Восьмого января 1962 года советский руководитель Никита Хрущев выступил с речью, которая хранилась в тайне на протяжении 40 с лишним лет. Он заявил своим кремлевским коллегам, что противник намного превзошел Советы в борьбе сверхдержав, а поэтому единственный оставшийся у них вариант – это захватить инициативу в международных делах. Пройдет несколько десятилетий, и историки могут обнаружить аналогичную речь президента Владимира Путина, с которой он выступил в феврале 2014 года, когда решил присоединить Крым, дабы скрыть то унизительное обстоятельство, что Россия только что потеряла Украину. Из этой речи станет ясно, что за громкими фразами типа «Мы за две недели возьмем Киев!» скрывается глубокая обеспокоенность руководства внутренними слабостями страны, и что эта обеспокоенность стала главной движущей силой геополитических авантюр России. Москва лишилась своей «мягкой силы», ее экономика неконкурентоспособна, уровень жизни народа, поддерживавшийся при помощи нефтедолларов, резко идет вниз, а население страны стареет и сокращается.
Относительная слабость России как мировой державы отнюдь не означает, что ее можно не воспринимать всерьез, или что она не в состоянии добиться определенных тактических успехов на Украине. Но если агрессивные спазмы режима отражают неопределенность его внутреннего положения, то Запад должен соответствующим образом скорректировать свои ответные действия.
Нельзя не признать, что сегодня соотношение сил очень сложно измерить, и объясняется это тем, что Дэвид Брукс (David Brooks) весьма интригующе назвал «бунтом слабых». Согласно весьма примечательному гарвардскому исследованию, слабая сторона в асимметричных войнах, которые велись с 1800 по 1849 год, добивалась своих стратегических целей лишь в 12% случаев (cилу тогда измеряли количеством солдат и огневой мощью). Но в ходе войн в период с 1950 по 1998 годы слабая сторона одерживала верх намного чаще – в 55 процентах случаев, что само по себе поразительно. Чаще всего такое несоответствие объясняют тем, что во второй половине XX века слабой стороне не надо было уничтожать или побеждать противника – достаточно было выстоять, причем обычно на своей земле. Надо было лишь сломать шестеренки военной машины противника, а затем ждать, когда этот с виду сильный враг утратит желание продолжать конфликт или лишится политического капитала и воли для участия в нем.
В своей конфронтации с Западом Россия несомненно является слабой стороной. Но пользуясь относительной пассивностью и нежеланием Запада конфликтовать, она захватила инициативу и умело формирует контуры этого конфликта в соответствии с собственными интересами и мировоззрением. В ходе этой гибридной войны Москва весьма успешно размыла две границы: между войной и миром и между Украиной и Россией. Та головокружительная игра, которую ведет Кремль, занимаясь то эскалацией, то деэскалацией напряженности на Донбассе, сбивает с толку лидеров ЕС, которые начинают превратно понимать ту угрозу, которую представляет собой Россия.
Растерявшаяся Европа оказалась не в состоянии правильно читать сигналы России. Она не может верно оценить ту степень интенсивности, с которой Россия противостоит постнационалистическому европейскому порядку. В основном это происходит в силу того, что Европа думает об отношениях с Россией как об обоюдовыгодной игре, а себя считает доброжелательной травоядной силой, в которой ни один разумный российский лидер не может увидеть угрозу существованию своей страны. До аннексии Крыма Евросоюз и Соединенные Штаты исходили из того, что Россия только проиграет, если попытается бросить вызов международному порядку, сложившемуся после холодной войны, и особенно если она поставит под сомнение нерушимость общепризнанных границ, на которой зиждется ее слабо защищенный юго-восточный фланг. Европейцы и большинство американских лидеров убедили себя в том, что втайне Россия больше всего опасается Китая и распространения радикального ислама, и что бесконечные жалобы Москвы на расширение НАТО и на создание американской системы противоракетной обороны в Европе – это просто некое популярное зрелищное мероприятие, направленное на внутреннюю аудиторию и проводимое во время теленовостей. Запад ошибся в этих своих предположениях.
Большинство западных стран так и не сумели понять, что после 1989 года Россия пережила двойное унижение, став проигравшей страной в мире, который победоносный и торжествующий Запад называл миром без проигравших. В частности, европейские лидеры не смогли понять, что хотя возврата к советскому коммунизму желали очень немногие россияне, большинство из них испытывало чувство ностальгии по сверхдержавному статусу СССР. Россия посчитала несправедливым то положение вещей, которое сложилось после холодной войны; а то, что Запад считал порядком, она рассматривала как беспорядок. Аналогичным образом, когда российское государство устраивало или усиливало «замороженные конфликты» на Кавказе, в Приднестровье и в других местах, западные лидеры думали, что Москва создает беспорядок; но российские руководители смотрели и смотрят на это совсем по-другому. Они видят в «замороженных конфликтах» оборонительные буферы, существующие для сохранения порядка путем противодействия пагубному влиянию Запада, который пытается все ближе подойти к границам России. В 1989 году лишь 13% россиян считали, что у их страны есть внешние враги. Сегодня среди российских респондентов так думает 78%.
Книга «Конец истории и последний человек» Фрэнсиса Фукуямы никогда не была в России бестселлером, а вот «Столкновение цивилизаций» Сэмюэла Хантингтона стало им. Российские интеллектуалы с энтузиазмом подхватили утверждение покойного профессора из Гарварда о том, что «фундаментальный источник конфликта в этом новом мире не будет главным образом идеологическим или экономическим. Величайшие противоречия человечества и основные источники конфликта будут носить культурный характер». Таким образом, после прихода Путина к власти главной целью его проекта государственного строительства стало «цивилизационное государство» – прочное и непоколебимое, которое может интегрироваться в глобальную экономику лишь в том случае, если его внутренняя политика будет герметично закрыта от внешнего влияния.
В 1993 году российский исследователь классики, философ и стратег-любитель Вадим Цымбурский написал влиятельную работу «Остров Россия». В ней он утверждает, что геополитическая судьба России в том, чтобы быть островом, который сможет выжить и сохраниться наилучшим образом, лишь отрезав себя от Европы. России необходимо порвать с наследием «трех европейских столетий» и понять, что попытки подражать Европе (а именно так Цымбурский оценивает российский империализм), равно как и попытки присоединиться к ней, неизбежно приведут к трагедии. Он писал в тот период, когда глобализация дестабилизировала большую часть мира, и выигрывали от нее лишь немногие. Цымбурский считал, что единственно целесообразный вариант для России состоит в том, чтобы сосредоточиться на Дальнем Востоке и в целом на внутреннем развитии. Россия, сделал он свой вывод, слишком слаба и расколота изнутри, чтобы преуспевать в глобализованном мире.
Сегодня появилась такая мода – видеть в политике Путина попытку восстановления советской сферы влияния, а то и самого Советского Союза, а также подчеркивать роль России как консервативной державы, которая стремится переделать Европу по своему образу и подобию, а также является активным противником современного декаданса. Западные средства массовой информации очень часто цитируют и толкуют вызывающие тревогу заявления популярной звезды российского евразийства Александра Дугина. Все это очень сильно сбивает с толку. В действительности политика Путина не имеет почти никакого отношения к традиционному империализму и экспансионизму России, а также к культурному консерватизму как к решающему фактору, о чем твердят многие комментаторы. Путин не мечтает о захвате Варшавы или о новой оккупации Риги. Напротив, его политика является выражением агрессивного изоляционизма. Она олицетворяет его защитную реакцию на угрозы России, которые создает не столько НАТО, сколько глобальная экономическая взаимозависимость. В этом смысле кремлевская политика является отражением общей тенденции, которую можно увидеть в стремлении некоторых глобальных актеров к самоизоляции после мировых финансовых кризисов, происходящих поочередно с 1980-х годов. Внешне действия Путина и правда напоминают имперскую политику России XIX века, но на самом деле это часть общемирового сопротивления раскрепощенной, открытой для бизнеса, но слабо управляемой глобализации XXI века.
Такие реалисты, как Джон Миршаймер (John J. Mearsheimer), правы, когда говорят о том, что политика Запада по продвижению НАТО и ЕС в восточном направлении усиливает у России чувство собственной незащищенности. Но агрессию Кремля против Украины можно объяснить не геополитическими интересами России, а вышеупомянутыми внутренними недостатками путинского режима. Эта фундаментальная слабость ярко проявилась во время зимних протестов 2012 года. До этого народная поддержка системы проявлялась лишь периодически, и ее демонстрировало отсутствие протестов в обществе против подтасовок на выборах, когда действующие руководители могли выбирать для себя безнадежных и совершенно бесперспективных конкурентов, чтобы состязаться с ними. Мощные уличные демонстрации в Москве той зимой уничтожили эту формулу легитимности. Член руководства «Единой России» Юрий Котлер, отвечая на вопрос о том, стали ли для Кремля неожиданностью те массовые протесты в 2011-2012 году, которые явились реакцией на думские и президентские выборы, очень ярко и живописно обрисовал точку зрения российских правителей на новую действительность: «Вообразите, что ваш кот подошел к вам и заговорил. Во-первых, это кот, и он говорит. Во-вторых, все эти годы государство кормило, поило, ласкало его, а сейчас он заговорил и начал чего-то требовать. Это шок».
Лихорадочные поиски новой формулы легитимности начались сразу после того, как Путин весной 2012 года вернулся на пост президента. Эти поиски напрямую привели к присоединению Крыма, что вызвало на улицах Москвы возгласы одобрения, а не протесты, а затем к кровопролитной опосредованной войне на востоке Украины. Возможно, Кремль опасался, что если он не оккупирует Крым, возмущенные толпы русских националистов будут готовы оккупировать Москву. Осенью 2013 года независимый Левада-центр зафиксировал резкий рост националистических и ксенофобских настроений в российском обществе, которые вытеснили и подменили собой недовольство режимом.
Импровизированный гамбит Путина на Украине больше связан с его страхом перед уличными протестами с дистанционным управлением, нежели с опасениями по поводу расширения НАТО. Неожиданные и приводящие в замешательство события на Украине, в результате которых нечестного российского вассала лишили власти, заменив на открыто антироссийского преемника, говорят о том, что самой грозной силой, ведущей наступление на Москву, является западный образ мышления, а не натовские танки. После свержения Януковича главным приоритетом для Путина стало не допустить новых неконтролируемых протестов на улицах Москвы, как это случилось в Киеве. Он и его друзья-миллиардеры наверняка пришли в ужас, когда простые украинцы с удивлением рассматривали роскошное поместье Януковича в Межигорье. Об этом можно сказать и по-другому. Оккупация Крыма стала импульсивной реакцией на оккупацию Майдана, а также на «оккупацию Абая», как назвали антипутинские протесты в Москве, устроенные москвичами годом ранее неподалеку от стен Кремля.
Похоже, у Путина никогда не было сомнений в том, что антиправительственные демонстрации в Москве в 2011-2012 годах, а также волнения на Украине в 2013-2014 годах были профинансированы и организованы Западом, и что их конечная цель заключалась если не в радикальной смене режима, то в отстранении его лично от власти. Путина также обеспокоила недостойная готовность его собственной элиты, включая некоторых кремлевских инсайдеров, сотрудничать с протестующими в 2012 году. Путин сделал вывод, что его режим уязвим, и что Запад плетет злобные заговоры, пытаясь воспользоваться этой уязвимостью.
Действия России в отношении Украины при их правильном понимании указывают на парадокс. Путинский режим силен в том смысле, что он может подавить слабое и точечное сопротивление внутри страны, а также представить расколотую Европу с ее высоконравственным возмущением бессильной и слабохарактерной. Но в то же время, этот режим непрочен, потому что у него нет согласованного механизма передачи власти, потому что личные связи там важнее, чем обезличенные институты, потому что десятилетие экономического роста на нефтяной подпитке подошло к концу, и потому что Кремль не может навести порядок и установить строгую дисциплину в рядах своей раздутой до невероятных размеров и хищной бюрократии. Воровские схемы можно остановить только сверху. У тех, кто находится на среднем уровне и ниже, просто нет выбора, и они вынуждены продолжать действовать как и раньше, чтобы обеспечивать своих вышестоящих покровителей. Эти недостатки прочно укоренились в системе, и их невозможно объяснить только особенностями характера действующего президента. «Нельзя сказать, когда система рухнет, – отметил бывший советник Путина Глеб Павловский. – Но когда она рухнет, это произойдет за один день, и на смену ей придет точно такая же система».
С точки зрения Путина, уязвимость его режима состоит в культурной и финансовой зависимости российской элиты от Запада. Путин контролирует в России все, кроме того, что по-настоящему важно: цен на нефть и газ, а также лояльности богачей. Его влияние на элиту экономики, которая ведет значительную часть своего бизнеса через оффшоры, очень ограничено. Вот почему новая национализация российского бизнеса, которым занимаются повидавшие мир деловые круги, стала одной из главных целей Путина, особенно после 2012 года. В таком контексте открытую конфронтацию с Западом из-за Украины следует рассматривать как стратегию, принятую задолго до падения Виктора Януковича. Крым и Донбасс призваны шокировать и опозорить Запад, а также усилить экономическую, политическую и культурную изоляцию России от внешнего мира. Путинская война с сексуальными меньшинствами и аннексия Крыма – это главы из того же самого агрессивно-изоляционистского сценария.
Конечно, мы можем проводить исторические параллели. Всякий раз, когда Россия открывается навстречу внешнему миру, наступает такой момент, в который возникает паника, и авторитарные руководители страны истерично возвращаются к изоляционизму, причем в увеличенных масштабах. Нечто подобное произошло в XIX веке, когда Россия одержала победу над Наполеоном. В 1946 году Сталин начал свою печально известную кампанию против космополитов, и сотни тысяч советских солдат оказались в лагерях, так как режим испугался, что они слишком близко познакомились с Европой. Видимо, мы наблюдаем нечто подобное и сегодня, хотя кровожадности и жестокости сейчас гораздо меньше.
Но отставим в сторону спекуляции и предположения. Усилия Путина по консолидации власти после протестов 2012 года наглядно указывают на то, что главная причина сегодняшних международных кризисов это не соперничество между государствами, а их внутренняя нестабильность. Поведение многих влиятельных глобальных игроков, в том числе, пожалуй, и США, в меньшей степени определяется их стратегическими интересами безопасности в узком определении, и в большей – необходимостью как-то справляться с негативной внутренней реакцией на глобализацию. Наверное, Россия это самый яркий пример такой тревожной закономерности. Кремль хочет усилить изоляцию России от внешнего мира, но сделать это самостоятельно он не может. Возможно, именно это спровоцировало тот кризис, который может побудить Запад хлопнуть дверью, закрывшись от России, и сделав это в интересах Путина. В опрятном и аккуратном мире ученых реалистов государства мобилизуют внутренние ресурсы для проецирования силы за рубеж. Но в нашей сегодняшней неопрятной реальности некоторые государства привлекают глобальные ресурсы, чтобы стабилизировать неустойчивую ситуацию у себя дома; а другие страны, включая Россию, пытаются задушить внутреннюю оппозицию, отрезая ее от глобальных ресурсов, с помощью которых она может осмелеть и усилить сопротивление правящей власти.
Здесь мы закономерно подходим к вопросу о западной политике. Имеют ли смысл введенные из-за украинского кризиса экономические санкции в свете того, что Путин осуществляет стратегию провоцирования Запада на осуществление таких действий, которые он не может провести самостоятельно? Ведь он стремится разорвать те связи, которые экономическая элита России наладила с внешним миром за последнюю четверть века. Являются ли экономические санкции самым эффективным ответом?
Санкции обычно считают ненасильственной альтернативой военной интервенции. Вводящим санкции странам они кажутся безопасным способом продемонстрировать свою решимость разрушить невыносимое статус-кво, а также напомнить подвергнутому санкциям государству, насколько сильно оно от них зависит. Новые технологии в финансовом секторе также позволяют нацеливать санкции на тех представителей элиты, которые предположительно несут ответственность за вызывающую разногласия политику.
В эпоху холодной войны санкции были практически бесполезны, потому что то влияние, которое они оказывают, может существовать только в мире со взаимозависимой экономикой. Конечно, сегодня они могут оказаться эффективными. Но если воспринимать карательные меры в качестве оружия, цель которого – расколоть элиту подвергнутой им страны, то в таком случае санкции гарантируют вынужденную солидарность элиты, поскольку они разрушают взаимозависимость нашего мира, где становятся карающим инструментом. Есть немало свидетельств того, что российское руководство хочет такого разрушения. В середине ноября Дума приняла новый закон против сокрытия оффшорных доходов от российских властей. В конце сентября российский Совет безопасности обсуждал возможность создания независимого российского интернета. Попытка России продавать нефть за рубли, а также весьма необычная затея с повышением пошлин на билеты международных рейсов с одновременным их снижением на внутренних рейсах это еще два примера проводимой Кремлем политики де-глобализации, призванной разорвать связующие нити между Россией и Западом.
Более того, ущерб от санкций, какими бы точечными они ни были, невозможно ограничить теми лицами, которые внесены в санкционный список. «Вы [на Западе] приводите доводы о том, что санкции внесут раскол в ряды элиты и заставят Путина изменить курс. Однако этого не происходит, - заявил Financial Times один инвестор с миллиардным состоянием. – Напротив, вы наносите вред тем россиянам, которые являются друзьями Запада. Силовики укрепили свои позиции больше, чем когда бы то ни было». Это мнение кажется весьма прозорливым в связи с домашним арестом прозападного олигарха Владимира Евтушенкова, которому в ближайшее время должны предъявить обвинение.
На самом деле, вопреки заявлениям западных политиков, санкции против России могут облегчить Путину реализацию планов по изоляции страны от Запада. Эти санкции способствуют его планам национализации, поскольку элита в таких условиях вынуждена закрывать свои банковские счета за границей и ограничивать контакты с западными деловыми партнерами. Такие действия могут помочь в переориентации России на Китай, а могут и не помочь, но они определенно приведут к консолидации антизападного общественного мнения в стране.
В начале 1960-х годов, решив отделить Восточную Германию от Запада, Советы возвели стену в центре Берлина. Очевидно, что Путин ничего подобного сделать не может. У него также отсутствует идеология, способная убедить россиян в том, что их будущее в героической и славной изоляции. И конечно же, он абсолютно не готов проводить массовые репрессии. Что же сделал Путин в таких условиях? Он спровоцировал кризис, и теперь уже Киев мечтает построить стену вдоль границы с Россией. Российские чиновники, которые вначале не выполняли указания своего президента о репатриации и хранили деньги в западных банках, теперь посылают их обратно в Россию, опасаясь западных санкций, предусматривающих заморозку счетов. Неслучайно то, что больше всех от хаоса на востоке Украины пострадала российская туристическая индустрия. Этим летом в Европе побывало на 30 процентов меньше россиян, чем в 2013 году. Запад, сам того не желая, стал сообщником Путина, помогающим ему изолировать Россию от остального мира.
Есть анекдот о том, как мазохист просит садиста поиздеваться над ним, а садист с издевкой отказывается. Запад же решил поиздеваться над мазохистом. Это не очень хорошая затея. Стратегическая цель Путина на Украине это не просто дестабилизация страны с 45-миллионным населением, не просто превращение ее в огромную буферную зону, где злобное насилие и хроническая нестабильность будут отбивать у Запада охоту к новым поползновениям и посягательствам. Россия не может «получить» и контролировать Украину, однако Путин в состоянии сделать эту страну крайне непривлекательной и опасной, чтобы Запад отказался от тесного сближения с ней. У Путина есть и более масштабная цель, состоящая в дискредитации самой идеи о том, что международная безопасность зиждется на экономической взаимозависимости. Поддержать и углубить интеграцию России в мировую экономику, а, следовательно, и зависимость от нее – такова на сегодня задача Европы и США. И им не нужно заниматься срывом мнимых планов по возрождению советской империи. Запад не собирается отменять санкции, потому что ему не хватает смелости найти нечто более продуктивное и дальновидное. Но мы должны выступить против романтического увлечения Запада этими санкциями. Мы должны противостоять попыткам преувеличения их долгосрочной стратегической ценности.
Противодействие попыткам Путина изолировать свою страну от внешнего мира должно стать главной целью политики Запада в отношении России. Это не значит, что западные политические лидеры должны призывать банки своих стран отмывать бегущий из России капитал или иным образом потакать привычкам российских клептократов. Противодействие путинскому агрессивному изоляционизму означает, что Запад должен углублять связи и взаимодействие со всеми сферами российского общества, а не помогать Путину отнимать капиталы у прозападной экономической элиты России, передавая их непоколебимо антизападной экономической элите. А если мы одновременно сумеем освободиться из плена ложных представлений о том, будто западная власть по определению не должна тревожить остальных, тем лучше для нас.
