В последнее время пресса предлагает массу пищи для размышлений тем, кто ищет или надеется найти признаки того, что президент США Барак Обама отказался от своей, как ее называют некоторые, «великой, усовершенствованной стратегии сокращения расходов». Его телевизионное выступление, в ходе которого он заявил о своем намерении увеличить масштабы военно-воздушной операции, начатой в августе в Ираке с целью обеспечить прикрытие американским военным и религиозным меньшинствам, превратив ее в кампанию, направленную на «ослабление и окончательное уничтожение» ИГИЛ, очевидно, ознаменовало собой своего рода разворот на 180 градусов для президента, который прежде был решительно намерен избежать повторения главной — с его точки зрения – ошибки своего предшественника, вовлекшего нацию в решение бесконечных ближневосточных конфликов сомнительной стратегической ценности. Тот факт, что эта кампания включает в себя увеличение объемов военной помощи, предоставляемой некоторым элементам сирийской оппозиции, принимающим участие в гражданской войне на территории этой страны – Обама на протяжении трех лет решительно отказывался предпринимать подобные шаги вопреки рекомендациям его совета по вопросам национальной безопасности – свидетельствует о том, что теперь, по мнению американского президента, риски бездействия перевесили его потенциальную выгоду. С этим заявлением он выступил практически сразу после своей воинственной речи в Эстонии, которая включала в себя осуждение действий России на Украине и обещание, что этот «момент испытаний» будет встречен с решимостью, и которая стала словесным обоснованием создания сил быстрого реагирования НАТО, способных противостоять возможным попыткам России нарушить суверенитет членов этого альянса.
Между тем, гораздо более показательным признаком возрождения американской внешнеполитической активности, нежели эта очевидная корректировка курса, которая ограничена в своих масштабах и вполне согласуется со стремлением Обамы избегать дорогостоящих кампаний на территории иностранных государств, стало то, чего многие аналитики даже не заметили: речь идет о нарастающем разочаровании общественности в политике сокращения расходов и уверенности в том, что она не способствовала повышению уровня национальной безопасности США. Этот начинающийся сдвиг в общественном настроении во многом определит то, какой подход к внешней политике выберет следующая администрация, независимо от того, будет ли она демократической или республиканской. Преемник Обамы, вероятнее всего, будет руководствоваться гораздо меньшим числом ограничений в демонстрации мощи США.
Хотя недавние действия Обамы ознаменовали собой эскалацию риторики, в сущности, они представляют собой признаки изменения тактики и делают акцент на его постоянном поиске способов согласовать требования безопасности Америки и ее ограниченные ресурсы. Учитывая то, что восхождение Обамы по политической лестнице было ускорено его решительным противостоянием войне в Ираке, и что его предвыборная кампания 2012 года во многом была основана на обещаниях вернуть американских военных домой, Обама не торопился снова отправляться в Ирак. Даже когда он объявил о начале военной кампании против ИГИЛ и об увеличении численности американского контингента в Ираке на 475 военнослужащих, Обама подчеркнул, что эти шаги являются частью «контртеррористической стратегии… которая отличается от войн в Ираке и Афганистане». В противовес своей ограниченной концепции того, как необходимо бороться с угрозой, которую представляет собой ИГИЛ и которую американская разведка считает сомнительной и не такой уж неизбежной, Обама в другом своем выступлении заговорил об «уменьшении сферы влияния ИГИЛ, его эффективности, финансирования, военных возможностей до такой степени, при которой оно станет решаемой проблемой». Воздерживаясь от ввода американских военных и опираясь вместо этого на действия местных сухопутных войск в Ираке и Сирии в сочетании с американскими ударами с воздуха, президент надеется, что этой цели можно будет достичь, избежав опасностей полномасштабной интервенции.
Точно такой же сдержанностью характеризуется реакция Обамы на конфликт с Россией. Он пока не подкрепил свою критику действий Кремля, спонсирующего сепаратистов на востоке Украины, военной помощью Киеву, на которой настаивают некоторые члены Конгресса и даже ряд советников Белого дома, опасаясь дальнейшей эскалации напряженности и риска втянуть США в конфликт из-за страны, чья судьба влияет на безопасность США в гораздо меньшей степени, чем она влияет на безопасность России. Решительные заверения в преданности США идее защиты безопасности членов НАТО в Восточной Европе и Балтийских странах необходимы для того, чтобы рассеять опасения его взволнованных членов, но многие также надеются, что повторных заявлений о готовности выполнить свои обязательства перед странами, уже находящимися под защитой США – вместо новых гарантий тем странам, которые не входят в состав НАТО – вкупе с ограниченными возможностями России в использовании своих сил – будет достаточно, чтобы удержать Владимира Путина от попыток реализовать свои амбиции за пределами Украины.
Все это свидетельствует о том, что любые надежды на более рискованную, менее осторожную внешнюю политику Обамы, вероятнее всего, неуместны: путеводной звездой этой администрации будут стремление избегать рисков и поиск разумного баланса между национальными и внешнеполитическими приоритетами. Как я уже писал прежде, несколько ограниченный взгляд Обамы на мощь США в одинаковой мере является результатом его формирующего опыта и структурных факторов, таких как стратегическое перенапряжение, ограниченность ресурсов и антиинтервенционистские настроения в обществе. Его очевидно космополитическая юность – он рос на Гавайях, которые характеризуются этническим разнообразием, и прожил некоторое время в Индонезии – сформировала в нем отношение к Америке как к одной стране из многих, а не как к центру мира, а его личный опыт взаимодействия с весьма неоднозначной историей США в вопросах расового равенства, несомненно, отразился на его более гибком отношении к теме американской исключительности.
Склонность Обамы к стратегической сдержанности и предостережения против необузданной демонстрации военной мощи США, вероятнее всего, всегда влекли за собой значительно большую степень самоотречения, с которым американцы уже привыкли относиться к миру. Между тем, во время своего первого срока он ловко превратил свою внешнюю политику в актив, нейтрализовав обвинения республиканцев в трусости посредством неоднократной демонстрации силы – уничтожив Усаму бен Ладена, нанеся удары (беспилотников) по террористам, наращивая силы в Афганистане в 2009 году – и одновременно апеллируя к усталости избирателей от войны (вывод войск из Ирака, установление сроков вывода войск из Афганистана, решение не вводить войска в Сирию).
Разумеется, существует ряд потенциальных политических недостатков такого подхода, в основе которого лежит осторожность и желание избежать ошибок, что поднимает вопрос о его долговечности. Ему не хватает четкости целей и риторических умений, необходимых для формирования прочной поддержки со стороны населения, привыкшего к идеалистическим, экспансионистским заявлениям о глобальной роли Америки. Более того, если события на местах приобретают неблагоприятный характер, внутренние оппоненты могут назвать стратегию, основанную на сдержанности, стратегией, которая в силу своей нерешительности провоцирует соперников США на проявление агрессии.
Кризисы в Ираке и на Украине, начавшиеся этим летом, принесли с собой резкую перемену в отношении американской общественности к внешней политике Обамы – еще до того, как казнь двух американских журналистов спровоцировала резкий рост уровня поддержки военной кампании, направленной против ИГИЛ. Согласно результатам опроса общественного мнения, проведенного в конце августа центром Pew, только 36% респондентов одобряют работу Обамы в сфере решения внешнеполитических вопросов. Этот показатель уступает даже весьма незавидному рейтингу одобрения Обамы, который составляет всего 42%. В ходе этого же опроса эксперты выяснили, что 54% респондентов считают Обаму «не достаточно решительным» в вопросе выполнения его долга главнокомандующего, и что процент американцев, считающих, что США делают «слишком мало» для решения мировых проблем, с ноября прошлого года вырос почти в два раза – с 17% до 31%.
Так почему усовершенствованная стратегия экономии расходов, которая, несомненно, согласуется с постоянно озвучиваемым призывом к общественности сконцентрироваться на внутренних проблемах США, перестала пользоваться популярностью? Если коротко, то большинство американцев, которым долгое время внушали, что беспрецедентная мощь их страны была достигнута в равной степени благодаря ее добродетели и внушительным людским и природным ресурсам, ожидают видеть в Овальном кабинете надежного и сильного человека, решительного лидера, способного сохранить это преимущество Америки над остальными странами. И когда общественность начинает воспринимать президента – неважно, прав он или нет – как человека, попавшего под влияние обстоятельств или ведущего США к утрате их влияния, американцы торопятся нажать на тревожную кнопку: зачастую преувеличенные, упаднические настроения получали мощное развитие в каждом десятилетии послевоенной эпохи.
В истории существует масса случаев, когда в силу некой последовательности событий политика сокращения расходов теряла поддержку общественности, чтобы позже уступить место более жизнеспособной политической стратегии. После запуска Советским Союзом своего спутника в 1957 году Джон Кеннеди выстроил свою предвыборную кампанию во многом на идее необходимости более решительного ведения холодной войны, обвинив Дуайта Эйзенхауэра, стремившегося обеспечить более прочную экономическую основу для внешней политики США путем сокращения расходов на оборону, в том, что тот пассивно наблюдал за расширением «ракетного разрыва», который способствовал прогрессу Советского Союза в развивающемся мире. Подобным же образом в 1980 году Рональд Рейган проложил себе дорогу в Белый дом, убедив электорат, не успевший оправиться после травм войны во Вьетнаме, в том, что США нуждаются в подтверждении своей мощи и влияния в мире, и это стало возможным благодаря широко распространенному чувству униженности и беспомощности, которое возникло после на первый взгляд неэффективного ответа Джимми Картера на иранский кризис с заложниками и вторжение советских войск в Афганистан.
Политику сокращения расходов Обамы может постигнуть та же участь. Хотя республиканцам не удалось оттеснить президента в вопросах внешней политики во время его первого срока (помните, как Митт Ромни попытался сформулировать внешнеполитическую программу, отличавшуюся от программы Обамы, в ходе дебатов в 2012 году?), территориальные продвижения ИГИЛ в Ираке и Сирии, а также действия России на Украине теперь дают им возможность изобразить Обаму не готовым к сложившейся ситуации и слабовольным в решении мировых проблем. Более того, даже демократы из Конгресса, а также бывшие чиновники администрации Обамы пожаловались на то, что созерцательный, чрезмерно осторожный подход к внешней политике со стороны нынешней администрации, возможно, уже с лихвой компенсировал опрометчивость Джорджа Буша-младшего. Тот факт, что Хиллари Клинтон, надежно устроившись на агрессивном крыле своей партии, недавно заявила о нехватке организующего принципа в стратегии Обамы, свидетельствует о том, в процессе подготовки к возможной предвыборной кампании 2016 года она усматривает определенную политическую выгоду в попытках дистанцироваться от своего бывшего руководителя.
Подобные агрессивные настроения продолжали нарастать в течение нескольких месяцев, и это сыграло огромную роль. Нельзя не прийти к выводу о том, что более решительные действия Обамы последних нескольких недель отчасти стали ответом на эти настроения. И, что еще важнее, его преемник – неважно, будет он демократом или республиканцем – вероятнее всего, выстроит свою предвыборную кампанию на идее о том, что для восстановления господствующего положения в мире США потребуется более решительная внешнеполитическая стратегия.
