтобы попытаться опубликовать книгу за рубежом в переводе. Но у добивавшихся публикации своих произведений на Западе авторов был весьма пугающий прецедент: последний попытавшийся это сделать писатель был казнен Сталиным.

Это был исключительно смелый поступок для того времени, когда Пастернак в мае 1956 года передал рукопись «Доктора Живаго» посетившему Россию итальянскому журналисту. Журналист работал в издательском доме, который принадлежал Джанджакомо Фельтринелли (Giangiacomo Feltrinelli). Этот молодой итальянский мультимиллионер передал состояние своей семьи в распоряжение Итальянской коммунистической партии. Фельтринелли считал, что публикуя новую советскую литературу, он содействует делу коммунизма. Ему в заслугу следует поставить то, что узнав о несогласии СССР с публикацией романа, когда лидеры мирового коммунизма требовательно настаивали отменить издание «Доктора Живаго», Фельтринелли все-таки настоял на своем. Для него свобода слова была важнее даже преданности революции.

Исследовав мемуары и архивы, в том числе, архивные записи ЦРУ, Финн и Куве рассказали о тех шпионских маневрах, которые начались потом. Советское государство начало оказывать на Пастернака все более мощное давление, требуя от него отозвать рукопись из печати и заставляя его подписывать телеграммы на имя Фельтринелли с просьбой отменить либо отсрочить публикацию. После этого он посылал своему издателю записки через друзей с просьбой не обращать внимания на написанные по принуждению телеграммы: «Не могу найти слов для выражения моей благодарности. Будущее вознаградит нас, вас и меня, за те унижения, которые мы перенесли».

Когда в конце 1957 года «Доктор Живаго» был опубликован на Западе и стал сенсацией — во многом из-за того, что был запрещен дома, Пастернака исключили из Союза советских писателей, и это лишило его источника заработка. (На его счету, открытом Фельтринелли, накапливались огромные авторские гонорары, но Пастернак был вынужден брать деньги взаймы у своей домохозяйки, чтобы хоть как-то свести концы с концами.) Писателя подвергали публичному осуждению, его обливали грязью в прессе, ему даже угрожали банды хулиганов, устраивавшие демонстрации возле его дома. Когда Шведская академия присудила ему в 1958 году Нобелевскую премию, в основном из-за «Доктора Живаго», советское государство вынудило писателя направить телеграмму с отказом от такой награды, получить которую амбициозный Пастернак очень хотел.

Между тем, как показывают Финн и Куве, ЦРУ потирало руки, злорадно наблюдая за тем, как советская пропаганда сама себе наносит увечья. Действуя через посредников, управление организовало раздачу романа на русском языке советским людям, прибывшим в 1958 году на Всемирную выставку в Брюссель. (Так получилось, что книгу тайком раздавали в павильоне Ватикана.) По мнению Финна и Куве, это было частью масштабной программы по контрабандному ввозу запрещенных книг в страны Восточного блока. Благодаря ей в руки жаждущих читателей попали миллионы экземпляров.

Безусловно, мы не можем сказать, помог ли хоть сколько «Доктор Живаго» развалу СССР. Но по крайней мере, этот эпизод довольно ясно показал, что поставлено на карту в борьбе между демократией и коммунизмом. Это довольно парадоксально, но реакция советского государства на роман Пастернака полностью подтвердила ту критику, которой он подвергал наполненное паранойей коммунистическое мировоззрение. Что касается самой книги, то ее конечная литературная судьба остается непонятной. Это не безупречный шедевр, и неожиданно большое число читавших роман друзей Пастернака отозвались о нем неодобрительно. (Набоков, которому не нравилось ничто, если это вышло не из-под его пера, назвал «Доктора Живаго» «неуклюжим, банальным и мелодраматическим» произведением.) Легко почувствовать, что вся литературная энергия Пастернака ушла на описания и размышления, создающие поэтический элемент романа. В то же время, на художественные проблемы как таковые места осталось мало, в результате чего пострадал сюжет и развитие характеров героев. Тем не менее, восхваляющие жизнь элементы книги настолько сильны и динамичны, что роман остается одним из самых важных произведений о русской революции. И «Дело Живаго» должно привлечь к роману новое поколение читателей, интересующихся тем, какого рода литературное произведение в состоянии вызвать дрожь у сверхдержавы.

Адам Кирш — пишущий редактор Tablet Magazine и автор биографии Бенджамина Дизраэли.