Опасная неприязнь Америки к конфликтам

Соединенные Штаты все чаще стремятся уйти от суровых реалий войны. Однако, как показывают последние события, грубая сила остается ключевым элементом в международной политике.

Сначала европейцы постарались уйти от трагических реальностей власти, которая заливала их кровью на всем протяжении 20-го века. В конце холодной войны они начали разоружаться в надежде на то, что оружие и традиционные критерии силы больше не имеют никакого значения. Новая международная система законов и институтов должна была прийти на смену старой системе власти; мир должен был брать пример с Европейского Союза и строиться по его образцу. А если нет, то есть Соединенные Штаты, которые обеспечат безопасность старым проверенным способом.

Но сейчас, после войн в Ираке и Афганистане, уже и США стремятся уйти от бремени власти и получить передышку от трагических реалий человеческого существования.

До последних событий большинство американцев (а также американского политического и интеллектуального класса), кажется, верило в то, что война не только ужасна, но и неэффективна в нашем современном глобализованном мире. «Международный порядок эволюционирует, и из-за новых глобальных норм войны и захваты происходят все реже», — написал Фарид Закария (Fareed Zakaria) из CNN, позаимствовав слова Стивена Пинкера (Steven Pinker) из Гарварда прямо накануне российского вторжения на Украину и победного марша «Исламского государства» по Сирии и Ираку. История Первой мировой войны учит нас тому, что страны не развязывают войны добровольно, а «забредают в них как лунатики» из-за трагических просчетов или откровенной глупости.

На протяжении четверти века американцам твердили, что в конце истории нас ждет скука, а не великий конфликт, что страны, где есть McDonald’s, никогда не станут воевать друг с другом, что из-за экономической взаимозависимости и ядерного оружия война между великим державами становится маловероятной, а то и невозможной. А недавно к этим доводам добавили мантру на тему тщетности войны. «Военного решения не существует», — вот постоянный рефрен западных государственных деятелей о самых разных конфликтах, от Сирии до Украины. Военные действия лишь усугубляют проблемы, твердят они. Сегодня сила это уже не то, что раньше, заявил обозреватель Мойзес Наим (Moisés Naím) в своей вышедшей недавно и получившей хвалебные отзывы книге.

У истории есть свои ответы на такие утверждения. В стремлении уйти от применения силы и власти определенно нет ничего нового. К этому постоянно стремился просвещенный либерализм на протяжении двух с лишним столетий.

Война невозможна — такова была общепринятая точка зрения в годы, предшествовавшие Первой мировой войне. Такая точка зрения вновь стала общепринятой (по крайней мере, в Британии и США) буквально на следующий день после окончания той войны. Тогда, как и сейчас, американцы и британцы наивно верили, что их разочарование в войне разделяют все и каждый. Им казалось, что поскольку война ужасна и иррациональна (а Первая мировая война несомненно была такой), ни один здравомыслящий человек не захочет воевать.

То, что произошло потом, когда на смену мирным 1920-м годам пришли жестокие и дикие 1930-е, может оказаться весьма поучительным для нашего времени. В то время стремление не допустить войны в сочетании с уверенностью в том, что к ней не может стремиться ни одна благоразумная нация, вполне логично и естественно породило политику умиротворения.

В конце концов, у стран, грозящих агрессией, есть свои недовольства, как и у большинства государств. Они были «лишенцами» в мире, где господствовали богатые и влиятельные англо-саксонские нации, и они требовали большей справедливости в распределении благ. В случае с Германией недовольство Версальским договором тихо бурлило и кипело, потому что у нее отняли территории с населением, чтобы обеспечить безопасность ее соседей. Что касается Японии, то этой островной державе с бурно увеличивающимся населением нужно было контролировать материковую часть Азии ради собственного выживания и процветания в соперничестве с другими великими державами.

Поэтому либеральные державы пытались урезонить их, понять и даже признать их обиды и успокоить их, даже если ради этого в угоду им надо было пожертвовать другими, скажем, китайцами или чехами. Это казалось разумной ценой, какой бы злополучной она ни казалась — ведь такие действия помогали предотвратить новую военную катастрофу. Таков был реализм 1930-х годов.

Но со временем либеральные державы обнаружили, что обиды и претензии «лишенцев» выходят далеко за рамки того, что могли предложить даже самые щедрые и бесконфликтные государства. Оказалось, самая большая обида заключается в том, что этим странам — Германии, Японии и прочим — приходится жить в мире, которым заправляют и в котором господствуют англосаксы.

Чтобы удовлетворить эти жалобы, требовалось нечто гораздо большее, нежели небольшие территориальные или экономические корректировки и даже принесение в жертву то здесь, то там маленьких и слабых государств. «Лишенцам» надо было позволить самим перестраивать международный политический и экономический порядок в соответствии с их потребностями и запросами. Более того, надо было позволить им стать достаточно сильными, чтобы диктовать условия такого международного порядка — ибо как еще они смогут оправиться от несправедливого гнета?

И наконец, стало ясно, что здесь присутствует нечто большее, нежели разумные требования справедливости, по крайней мере, как эту справедливость понимал просвещенный ум. Оказалось, что политика агрессоров была результатом не только материальных обид и недовольств, но и устремлений, выходящих за рамки материализма и рациональности.

Лидеры этих стран и в значительной мере их народы отвергали либеральные представления о прогрессе и рассудке. Они руководствовались романтической тоской по былой славе, по старому порядку и отвергали представления просвещения о современности. Их хищные и сумасшедшие правители либо в духе фатализма признавали необходимость конфликта (как в Японии), либо всячески приветствовали его (как в Германии), называя войну естественным состоянием человеческого бытия.

К тому времени, когда все это стало совершенно очевидно, когда либеральные державы поняли, что имеют дело с людьми, думающими иначе, чем они, когда они осознали, что избежать конфликта можно только полной капитуляцией, и что если отдать агрессору часть того, что он требует — Маньчжурию, Индокитай, Чехословакию — это только усилит его, но не удовлетворит, было уже слишком поздно предотвращать мировую войну, к чему так отчаянно стремились Британия, Франция, США и другие страны.

Этот терзающий душу опыт (не только Второй мировой войны, но и неудачных попыток удовлетворить тех, кого невозможно удовлетворить) определял политику США в послевоенные годы. У тех поколений, которые пережили муки и страдания войны, появилось новое и совершенно иное чувство реализма в отношении природы человечества и международной системы. Надежды на новую мирную эпоху несколько угасли.

Американские лидеры и американское общество пусть с сожалением, но признали неизбежную и трагическую реальность силы. Они встали на позиции вооруженного либерализма. Он создали невероятно разрушительные системы вооружений и накопили целые смертоносные арсеналы такого оружия. Они отправили за рубеж сотни тысяч военнослужащих, разместив их в самом сердце Европы и по периметру восточной Азии и превратив в передовые силы сдерживания и устрашения агрессора. Они вели войны в далеких и малоизвестных землях, делая это порой глупо, порой неэффективно, но всегда с мыслью (наверняка правильной) о том, что бездействие и отказ противостоять агрессии ведет лишь к ее усилению.

В целом, за исключением непродолжительных приступов фатализма при президенте Ричарде Никсоне и бывшем госсекретаре Генри Киссинджере, они не испытывали желания успокаивать или даже признавать обиды тех, кто выступал против них. (Президент Гарри Трумэн и госсекретарь Дин Ачесон, ставшие архитекторами вооруженного либерализма, никогда не проявляли интереса к торгу с Советами, а президента Рональда Рейгана интересовал в основном лишь торг по условиям их капитуляции.)

За действиями этих американских архитекторов сдерживания стояла основанная на суровом опыте уверенность в том, что другие народы не всегда ценят то, что ценит свободный мир — процветание, права человека и даже сам мир. Поэтому свободный мир должен быть всегда начеку, должен быть всегда хорошо вооружен и хорошо подготовлен к борьбе с очередными проявлениями нелиберальных и атавистических позывов, которые являются постоянной чертой человечества.

Гораздо проще поддерживать такую трагическую бдительность было в то время, когда нетерпимая, основанная на конфликте идеология коммунизма правила более чем половиной евразийского континента. И насколько труднее стало сохранять такую бдительность после краха коммунизма, когда началась новая эпоха всеобщего либерализма, а вместе с ней замаячила, наконец, перспектива кантовского вечного мира на планете, где демократия заняла господствующие высоты.

Какое-то время в 1990-е годы старые уроки еще направляли политику, хотя поколения Второй мировой войны и начала холодной войны еще жили и здравствовали. Президент Джордж Буш-старший и его советник по национальной безопасности Брент Скоукрофт отправили полумиллионную американскую воинскую группировку воевать за тысячи километров от дома с одной-единственной целью — разгромить агрессора и восстановить пустынное королевство, на которое напал тиран-сосед. Кувейт не получал от США гарантий безопасности, а Запад вполне мог качать нефть из его скважин даже в том случае, если бы их контролировал Ирак. Кроме того, эмират, которому едва исполнилось 30 лет, и которым правило семейство Ас-Сабах, вряд ли могло претендовать на суверенную государственность в большей степени, чем сегодня Украина. И тем не менее, Буш позже вспоминал: «Никакого умиротворения я не хотел».

Но прошло чуть больше десяти лет, и Америка очень сильно изменилась. Из-за войн в Ираке и Афганистане даже слабый намек на отправку нескольких тысяч военнослужащих на какую-нибудь далекую войну по какой бы то ни было причине кажется сегодня немыслимым. Самые воинственные члены конгресса считают, что сегодня небезопасно ратовать за наземное наступление против боевиков «Исламского государства» и за присутствие натовских войск на Украине. Не ведется никаких серьезных дискуссий об отказе от сокращений военного бюджета, хотя стратегическая необходимость защищать американских союзников в Европе, Азии и на Ближнем Востоке актуальна как никогда, а способность Америки сделать это редко вызывала столь мощные сомнения.

Однако американцы, их президент и их избранные представители, признавая этот разрыв и несоответствие между стратегией и возможностями, редко выступают с комментариями на эту тему — за исключением тех, кто хочет отказаться от такой стратегии. Американцы как будто снова поверили, что их разочарование в применении силы означает лишь одно: что сила больше не является серьезным фактором в международных делах.

В 1930-е годы эти иллюзии рассеяли Германия и Япония, чьи руководители и общества были уверены в полезности военной силы. Сегодня, когда США стремятся уйти от применения силы, вперед выступают другие, и как по подсказке демонстрируют, насколько эффективной может быть грубая сила.

Опять же, это те люди, которые никогда не признавали определение прогресса и современности, принятое в либеральном мире, которые не разделяют его иерархию ценностей. Они руководствуются в основном не экономическими соображениями. Они никогда не верили в действенность «мягкой силы», никогда не считали, что мировое общественное мнение (вне зависимости от степени его негодования) может помешать агрессии решительных и целеустремленных армий. И никакие рестораны McDonald’s не могут их удержать. Они по-прежнему верят в старомодные достоинства жесткой силы, применяемой дома и за рубежом. И если им не противопоставить достаточно жесткую силу в ответ, они снова и снова будут доказывать, что есть такая вещь как военное решение.

И этот урок усвоят другие из числа тех, кто набирается сил и демонстрирует их в самых разных частях мира, у кого, как у самовластной России Владимира Путина и у фанатичного «Исламского государства» Абу Бакра аль-Багдади, есть свои собственные обиды и поводы для недовольства. В 1930-е годы, когда ситуация начала ухудшаться, эти силы очень быстро приступили к своим отвратительным действиям. Вторжение Японии в Маньчжурию в 1931 году показало, какая пустышка эта Лига Наций. Этот урок усвоили Гитлер и Муссолини, которые в последующие четыре года действовали соответственно. Затем военные успехи Германии в Европе придали смелости Японии, и она пошла в наступление на востоке, весьма резонно предположив, что Британия и США слишком заняты другими делами, и что у них не хватит сил, чтобы отреагировать. Таким образом, последующие нападения фанатичных агрессоров и последующие провалы либеральных держав привели к целой череде катастроф.

Мудрецы нашего времени настаивают на том, что эта история неактуальна. Когда эти люди не заняты вещанием на тему неизбежного и безвозвратного упадка Америки, они говорят нам, что наши противники слишком слабы и не представляют реальной угрозы, хотя в действительности те одерживают победу за победой. Мудрецы современности заявляют, что Россия находится в состоянии упадка. Но Россия находится в состоянии упадка вот уже 400 лет. И разве слабеющая держава не в состоянии сеять хаос? И разве помогает нам сегодняшнее знание того, что у Японии не было необходимого богатства и сил, чтобы победить в войне, которую она развязала в 1941 году?

Будем надеяться на правоту тех, кто призывает нас к спокойствию. Однако трудно избежать мысли о том, что у нас уже был свой 1931 год. Погружаясь все глубже в сегодняшнюю версию 1930-х, мы, подобно нашим предшественникам, можем испытать потрясение от того, насколько быстро все может развалиться и прийти в беспорядок.

Роберт Каган — старший научный сотрудник Института Брукингса и автор ряда книг, среди которых «О рае и власти» (Of Paradise and Power) и вышедшая совсем недавно «Тот мир, который сделала Америка» (The World America Made).