Wprost: Какие рождественские праздники вы больше любите: российские или польские?
Каролина Грушка (Karolina Gruszka): Мне не приходится делать выбора. Сначала я встречаю Рождество в Варшаве: традиционно, с семьей, в католическом духе. Потом в Москве я жду на Новый год Деда Мороза. Пасхи у меня тоже две. Я обожаю великолепную российскую Пасху: православную ночную службу — наполненную красками, проходящую в необыкновенной, торжественной, радостной атмосфере.
— В выходящей на экраны картине «Воспитательница детского сада» Марчина Кшышталовича (Marcin Krzyształowicz) вы вернулись не только на родину, но и в свое детство — в 80-е годы.
— Это было сентиментальное путешествие в эпоху молочного супа. Но я часто играю в костюмах других эпох и люблю погружаться в другие исторические периоды. Это заставляет менять свои манеры. Недавно я закончила сниматься в ленте Михала Росы (Michała Rosy) «Счастье мира» о 40-х годах. Сейчас в Москве я буду играть в восьмисерийном фильме о советском доме моды 70-х. Кроме этого скоро я приступаю к работе над проектом о поэтах 60-х годов — Окуджаве, Бродском. Я поддерживаю профессиональные связи с родиной, польские сценарии у меня на первом месте. Но я рада, что меня перестали считать в России загадочной актрисой из Польши. Я уже вживаюсь в роли россиянок.
— Вы не называете себя эмигранткой.
— Журналисты спрашивают меня о переезде. Я воспринимаю это иначе. Варшаву и Москву разделяет чуть меньше двух часов полета, а в жизни на чемоданах для меня нет ничего нового. Мы все реже ассоциируем себя с конкретным местом на Земле, а, скорее, ищем место для реализации своих увлечений. У меня и там, и там есть профессиональная жизнь, близкие люди. Мой мир не изменился, а лишь расширился.
— Но чаще вы находитесь в России?
— Мой муж [Иван Вырыпаев — российский драматург и режиссер] стал директором театра «Практика». Мы хотим проводить много времени вместе, готовим совместные спектакли. Нас поддерживает окружение, зрители, которым нравится то, что мы предлагаем. И, главное, у нас есть творческая свобода, возможность сходить с ума. В Варшаве это бывает все реже, темп работы задают очередные премьеры. Иногда огромный спектакль с большим актерским составом приходится ставить на сцене за десять дней.
— Как-то вы говорили, что приехав в Москву, открыли местную богему. Но в последнее время эта страна, видимо, изменилась?
— Из-за экономической и политической ситуации там живется все сложнее. Меня беспокоит, что Россия изолирует себя от западного мира. Над ней кружит призрак углубляющегося кризиса, царит атмосфера страха и неопределенности. Но одновременно происходит расцвет культуры. Интеллигенция не соглашается с политикой Путина, ее представители чувствуют желание отмежеваться от создаваемого властью имиджа страны. Артисты мыслят иначе и хотят быть услышанными. Наш театр, хотя он не политический, оппозиционен Кремлю. В нем пересекаются разные круги, все происходит на стыке разных сфер: к нам приходят люди, связанные с психологией, философией, музыкой, кино, литературой, бизнесом, маркетингом. Они ищут место, где могли бы делать что-то вместе. Благодаря этому возникло нечто необыкновенно живое, пространство эксперимента. В Москве стало интереснее.
— Споры, в том числе в среде интеллигенции, не обострились?
— Мои друзья из мира кино, музыки, литературы стараются не подпитывать агрессию. Они помнят кошмар 90-х, выстрелы на улицах, хаос. Они знают, что недостаточно отстранить Путина от власти, потому что в России сложно найти политическое образование, у которого были бы ресурсы и конкретная программа. Они не хотят радикальных решений, ищут какие-то формы диалога и выходят из своих «окопов». Они не изолируются от мира, а предпочитают разговаривать с другими людьми, но без тона официальной пропаганды.
— А вы, живя в России, чувствуете себя как-то иначе, чем несколько лет назад?
— Атмосфера сгущается. Это печально. Раньше мне казалось, что границы между моими странами стираются. Сейчас вновь началась борьба мировоззрений, а когда происходит такой серьезный конфликт, столкновение ни к чему хорошему не приводит. В Польше я часто устаю и испытываю неприятное чувство от того, что вызываю споры вокруг своей персоны. Они вызваны только тем, что я живу в России, и она мне близка, хотя я не была и не буду сторонницей политики Путина. Мы забываем, что там живут люди, которые, как мы, тоже носят в себе свои страхи, стереотипы.
— Вам пришлось долго освобождаться от этих стереотипов?
— Да. Раньше я восхищалась Россией как туристка. С тех пор, как я связала свою жизнь с Иваном, я погрузилась в московскую будничную жизнь и поняла, что это общество нельзя рассматривать в черно-белых категориях. Это сложная страна, которую невозможно легко осознать.
— Вас тянуло на Восток до знакомства с вашим мужем?
— Когда мне было 17, я сыграла в «Капитанской дочке» по мотивам повести Пушкина. Я провела больше полугода в Петербурге, в Москве, в степях. Я познакомилась с местной природой и необыкновенными людьми, которые давали мне послушать свою музыку, читали стихи. Тогда я еще не очень хорошо их понимала, так как плохо говорила по-русски. Но они все равно звучали красиво. Наверное, тогда я и заболела Россией.
— Вы уехали из Польши в 2007 году на взлете карьеры: завоевали награду в Гдыне за «Любовников из Мароны», работали в Национальном театре, получили положительные отклики на роль в фильме «Французский номер».
— Мне было душно, недоставало подходящих профессиональных предложений, пути развития. А московский театр, особенно его экспериментальная сфера, меня очаровала. Он опирается на прямой контакт со зрителем. Я несколько лет училась вести себя на сцене, как русские актеры. Я отбрасывала все схемы, которым научилась раньше, искореняла все глубоко записанные у меня в голове схемы, о существовании которых часто не подозревала.
— В спектакле «Июль», который вы с Иваном Вырыпаевым поставили в Варшаве, вы почти погружались в транс.
— Благодаря стопроцентному присутствию на сцене можно достичь совершенно нового уровня переживаний и восприимчивости. Выступление в этом моноспектакле стало для меня сильным опытом. Пожалуй, я тогда еще не была к этому готова. В определенный момент мой организм перестал мне повиноваться, я не была способна выйти на сцену и отказалась от дальнейших выступлений. Сейчас я скучаю по этой постановке.
— Вскоре после того, как вы покинули Польшу, активную работу начало целое поколение режиссеров 1970-1980 годов рождения. Вы не боялись, что какие-то вещи обойдут вас стороной?
— Я нахожусь не на другом конце света. В Польше у меня есть отличный агент, которая занимается моими делами. Если какой-то режиссер захочет меня найти, он может это сделать.
— Но часто это бывает совсем не так: в кино приходят со своими людьми, которых знают и которым доверяют.
— Я не сижу и не жду предложений, а важные для меня вещи все равно происходят. Я нахожусь на своем месте. В Варшаве я боялась, что из-за недостатка проектов начну браться за работу, которая была бы мне неинтересна, сверну со своего пути.
— Польские актрисы мечтают о Голливуде, а не о Москве.
— Вы знаете, если бы я получила отличное предложение из Голливуда, я бы не отказалась. Но Восток был для меня естественным направлением. Я увлекалась Станиславским, Чеховым.
— Вы не ощущали дискомфорта? Муж забрал вас в свою реальность, в которой вы были чужой.
— Сначала мы показали друг другу свои миры. Меня до сих пор удивляет, когда Иван говорит, что польский язык такой мелодичный, ведь я всегда заслушивалась русским. Сейчас у нас уже есть свои друзья и занятия в обеих странах. И это прекрасный этап. У меня есть чувство свободы в России, а у Ивана — в Польше.
— «Кислород» был вашим совместным изучением Москвы?
— Иван из Иркутска, он приехал в российскую столицу на несколько лет раньше, чем я. Мы до сих пор пытаемся изучать это причудливое создание.
— Вы помните, чем вы удивлялись, когда приехали в Москву?
— Сейчас мне сложно вспомнить детали. Это как с ребенком, с которым вы не общаетесь каждый день: постоянно что-то происходит, появляется нечто новое. Это естественный процесс.
— Вы называли Москву токсичным местом.
— Я уже перестала ее бояться. Сейчас меня больше всего тревожит экологический аспект. В Москве очень грязно, воздух пропитан химическим запахом, в газетах постоянно появляются сообщения о повышенном содержании в воздухе вредных веществ.
— Для человека с запада Москва — это или шикарные магазины и Кремль, или нищета и дикое пьянство.
— Здесь тоже постепенно появляется средний класс, разрывы между отдельными группами уменьшаются. Но войти во вкус этого города, почувствовать его ритм, действительно, сложно. На это требуется время. Несколько недель назад ко мне приехал фотограф, чтобы подготовить рекламные материалы для «Воспитательницы детского сада». Он хотел, чтобы мы просто так без предварительных планов вышли на улицу. Я осознала, насколько это нефотогеничное место. Некрасивое, хаотичное, лишенное пространства, без классического старого центра, старого города. Кроме описанных Булгаковым в «Мастере и Маргарите» Патриарших прудов, негде погулять. Огромные транспортные артерии, монументальные здания, кучи машин и толпы людей. Чтобы куда-нибудь попасть нужно или толкаться в метро, или стоять в гигантских пробках на машине. А в ноябре к этому еще добавляется ужасная серость.
— И вы думаете: во что я ввязалась?
— Такие моменты бывают, особенно после возвращения из какой-нибудь европейской ухоженной метрополии с ровно постриженными газонами. И еще я начинаю размышлять, куда я привезла дочь. Мы с мужем прикидываем, не найти ли какое-то более приятное место, но здесь нас держат искусство и люди.
— Они отличаются от тех, которых можно встретить где-то еще?
— Я очень люблю то, как они ведут беседу. Снаружи россияне кажутся сухими, в них скрывается комплекс народа, полного внутренней напряженности, подозрительности к чужакам, их образ жизни лишен улыбок, которые можно встретить на улицах западных городов. Но, может быть, поэтому в разговоре они стремятся к простоте. Они быстро идут на контакт, открываются и поднимают важные темы. Связь завязывается моментально.
— У вас действительно не было проблем с тем, чтобы приспособиться к жизни в так или иначе другой культуре?
— Есть одна вещь, которая казалось мне сложной в работе. Россияне часто уделяют много внимания иерархии силы. Они хотят знать, насколько много могут себе позволить, и, видя мягкого и уступчивого человека, используют это. Сказывается потребность в «сильной руке», наследие советского менталитета. Но и оно постепенно ослабевает.
— Польско-российские отношения остаются сложными. Когда я готовился к нашей беседе, я вписал вашу фамилию в Google, и сразу же появилось несколько ссылок на статьи в желтой прессе. Все в сходном тоне: «русский украл нашу Грушку».
— Недавно появилась серия ужасных текстов о том, что Иван якобы надо мной издевается, ведет себя, как тиран. Меня это поразило. Во многих поляках осталось историческое чувство неприязни, которое ищет повода, чтобы выйти на поверхность. К этому добавляется ощущение превосходства: мы более демократичные, западные. Грустно, что СМИ и политика усиливают эти настроения. Но не будем преувеличивать с этой русофобией. Я знаю в Польше людей, которые любят и уважают русскую культуру, практически русофилов.
— Такого рода комментарии желтой прессы не вредят вашему браку?
— Нет, с этим у нас никогда не возникало проблем. Они огорчали только моего дедушку. Он звонил и спрашивал, все ли у нас в порядке.
— Когда вы возвращаетесь в Варшаву, куда вы идете?
— В Скарышевский парк, на площадь Конституции, там поблизости я росла. Но на самом деле я скучаю по людям, поэтому встречаюсь с родителями, бабушкой и дедушкой, сестрой, друзьями. В этой жизни между двумя мирами больше всего мне мешает то, что их каждый день нет со мной рядом. Потому что Skype я искренне не люблю.
— Помимо нелюбви к Skype, что нового принесли эти годы?
— Многое. Москва научила меня чувствовать себя в гармонии с самой собой. Возможно, странно, что мне потребовалась для этого другая страна. Но именно благодаря этой дистанции я возвращаюсь теперь в Польшу, лучше себя понимая.
— А кем будет ваша дочь?
— У нее два гражданства. Мы придерживаемся принципа, что я разговариваю с ней по-польски, а Ваня по-русски. И она отлично это воспринимает. Даже когда мы все находимся в одной комнате, она отвечает мне на польском, а потом обращается к нему на русском. Я завидую, что она может пользоваться двумя культурами. Нам наверняка придется принять сложное решение, когда она пойдет в школу, но у нас есть еще несколько лет. В России сейчас сложно загадывать на такую перспективу.
— У вас нет потребности где-то осесть и найти свое место?
— Бывает, что мне этого очень сильно хочется. Сейчас я с большим трудом стараюсь создать два дома, которые бы служили пристанью. Но, думаю, мы с Иваном мечтаем на самом деле об одном: о природе. Но в какой стране мы найдем такое сельское место, близкое к природе? Понятия не имею. Возможно, где-то посередине.
