Будучи чернокожим и оказавшись на Украине, я понял, каковы причины расовых проблем в США

Я уже был бездомным — невольно став жертвой жилищной дискриминации, когда летом 2009 года мой самолет приземлился в Киеве. Я приехал на Украину по программе Фулбрайт, чтобы изучать жизнь украинцев смешанной расы, потому что мне хотелось понять, как в славянской стране могли появиться такие же люди, как я — тогда я был молодым чернокожим мужчиной из Детройта. Несколькими месяцами раньше местный агент по недвижимости пообещал к моему приезду найти мне квартиру. Я взял такси из аэропорта, чтобы встретиться с ним. Широко и добродушно улыбаясь, Сергей протянул руку и поприветствовал меня. Потом он объяснил мне, почему ему не удалось найти мне квартиру: «Ваш цвет кожи доставил нам массу неприятностей».

Сергей объяснил, что он созванивался с множеством владельцев жилья, объясняя им, что их квартиры хочет снять американец. Он был уверен, что акцент на моем американском гражданстве поможет ускорить процесс поиска жилья. Но потом владельцы спрашивали, не чернокожий ли я, и Сергею приходилось честно отвечать на вопрос о моей расе — и разговор тут же заканчивался. Мы потратили почти весь день, посещая разные квартиры по всему Киеву. И каждый раз хозяева квартир отказывали мне — пока нам, наконец, не попался один дружелюбный владелец, который согласился сдать мне квартиру.

Мое знакомство с расизмом в Восточной Европе произошло стремительно и прошло довольно жестко. В течение следующих 18 месяцев, которые я провел на Украине, моя раса постоянно становилась препятствием для нормальной жизни и общения с украинцами.

Разумеется, черный цвет кожи создает определенные препятствия и в США. В Америке расизм систематически —  и зачастую скрыто — мешает афроамериканцам полностью воспользоваться всеми свободами, доступными белым людям. Но расизм на Украине гораздо более прямолинейный и никем не скрываемый. Мне ни разу не приходилось сомневаться в том, что замечания собеседника содержали в себе расистскую подоплеку и что просьба полицейского предъявить документы была обусловлена предубеждением. Украинцы всегда давали мне понять, как они ко мне относились — неважно, хорошо или плохо. И за это я им очень благодарен.

Я не сразу адаптировался к восточноевропейской разновидности расизма. Первые шесть недель на Украине я попросту привыкал к экстремальным формам ненависти на почве расизма. Время от времени я сталкивался с молодыми людьми, одетыми в черные футболки, которые делали нацистский жест приветствия в мою сторону. Порой мой цвет кожи вызывал откровенное любопытство и такую поразительную любезность, что я начинал думать, что меня приняли за какую-то знаменитость. (Порой я действительно становился знаменитостью. Когда я ездил в Грузию, некоторые местные жители думали, что я Аллен Айверсон (Allen Iverson), и за два дня меня попросили сфотографироваться более 80 раз.)

Разумеется, я стал не первым чернокожим, приехавшим на Украину. Больше всего чернокожих людей прибыли туда в советский период, а именно в 1960-х годах, после деколонизации Африки. Советское правительство предоставило тысячам африканских студентов щедрые гранты на обучение в университетах 15 республик. В некоторых отношениях Советский Союз тогда был более безопасным местом для чернокожих людей, чем США или Южная Африка. Однако чернокожие люди ничем не отличались местных, нечернокожих советских граждан, которых жестоко истребляли во время сталинских погромов.

Откровенный расизм был повсеместным явлением. Одно из моих самых печальных воспоминаний связано с общением с полицией. Я покупал сувениры на Центральном вокзале, когда заметил, что на меня пристально смотрит молодой полицейский. Будучи чернокожим американцем, я хорошо знал, как смотрят офицеры полиции перед тем, как меня остановить. Я сразу же узнал этот взгляд — даже в чужой стране. Офицер подошел ко мне, отдал честь, как это делают советские военные, и попросил меня предъявить паспорт. Он внимательно его изучил, а затем приказал мне следовать за ним в полицейский участок на станции. Как только мы там оказались, я поинтересовался, по какой причине он меня задержал. Он ответил мне на русском: «Ты негр, и я знаю, что вы возите в нашу страну наркотики. Так где наркотики?»

Вскоре к нему присоединился еще один полицейский, и они начали допрашивать меня вдвоем, требуя рассказать им о моих истинных целях приезда на Украину. Они утверждали, что я лишь притворяюсь студентом, чтобы скрыть мои настоящие цели — то есть торговлю наркотиками. Даже после того как я показал им документы, подтверждающие мое участие в программе Фулбрайт, они продолжили угрожать мне. Только спустя полчаса они, наконец, поняли, что я чист, и отпустили меня.

Каким бы печальным ни был этот опыт, я очень благодарен этим молодым полицейским за их прямолинейность. Они ясно дали понять, что остановили меня только из-за моего цвета кожи. В Нью-Йорке, где я сейчас живу, полицейский департамент решительно отвергает любые предположения о том, что в своих действиях полицейские могут руководствоваться расистскими мотивами. Они категорически отвергают результаты исследований, доказывающих, что с чернокожими подозреваемыми обращаются более жестоко, чем с белыми. Они клянутся, что методы полиции — «задержание и обыск» или «разбитые окна» — ни в коем случае не мотивированы расизмом, несмотря на то, что результаты многих исследований подтверждают, что представители меньшинств сталкиваются с таким обращением гораздо чаще белых людей. Такие лицемерные отрицания порождают недоверие и усиливают напряженность. Дискуссии о расе в США сводятся к отвратительной ругани, а наш страх перед социальной и профессиональной дискриминацией мешает нам по-настоящему понять миры друг друга. В сущности, любые кросскультурные прорывы, которые мы можем совершить в вопросах расы в Америке, во многом блокируются нашим собственным оборонительным поведением и политкорректностью.

В Восточной Европе, напротив, мне много раз доводилось честно обсуждать вопросы, связанные с расой. Одна из таких бесед случилась, когда я преподавал английский язык в Грузии от Корпуса мира в 2005 году. Однажды после урока одна из студенток задержалась, и у нас состоялся разговор об афроамериканской культуре — разумеется, на английском. Эта беседа была вполне невинной, пока эта студентка не начала говорить мне о том, как она восхищается чернокожими людьми.

«Я просто обожаю негров, — сказала она. — Они такие умные, и так хорошо танцуют и поют. Я обожаю нигеров».

Я знал, что она использовала слово «niggers» по незнанию и при этом не имела в виду ничего плохого. Поэтому я спокойно объяснил ей, что не следует употреблять это слово в отношении чернокожих людей.

«Почему? — спросила она. — Разве вы не называете друг друга нигерами в своей рэп-музыке?»

Эта реплика заставила меня инстинктивно напрячься. В США я никогда не проявлял интереса к перепалке, в которую неизбежно переросли бы споры об этом слове на букву «н». Но в этом случае моя студентка — которой было около 20 лет и которой до сих пор не доводилось встречаться с чернокожими людьми — смотрела на меня в искреннем недоумении. Это было честное любопытство, желание лучше понять некую группу людей и культуру, с которыми она могла взаимодействовать только посредством музыки. Я попытался объяснить, почему некоторые чернокожие используют слово «нигер» в отношении друг друга и почему это слово на букву «н» имеет уничижительную окраску, особенно если его использует белый человек. Оказалось, что эти различия, которые даже в США кажутся достаточно расплывчатыми, чрезвычайно трудно объяснить человеку, который совершенно не знаком с историческими и культурными нюансами.

«Итак, вы же нигер, верно?» — спросила она.

Спустя 40 минут я, наконец, сдался и сказал, что ей не стоит использовать это слово, чтобы не оскорбить чувства чернокожих людей. «Я совсем не хотела этого делать», — ответила она, и мы перешли к другим темам.

В этом разговоре не было напряженности, оборонительности и оскорблений, которые так часто прокрадываются в дискуссии о расе в США. Результатом нашего разговора стало более глубокое понимание и чувство сопереживания.

Учитывая то, что на востоке Украины сейчас имеет место глубокий кризис, мне довольно сложно писать эту статью. Я боюсь, что мое стремление рассказать о проблемах, с которыми я столкнулся из-за своего цвета кожи, будут восприняты как попытка отвлечь читателей от «более важных вопросов» или, что еще хуже, подлить масла в огонь антиукраинской риторики тех, кто считает Украину фашистской страной. Разумеется, это не так. Большинство украинцев отвергают фашизм. Лично мне так понравилась открытость и искренность украинской культуры, что, если бы у меня были средства, я бы купил там дом, чтобы время от времени там жить — несмотря на то, что Россия поддерживает местное ополчение.

Хотя многих моих друзей передергивает, когда они читают мои статьи о расизме в Восточной Европе, я вспоминаю время, проведенное там, с нежностью. Я вовсе не хочу сказать, что дела с межрасовыми отношениями в Европе обстоят лучше, чем в США. Если вы спросите мое мнение, то там все так же плохо — если не хуже, как и в США. Когда мне приходилось сталкиваться с проявлениями расизма в Восточной Европе, мне зачастую приходилось очень тяжело, даже несмотря на мои очевидные привилегии в виде американского гражданства. С африканцами там обращаются гораздо хуже. Но что мне на самом деле понравилось в Восточной Европе, в особенности на Украине, это то, что мне удалось достичь очевидных прорывов в отношениях с местными жителями — таких, которых в США со мной еще не случалось. Вместо того чтобы цепляться за свое расовое невежество, украинцы честно признавались в своей наивности и были открыты новым знаниям об иной культуре. Жителям США стоит многому у них поучиться и перенять этот подход, чтобы лучше понимать друг друга.