Когда президент Барак Обама в 2009 году впервые выступал на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций, он открыто признал то, что чувствовали буквально все в мире: что Америка при его предшественнике Джордже Буше часто действовала «по собственной инициативе, не учитывая интересы других». Это, по словам президента, нанесло ей немалый ущерб, ибо «в 2009 году страны и народы имеют общие интересы в большей степени, чем когда-либо в прошлом». Доминирующей идеей его выступления стало заявление о готовности Америки «заключать сделки» с другими странами по самым важным международным вопросам, таким, как ядерное нераспространение, климатические изменения, экономическое развитие и так далее.
Тогда выступление Обамы 12 раз прерывали аплодисментами.
В сентябре 2014 года Обама выступил в ООН со своей шестой речью. Он поседел, его длинное худое лицо стало немного более напряженным. На сей раз его послание очень сильно отличалось от того, с которым президент выступал в начале своего срока. Главной идеей его выступления было заявление о том, что мир находится «на перепутье» между «войной и миром», между «надеждой и страхом». Он изложил всему миру новую мысль: Соединенные Штаты Америки готовы играть свою традиционную роль блюстителя мирового порядка.
«Мы заставим Россию заплатить за агрессию» на Украине, сказал он. Соединенные Штаты создадут коалицию для проведения военной кампании против джихадистской «сети смерти», известной под названием «Исламское государство». Но менять условия, позволившие терроризму расцвести пышным цветом, должны другие, и прежде всего, мусульманский мир. «Если молодежь живет в таких местах, где выбор существует только между диктатом государства и привлекательностью экстремистского подполья, — заявил Обама, — ни одна контртеррористическая стратегия не обеспечит успех». Он не сказал (да в этом и не было нужды), что такой выбор сегодня делают очень многие молодые люди.
На сей раз выступление президента не прервали аплодисментами ни разу.
Тот мир, который окружает Барака Обаму сегодня, изменился до неузнаваемости по сравнению с тем, что существовал в 2009 году. Если почитать в хронологической последовательности выступления Обамы на внешнеполитические темы с момента его предвыборной кампании 2008 года, то мы увидим трудную борьбу между изначальными убеждениями и приливными волнами невзгод и несчастий. Президент, который когда-то выступал с великодушным предложением всему миру, сегодня бросает ему резкий вызов. Президент, который когда-то фиксировал свой взгляд и внимание своей аудитории на возникающих на горизонте глобальных проблемах, сейчас говорит о злободневных кризисах, требующих незамедлительных действий. Трибуна надежды и перемен сегодня очень скромно говорит о медленном и постепенном прогрессе. Президент глубоко и прочно завяз в действительности.
Но в сентябрьском выступлении Обамы по-прежнему были слышны отголоски более ранних времен, когда волосы у него были темные, а надежды светлые. «Мы отвергаем фатализм и цинизм в человеческих отношениях, — заявил он, сжав кулак левой руки, как он непроизвольно делает в те моменты, когда выражает свои убеждения. — Мы предпочитаем бороться за такой мир, каким он должен быть». И он фигурально обратился к «молодежи всего мусульманского мира», как сделал это в 2009 году в своей речи в Каире, стремясь обрисовать иное будущее для тех, кто будет его строить. Обама произнес эти слова, однако возникло впечатление, что он не очень-то верит в то, в чем был когда-то глубоко убежден.
Расхожая мудрость гласит, что этот человек, который когда-то казался классическим «идеалистом» в вопросах внешней политики, сегодня смакует горькую правду реализма. Это немного унизительно. Обама сегодня, как и в самом начале своего президентства, глубоко сомневается в способности военной силы породить те политические изменения, которые мы связываем с реализмом. В то же время он сохраняет веру в инструменты дипломатии, в личную искренность и в располагающий рассудок, которые являются характерными чертами идеализма. Но это очень сильно ослабленная вера. Обама похож на одаренного оратора, который со временем понял, что придает слишком большое значение самой речи.
Спичрайтер Клинтона Майкл Уолдмен (Michael Waldman) отмечает, что в важных внешнеполитических речах всегда присутствует посыл об «универсализации американских ценностей». В той речи, где Вудро Вильсон произнес свою знаменитую фразу о том, что «мир надо сделать безопасным для демократии», убеждая американцев в необходимости воевать в Европе, 28-й президент произнес и другие слова, которые цитируются гораздо реже. «Мир надо ставить на проверенный и надежный фундамент политической свободы, — сказал далее Вильсон. — У нас нет эгоистических целей. Мы не стремимся завоевывать или доминировать.... Мы выступаем за права человечества». Франклин Рузвельт, Трумэн, Кеннеди, Рейган — все они говорили о выходящей за пределы человеческого опыта праведности и добродетели. Но под поверхностью этой набегающей волны всегда таилось крайнее высокомерие. А Джордж Буш со своей четко выраженной смесью нравственной самоуверенности, бестактного пренебрежения и агрессивности вывел это высокомерие на поверхность. Таким образом, Барак Обама последовал за президентом, который дал американскому универсализму дурное имя. Люди избрали его в надежде на то, что он укротит эту опрометчивую тенденцию. Это могло стать прочной основой для политики, но не для риторики. Как столь одаренный оратор мог составлять великие речи, темой которых должно было стать сопротивление этому побуждению?
Речи Обамы на внешнеполитические темы во время предвыборной кампании и в Белом доме составлял Бенжамин Роудс (Benjamin Rhodes), ныне занимающий пост заместителя советника национальной безопасности по вопросам стратегических коммуникаций. В недавнем интервью я спросил Роудса, как он решал эту проблему. «Нестыковка» между высокопарными разглагольствованиями и политикой Джорджа Буша, которую в целом считают безрассудной и агрессивной, сказал Роудс, «девальвировала» сами выступления на тему внешней политики. Обаме пришлось обращаться к другим источникам в поисках того языка и стиля, которым пользовались Вильсон и его последователи, выступая перед американцами и перед всем миром. «Одно из его уникальных качеств, — продолжил Роудс, — заключается в том, что он может ратовать за универсализацию американских ценностей и одновременно демонстрировать международной аудитории свое понимание ее мировоззрения, показывать, что он способен встать на ее место и посмотреть на Америку глазами иностранцев. Это качество мы должны всячески защищать».
Хотя это весьма необычное качество для американского президента, многие избиратели посчитали решимость Обамы наводить мосты между США и другими странами остро необходимым противоядием назидательному морализаторству Буша, как когда-то они посчитали открытость Джимми Картера антидотом против губительного невежества Ричарда Никсона. Обещанные Обамой перемены были не просто переменами в политике; это было изменение тона, изменение позиций и даже сознания. Он четко заявил об этом в одной из первых своих речей на тему внешней политики, с которой выступил 1 августа 2007 года в Центре Вудро Вильсона в Вашингтоне.
Лейтмотив его выступления было поразительно образным, что казалось весьма уместным для политика, замеченного публикой благодаря его выразительным высказываниям. «Пора перевернуть страницу, — сказал Обама. — Пора написать новую главу в нашем ответе на события 11 сентября». Он бросал вызов не только войне с террором администрации Буша, но и тем представлениям об Америке, которые появились благодаря Бушу. Такие представления, сказал Обама, плодят террористов, отчуждают союзников от Америки и губят демократию. Америка должна рассказать миру и себе самой иную историю. Обама проиллюстрировал свой довод весьма ярким образом. Будучи сенатором, сказал он, я видел из двери вертолета лица отчаявшихся беженцев и жертв наводнений. Тут он сделал паузу и поджал губы — либо потому что он думал, когда говорил, либо потому что хотел создать впечатление активной мысли. «Это заставляет тебя остановиться и задуматься, — сказал он. — Когда эти люди смотря наверх на вертолет, какие чувства их обуревают, надежда или ненависть?»
Я в этот момент находился в зале. Меня поразило и впечатлило то, какое огромное значение Обама придавал мнению мира об Америке. Он утверждал, что после 11 сентября способность Америки отстаивать свои национальные интересы зависит не просто от формирования крепких альянсов, но и от изменения представлений простых людей о США. Это была первая речь на тему внешней политики, написанная Роудсом. Он направил в нужное русло редкую для политиков чувствительность Обамы к реакции на американскую мощь, которая появилась у него за долгие годы жизни за границей, а также его тонкую настроенность на мысли и убеждения других людей. Пресса в своих репортажах о том выступлении почти ничего об этом не говорила. К огромному недовольству советников Обамы, средства массовой информации сосредоточились почти исключительно на том абзаце, в котором кандидат в президенты стремится уйти в сторону от вопросов о его готовности использовать силу. Он заявил, что если у него «появятся дающие основания действовать разведсведения о высокоценных целях» в Пакистане, а Первез Мушарраф откажется от активных мер, «действовать будем мы». Пресса лучше знала настроения публики, нежели помощники Обамы, и этот вопрос постоянно и упорно преследует его на всем протяжении президентства. По сей день мировоззрение Обамы оценивают по одному-единственному вопросу: когда и где он готов применить силу.
Но выступая во время предвыборной кампании, Обама просто покорил Америку, чудесным образом превратив вызывающие распри вопросы, такие как вопрос межрасовых отношений, в момент национального примирения. Этот молодой и непроверенный политик убедил вначале демократов, а затем и американский народ в том, что он именно тот человек, который перевернет страницу. Свою речь при вступлении в должность Обама посвятил идее нового начала, как дома, так и за рубежом. Говоря о прежних поколениях, и заставляя слушателей проводить грань между собой и Джорджем Бушем, Обама заявил: «Они понимали, что одна только наша мощь не в состоянии защитить нас, и что она не дает нам права поступать так, как мы пожелаем. Но они знали, что наша мощь усиливается лишь при ее осмотрительном применении. Наша безопасность проистекает из справедливости нашего дела, из силы нашего примера, из дающих успокоение качеств сдержанности и беспристрастности». Америка откажется от враждебной и агрессивной уверенности в собственной правоте последних восьми лет.
Когда Обама в январе 2009 года пришел в Белый дом, Роудс стал его главным кузнецом слова. У него был опыт работы в сфере внешней политики, поскольку Роудс являлся помощником бывшего члена палаты представителей Ли Хэмилтона (Lee Hamilton); но сейчас он вышел на совершенно иной уровень. Роудс стал важным членом президентского окружения, преисполненным решимости сохранить пророческий ход мысли Обамы и уберечь его от опошляющего воздействия политики и политиканства — «всячески защитить это качество», как говорил он. «Бен всегда советовался с идеалистами», — заявляет Деннис Росс (Dennis Ross), работавший при Обаме в Госдепартаменте и в Белом доме. Это подтверждает один из таких идеалистов Майкл Макфол, работавший директором Совета национальной безопасности, а затем ставший американским послом в России. «Бен держал ручку, а мы давали ему непрошенные советы, — говорит Макфол. — Я совал свой нос в каждую важную речь».
Но такое коллективное творчество редко выходило за пределы Белого дома. Госсекретарь Хиллари Клинтон и министр обороны Роберт Гейтс в нем практически не участвовали. Как сказал мне один бывший высокопоставленный чиновник из Госдепартамента, «парни из Белого дома обычно задавали вопрос-другой, как правило, чтобы что-то выяснить или проверить. Но возможностей подумать над стилем выступлений у нас не было. Это строго контролировали те, кто контролировал Белый дом». Если в речи надо было обрисовать не только политику Обамы, но и его точку зрения, его мнение — если они должны были передать миру те послания, которые он направлял американскому народу — то такая речь готовилась узким кругом людей, которые знали его лучше всех остальных.
В свой первый президентский срок Обама произнес поразительно много речей на тему внешней политики, причем почти все они прозвучали за границей. Прежде всего он со своими советниками стремился представить миру новую концепцию, новые интерпретации, не просто отличавшиеся от эпохи Буша, но и дававшие представление о том, что надо делать в мире после событий 11 сентября и их последствий. Они считали, что США сталкиваются не просто с традиционными вопросами межгосударственных отношений, но и с новыми важными императивами, состоящими в продвижении глобального блага и требующими глобального сотрудничества: климатические изменения, обеспечение энергоресурсами, слабые и несостоятельные государства, нераспространение ядерного оружия. И именно в этих вопросах требовалась поддержка граждан и лидеров.
Обама показал, что он обладает уникальной возможностью обращаться к американцам на уровне глубоких убеждений и внушать им надежду. Разве он не может сделать то же самое с зарубежными слушателями? Обама и его ближайшие соратники полагали, что его голос, его лицо (не белого человека), его биография помогут народам мира преодолеть более высокую планку. Он сказал мне в 2007 году: «Как мне кажется, если людям можно сказать, что у президента из Белого дома бабушка до сих пор живет в хижине на озере Виктория, а сестра наполовину индонезийка, находящаяся в браке с канадцем китайского происхождения, то они поверят, что он имеет правильное представление о происходящем в наших жизнях и в нашей стране. И они будут правы». Будучи кандидатом, он еще больше укрепился в этой вере. Летом 2008 года Деннис Росс сопровождал Обаму в поездке в Берлин и прочие европейские столицы. По его словам, тот восторженный прием, который был оказан Обаме повсюду, и который стал самой экзальтированной реакцией на американского лидера с 1918 года, когда Вильсон приехал в Париж, убедил кандидата в президенты в том, что налицо «острая потребность в лидерстве такого рода, а я могу предложить такое лидерство».
Свою первую важную внешнеполитическую речь президент Обама произнес в 2009 году в Праге. Говорил он на тему ядерного нераспространения. Джордж Буш даже для видимости редко говорил об обязательствах Америки по Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), которые предусматривают сокращение американского ядерного арсенала. Поэтому и другие государства с большой неохотой шли на сотрудничество с Америкой в вопросах усмирения ядерных отщепенцев, таких как Иран и Северная Корея, а также в разработке новых договоров, направленных на снижение угрозы ядерного оружия. Нераспространение, доказывал Обама, это тот вопрос, в котором новая концепция в изложении и разработке нового лидера способна растопить лед и проложить путь в замерзших морях.
В пражской речи было больше сценического искусства, чем содержания: Обама выступал ярким весенним днем на сцене перед огромной толпой, которая, казалось, заполонила весь центр этого древнего города. Никто не верил обещаниям Обамы более страстно, чем молодые европейцы, пришедшие на площадь в больших количествах. Когда Обама подошел к микрофону, они начали так бурно приветствовать его, размахивая маленькими американскими флажками, что президент просто не смог стереть широкую улыбку со своего лица. В привычной для себя манере Обама начал с того, что представился аудитории как обычный человек, как один из них. Под громкие аплодисменты он заявил: «Мало кто мог себе представить, что такой человек как я станет когда-нибудь президентом Соединенных Штатов». Далее Обама заявил, что и они тоже начали невероятное путешествие, вернув себе свободу после многолетних репрессий. «Мы собрались здесь сегодня, потому что люди проигнорировали голоса, твердившие о том, что мир не может измениться», — сказал Обама. Холодная война казалась неумолимой, как и те границы, за которые не мог выйти чернокожий человек в Америке. Обама был настолько воодушевлен, что в непривычной для себя манере пронзал воздух длинным указательным пальцем.
И лишь после этого длительного пролога Обама перешел к изложению замечательной темы своего выступления: «Поэтому сегодня я четко и уверенно заявляю о стремлении Америки добиваться мира и безопасности на нашей планете, которая должна избавиться от ядерного оружия». Конечно, добавил президент, до достижения этой цели еще далеко, жизнь целого поколения, а может, и больше. Но он уже высказал предположение о том, что народы и страны при наличии желания в состоянии преобразовать свою судьбу. Фатализм, предполагающий, что жизнь невозможно изменить в соответствии с нашими желаниями, является «смертельным врагом». Но нераспространение не было основной темой в выступлении Обамы в Праге. Главным мотивом стала идея о новом начале, об устранении добровольно навязанных себе ограничений, о смелой вере в собственные убеждения. «Мы должны говорить: „Да, мы можем“», — заявил под громоподобные аплодисменты Обама. Ну, то есть, мы можем, если надежда и энтузиазм у простых людей возьмет верх над фатализмом и апатией.
Обама изложил условия важной договоренности, в рамках которой Соединенные Штаты должны были уменьшать роль ядерного оружия в своей стратегии национальной безопасности, договариваться с Россией о сокращении вооружений и ратифицировать важнейшие договоры. Между тем, государства, действуя совместно, должны были укреплять ДНЯО, наказывать его нарушителей и создавать международный банк топлива. Обама вернулся к тем препятствиям, которые мешали его представлениям о будущем, потому что в тот самый день Северная Корея провела испытание ракетного двигателя, способного доставлять к цели ракеты большой дальности в ядерном снаряжении. Но народы и страны, заявил президент, должны руководствоваться не разногласиями между собой, а своими коллективными интересами. А ликвидация ядерного оружия на планете это высший коллективный интерес глобального масштаба. Произнося свои завершающие слова «вместе мы можем это сделать», Обама заговорил в манере проповедника, при помощи которой он производил мощное впечатление в ходе избирательной кампании.
Двумя месяцами ранее, в Каире, Обама произнес самую амбициозную, самую долгожданную, самую искусную и продуманную речь по вопросам внешней политики за первый президентский срок, а возможно, и за все время пребывания на этом посту. В этой произнесенной 4 июня 2009 года речи он коснулся буквально всех болезненных проблем региона — терроризма, войны в Ираке, Израиля-Палестины, Ирана. Но не это было главной темой его выступления. До того, как перейти к этим вопросам, Обама говорил целых 15 минут. Сначала он рассказал о «напряженности между Соединенными Штатами и мусульманами во всем мире» — не между государствами, а между народами. Он сделал поразительное признание: «Эта напряженность подпитывалась колониализмом, который лишал прав и возможностей очень многих мусульман, а также холодной войной, в которой к странам с мусульманским большинством часто относились как к марионеткам без учета их собственных устремлений». Если не считать Джимми Картера, ни один из предшественников Обамы не говорил настолько открыто о былых ошибках Америки и Запада. Республиканцы тут же обвинили Обаму в том, что он отправился в «турне извинений». Но на самом деле, он стремился заручиться симпатией скептически настроенной зарубежной аудитории, демонстрируя свое понимание того, что это значит — находиться под гнетом американской власти.
Признание напряженности было уловкой, предназначенной для ее преодоления. Далее Обама заявил, что «жестокие экстремисты» воспользовались этими конфликтами «среди немногочисленного, но влиятельного мусульманского меньшинства». Из-за атак 11 сентября и прочих терактов некоторые американцы начали считать ислам «неизбежно враждебным» по отношению к Западу и к правам человека, сказал президент. «Это породило еще больший страх и еще большее недоверие». В этом состоял истинный смысл каирской речи. Обама замедлил темп выступления, подчеркивая каждое слово. «Пока наши отношения будут определяться нашими разногласиями, — сказал он, — мы будем придавать силы тем, кто укрепляет ненависть, а не мир, и мы будет создавать конфликт вместо сотрудничества, способного помочь всем народам в формировании справедливости и процветания. Этому циклу подозрительности и противоречий необходимо положить конец».
В Каире Обама изложил свою цель столь же открыто и недвусмысленно, как и в Праге: «Я приехал сюда, в Каир, чтобы добиться нового начала в отношениях между Соединенными Штатами и мусульманами во всем мире, чтобы они строились на базе общих интересов и взаимного уважения». Президент не выдвинул никаких новых политических инициатив; он, как и Джордж Буш, поддержал египетского президента Хосни Мубарака. Да и делу мира между Израилем и Палестиной он способствовал ничуть не больше, чем его предшественники. Как в Праге, так и во время предвыборной кампании он предложил новую тональность, озвученную его голосом. По мнению команды из Белого дома, это было очень важно. «Тональность это не просто форма, — говорит заместитель госсекретаря и бывший спичрайтер из Белого дома Энтони Блинкен (Antony Blinken). — Тональность важна, особенно в тех странах, где существует недовольство по поводу былых унижений из истории».
Обама постарался правильно произнести фразу «ассаляму алейкум». Он говорил не просто «Коран», а «священный Коран». Аудитория в Каире вела себя намного спокойнее, чем в Праге, за исключением того момента, когда Обама выступил в защиту прав палестинцев. Но и здесь он предложил свое собственное видение истории, олицетворяя собой иную Америку и доказывая, что Соединенные Штаты не являются тем «грубым стереотипом», который широко распространен в мусульманском мире. По сути дела, он, Барак Хусейн Обама, человек из их и из своего собственного мира, предлагал преодолеть те обширные разногласия и противоречия, о которых было сказано в его речи.
Наиболее детально в своем выступлении Обама изложил призыв к народам Израиля и Палестины прийти к урегулированию за счет двухгосударственного решения проблемы. Как рассказывали мне некоторые чиновники, поскольку его речь не просматривал никто их Госдепартамента, Обама непреднамеренно изложил новые позиции, заявив, что США не признают «легитимности» израильских поселений. Он выдвинул этот тезис вместо того, чтобы назвать данные поселения препятствием на пути достижения мира. Многие израильтяне и сторонники Израиля вздрогнули, услышав довод Обамы о том, что правопритязания евреев на Израиль обоснованы не тысячелетними связями с этими землями, а холокостом. Но все это не имело отношения к делу, по крайней мере, к делу Обамы, который постарался применить принцип взаимности к этому непреодолимому конфликту. Каждая из сторон должна в полной мере признать страдания и претензии другой стороны. Каждая должна взглянуть на этот конфликт глазами своего противника. Психологические действия должны стать основанием для действий дипломатических. Обама был (по-иному и не скажешь) страстно беспристрастен. Когда президент сказал «два народа», он поднял обе руки, как будто уравновешивая чаши весов.
Свой график зарубежных поездок в 2009 году Обама использовал для того, чтобы изложить аудитории всего мира новую американскую концепцию. Сделал он это не только в Праге и Каире, но также в Аккре и Москве. Наверное, тогдашний премьер-министр Владимир Путин засмеялся в кулак, когда услышал слова Обамы: «Стремление к власти больше не является игрой по принципу „кто кого“». На самом деле, Обама был твердо убежден в том, что в связи с возникновением поистине глобальных проблем сотрудничество между государствами превращается в вопрос национальных интересов, не являясь больше уделом добродетели. (Конечно, Вильсон сказал бы то же самое.) Та «сделка», которая лежала в основе его выступления в ООН, должна была наполнить эту идею содержанием.
В декабре Обама произнес речь, которая стала для него довольно неожиданной — при вручении ему Нобелевской премии мира. Наверное, по этой причине он сумел воздать должное в интеллектуальном плане своему любимому предмету. Являясь в прошлом преподавателем права, Обама обычно строил свои речи в соответствии с определенными теоретическими объяснениями, как это было в Каире. Но та риторика, которой он украшал свои аргументы, обычно скрывала очертания его выступления. Однако в речи в Осло присутствовала ясность формы, какой, можно предположить, Обама пользовался в лекционной аудитории. Философы и государственные деятели, сказал президент, стремились сдержать насилие посредством доктрины «справедливой войны», однако «тотальные войны» 20-го века сделали эти принципы устаревшими. Такие институты как ООН создавались для того, чтобы положить конец межгосударственным войнам, однако «сейчас эта старая архитектура прогибается под тяжестью новых угроз». Выступая в меньшей степени как Вильсон, и в гораздо большей как богослов Рейнгольд Нибур (Reinhold Niebuhr), которым он часто восхищался, Обама в полной мере согласился с обязательством применять силу во имя защиты принципов. Вместе с тем, президент сказал: «Эта истина должна сосуществовать с другой — что война несет с собой человеческую трагедию, какой бы оправданной она ни была». Очень редко у лидера с отрицательными способностями (как говорил Джон Китс (John Keats)) в голове одновременно находились две противоречащие друг другу идеи.
Роудс отмечает, что при получении Нобелевской премии Обама «непреклонно» говорил о войне как о трагедии. В своих последующих речах о применении силы, «когда было гораздо проще зажечь людей бравурными речами о военных действиях американской армии», Обама «воздерживался от прославления войны, подчеркивая то, что война это всегда трагедия», говорит Роудс. Конечно, в этом его позиция совпадает с общенациональным похмельем после иракской вакханалии. Тем не менее, в ближайшие годы Обаме придется снова и снова объяснять американскому народу, почему он расширял или инициировал боевые действия. В такие моменты отрицательная способность это далеко не самое полезное свойство. В своих выступлениях Обама с большими усилиями ищет такие убедительные доводы, какие были у Вильсона и у Буша, но при этом отказывается от формулировок, которые находит отталкивающими.
Его выступление на церемонии вручения Нобелевской премии стало в определенной мере выражением провидческой натуры Обамы. «Нам не приходится думать об идеальности человеческой природы, из-за которой отпадает необходимость в ее совершенствовании», — сказал он ближе к концу своего выступлении. Здесь Обама использовал образное выражение, к которому он будет часто прибегать в последующие годы: это одновременное принятие мира таким, «какой он есть», и «каким он должен быть». Лидерство, заявил президент в Осло, начинается с твердых фактов, но простирается на великие идеалы — «на божественную искру, которая по-прежнему тлеет в наших душах». Обама представил свою непригодность для получения награды таким образом, что возникло твердое впечатление, будто он ее заслуживает.
К концу 2009 года Обама завершил процесс представления себя миру и приступил к решению задачи по представлению новой внешней политики, основанной на идеях сотрудничества во имя решения глобальных проблем, взаимодействия с противниками, на признании пагубных порой последствий американской власти, и на открытых заявлениях об ограниченности такой власти. Эпоха пророческого ораторского искусства, которому внимали полные эйфории толпы, подошла к концу. Теперь свои важные речи на тему внешней политики Обама произносит у себя в стране, стремясь проинформировать американский народ о своем курсе и добиться от него поддержки.
Сначала было выступление по Афганистану в Вест-Пойнте 1 декабря 2009 года. Предыдущие речи изобиловали длинными и высокопарными представлениями; эта же оказалась спокойной и сугубо конкретной. Обама и его команда долгие месяцы мучительно размышляли о том, каким курсом следовать в Афганистане, и теперь он объявил, что направит туда дополнительно 30 тысяч военнослужащих в рамках ограниченного наращивания группировки для проведения контртеррористических действий, а спустя полтора года начнет возвращать их домой. Таким образом, одной рукой он брал, а другой давал, разочаровав и ястребов, и голубей. Он пытался как-то примирить свое решение с неприятием войны в Ираке и с чрезмерной опорой Джорджа Буша на силу, заявляя, что на кону в Афганистане и Пакистане «оказалась безопасность Америки», чего не было в Ираке.
Изначально трудно убедить людей в достоинствах эскалации войны, которая и без того тянется безрезультатно более семи лет. Курсанты слушали его скорее с чувством торжественного благоговения, нежели с бурным энтузиазмом. Но еще больше проблем у Обамы возникло с целевой аудиторией, которой является американский народ, а не его восхищенные почитатели за границей. Этот народ хотел услышать, что он собирается делать для восстановления потерпевшей крах экономики. Количество войск в Афганистане, сказал президент, должно быть ограничено, «потому что я больше всего заинтересован в развитии нашей собственной страны». Таким образом, Обама согласился с тем, что его внутренние и внешние цели находятся в антагонистических отношениях. Это было что-то новое. Будучи кандидатом, Обама ратовал за удвоение помощи иностранным государствам, утверждая, что укрепление слабых стран, где тлеет внутренний конфликт, расширяется экстремистская идеология, и возникают угрозы для здоровья людей, является вопросом национальных интересов. Но все это было до краха экономики в 2008 году. Теперь Америке были уже не по карману те внешнеполитические инструменты, которыми надеялся воспользоваться Обама. А вернее, американский народ больше не желал платить за них. Таким образом, слова «государственное строительство» в его устах обрели негативно-уничижительную окраску, хотя раньше он полностью поддерживал этот процесс.
Критики говорили, что Обаме не надо было устанавливать конкретные сроки пребывания войск в Афганистане. Бен Роудс ответил им, что «если у американцев не будет ощущения вывода войск, президент лишится поддержки, необходимой ему для проведения своей политики. Иными словами, Обаме пришлось выдвинуть такую политику, на которую он не согласился бы, будучи уверенным в том, что сумеет сплотить американский народ на очень трудное дело. Он уже начал испытывать дефицит ораторского мастерства при перестройке политической действительности: если избиратели не поверят его обещаниям, он не сумеет их убедить. «Изящное балансирование, — говорит Родус, — проводилось с той целью, чтобы получить запас времени и ресурсов для проведения такой политики. Для этого указывались пределы того, что мы будем делать. С точки зрения риторики это было очень трудно осуществить».
Однако та речь, с которой Обама выступил в августе 2010 года, объявив о завершении боевой миссии в Ираке, была моментом триумфа. Президент выполнял одно из самых важных предвыборных обещаний. Но говорил он об этом исключительно сдержанно и скромно. Обама сидел за столом в Овальном кабинете, за тем самым столом, не преминул отметить он, за которым президент Буш объявил о начале боевых действий. Положив перед собой руки, президент начал со ставшей ритуальной фразы: «Нам надо возрождать страну у себя дома». Он говорил о болезненных последствиях войны и экономического спада. Боевые действия в Ираке истощили казну, усилили напряженность в международных отношениях США и «подвергли испытаниям наше единство внутри страны». Обама признал, что страна чувствует себя истощенной: «Посреди этих бурь то будущее, которое мы пытаемся создать для нашей нации... может показаться недосягаемым». Он поспешил добавить, что это вызвано отнюдь не уменьшением наших катастрофических обязательств. Обама прибег к приему, который он использовал во время выступления в Центре Вильсона, но на сей раз сделал это в ином контексте. «Пора перевернуть страницу», — сказал он. Теперь это означало возвращение домой из-за рубежа.
Первые тени, омрачившие яркие выступления Обамы, возникли на внутреннем фронте. Но уже скоро президент обнаружил, что ему придется считаться с пределами возможностей своей внешней политики. Президент считал, что в состоянии помочь израильтянам и палестинцам найти выход из патовой ситуации, если, как он заявил в Каире, каждая из сторон согласится признать обоснованную обеспокоенность и устремления другой стороны. Такие надежды оказались тщетными. К 2010 году стало ясно, что спецпредставитель Обамы в этом регионе Джордж Митчелл (George Mitchell) не в состоянии добиться прорывных успехов на переговорах о мире. В январе этого года Обама дал интервью журналу Time, в котором признался, что «переоценил наши способности» убедить стороны пойти на болезненные уступки, и что если бы он понял, насколько неразрешима данная ситуация, он бы не стал «строить такие большие ожидания».
На следующий год после пражской речи Обама добился важных успехов в вопросе нераспространения. На «ядерном саммите» в 2010 году он добился определенных уступок по выполнению ДНЯО, заключил соглашение о сокращении вооружений с Москвой, и что самое важное, добился согласия других стран, в том числе, России и Китая, на введение жестких санкций против Ирана, которые действуют до сих пор. Кроме того, он добился начала текущего раунда переговоров по ограничению иранской программы ядерного обогащения. Но та важная договоренность, о которой Обама говорил в Праге, потерпела неудачу. Он надеялся изменить характер политических дебатов, обратившись напрямую к народу, который, в свою очередь, должен был потребовать перемен от своих политических руководителей. В данном случае Обама обратился не к тем людям. Он обратился к европейцам, которые и без того были с ним согласны, но не стал обращаться к гражданам ведущих развивающихся стран, которые не проявили особого интереса к реализации договоренностей по ДНЯО. Лидеры большинства стран мира проявили безразличие. Как говорит один из главных ядерных переговорщиков Обамы Роберт Эйнхорн (Robert Einhorn), оказалось, что «неприсоединившиеся страны лишь на словах заверяют мир в том, что будут укреплять режим нераспространения, если США и прочие страны разоружатся». Тот факт, что Америка десятилетиями не желала сокращать свой ядерный арсенал и вносить изменения в ядерную доктрину, стал «удобным оправданием» для бездействия с их стороны. Обама, наконец, выполнил американскую часть договоренности, а вот необходимые ему партнеры свое слово не сдержали.
Похоже, что никто из влиятельных лиц не разделял убеждения Обамы. Несмотря на широко разрекламированную «перезагрузку» с Россией, Владимир Путин ясно дал понять, что он не заинтересован в дальнейших сокращениях вооружений, которых добивался Обама. Республиканцы в конгрессе с большим скрипом утвердили договор СНВ-3, предусматривающий сокращение арсенала развернутых ядерных вооружений, и наотрез отказались рассматривать дополнительные соглашения. Даже высокопоставленные военные руководители и представители органов национальной безопасности настолько сильно выхолостили предложенные Обамой изменения в ядерной стратегии, что в итоге она сегодня почти ничем не отличается от стратегии Буша. Пражская речь остается смелым заявлением об устремлениях, которое разделяет все больше государственных деятелей, аналитиков и стратегов, однако этими словами Обаме и его команде удалось добиться гораздо меньшего, чем они надеялись.
Речь в Каире тоже не достигла своих целей, но по другой причине. Заявление Обамы о «новом начале», основанном на «общих интересах и взаимном уважении», нашла отклик в этом регионе. В последующие месяцы выросла личная популярность Обамы и популярность США. Но надежды на перемены угасли, когда стало ясно, что политика администрации Обамы в этом регионе не так уж и сильно отличается от курса Буша, хотя заявления президента подразумевали коренные изменения. Обама продолжал поддерживать самовластных союзников в этом регионе, в Ираке оставались американские войска, а усилия президента по достижению мира между Израилем и Палестиной ни к чему не привели. Через несколько месяцев его рейтинги популярности поползли вниз. (В исламском мире Обама до сих пор пользуется большей популярностью, нежели Джордж Буш, хотя это ни о чем не говорит. Но он намного менее популярен, чем Билл Клинтон, которым восхищались из-за его активного участия в разрешении израильско-палестинских споров.)
Неудача каирского выступления указывает на расхождения между мечтательной риторикой Обамы и имеющимися в его распоряжении средствами. В этом вопросе Бен Роудс не хочет признавать поражение, однако признается, что чувствует глубокое сожаление. «Мы оседлали эту волну больших ожиданий, — говорит он. — Но мы также столкнулись с огромной нехваткой ресурсов. Если бы это произошло в другую эпоху, мы бы увидели, как он выступает с невероятно амбициозными инициативами, направленными на развитие. Мы старались работать с тем, что у нас было». В своем каирском выступлении Обама выдвинул очень мало новых политических рецептов и предъявил лишь единичные результаты, включая «Саммит по предпринимательству». Но нехватка ресурсов не заставила Обаму умерить собственные ожидания, равно как и ожидания других людей. Надежда на масштабные перемены стала сопровождать не только политические действия, но и психические реакции, к которым стремился Обама. В соответствии с его замыслом, новая американская тональность должна была порождать новую тональность повсюду. Такие изменения на уровне мысли и чувств, в свою очередь, должны были привести к политическим переменам.
Но красноречие на хлеб не намажешь. «В Белом доме сидела эта небольшая группа людей, желавшая, чтобы президент творил политику своими речами, — говорит бывший директор по вопросам стратегического планирования из Совета национальной безопасности Шон Бримли (Shawn Brimley). — Речи наглядны, и они рисуют сюжетную картину. Но какова связь между этими речами и действиями?» Прошло два года, прежде чем СНБ утвердил секретную директиву, в которой были изложены скромные инициативы, обещанные в Каире. По словам Бримли, его часто озадачивало отсутствие у администрации последующих действий и механизмов их реализации. В начале 2011 года Бримли перешел в Белый дом из Пентагона, где огромное внимание уделяется процессу. Он вспоминает, как сказал одному знакомому: «Хотелось бы увидеть секретную стратегию по Азии». Коллега, говорит Бримли, посмотрел на него как на идиота и сказал: «Тебе надо почитать речь президента, которую он произнес в 2009 году в Токио». В ней Обама разъяснил, что Соединенные Штаты не стремятся к «сдерживанию» Китая.
В начале 2011 года президенту, не находившему в своих рождественских чулках никаких подарков, кроме кусочков угля, история внезапно преподнесла щедрый дар в виде «арабской весны». В своем каирском выступлении Обама в общих чертах говорил о стремлении арабского мира к освобождению от удушающих диктатур, но не давал никаких обещаний надавить на самих диктаторов, как это делал Джордж Буш. Но теперь Обама стал провозвестником для миллионов молодых людей, вышедших на улицы в странах арабского мира. В начале февраля 2011 года, доверяясь скорее своим инстинктам, нежели рекомендациям наиболее прагматичных советников, таких как госсекретарь Клинтон, Обама призвал самовластного египетского правителя Хосни Мубарака уйти в отставку и помог организовать ее. В те хмельные дни арабская весна была очень похожа на пражскую весну 1989 года. Но все оказалось не так. В феврале ливийский диктатор Муаммар Каддафи натравил свои войска на вооруженных повстанцев и безоружное гражданское население.
Обама впервые столкнулся с вопросом, который он поднял в абстрактном виде в своей речи при вручении Нобелевской премии: когда следует применять силу для предотвращения зверств и жестокостей, которые не угрожают напрямую Соединенным Штатам. Ливия вскрыла двойственность отношения, которую он продемонстрировал в то время, ибо Обама прекрасно понимал, насколько опасно стоять в стороне, когда войска Каддафи творят свои бесчинства, и насколько обманчиво представление о том, что американскими бомбами можно разрубить любой Гордиев узел. Обама дал распоряжение о нанесении авиаударов лишь после страстных увещеваний со стороны некоторых его ближайших советников. 28 марта, на девятый день боевых действий, он представил американскому народу ряд «уточнений». Это была даже не речь, а подробное официальное уведомление.
Обама выступал в Национальном университете обороны, стоя на фоне двух американских флагов. Он спокойно обрисовал кампанию жестокостей и зверств Каддафи, и рассказал об ответных действиях союзников. Он не стал призывать к оружию в духе Вильсона. Напротив, Обама очень много говорил об ограничениях, которые он наложил на американские действия. Соединенные Штаты будут играть «вспомогательную роль» на «начальном этапе операции», взаимодействуя с другими странами и постепенно перенося на них всю нагрузку. «Надо сказать, — заявил Обама, — что Америка не может использовать военную силу всякий раз, когда имеют место репрессии. Учитывая издержки и риски интервенции, мы должны всегда соизмерять наши интересы с потребностью в действии». Здесь Обама сделал нечто характерное для себя, пусть и неосознанно. Он понизил голос и перешел с ораторского регистра в тональность пианиссимо, как бы подчеркивая каждое слово: «Но это не аргумент в пользу бездействия, когда ты на стороне правого дела».
Это предложение стало центральным моментом в его выступлении. На одной стороне было убеждение, облеченное в доктрину «обязанности защищать» (ее Обама не упоминал), которая гласит, что страны обязаны осуществлять вмешательство за рубежом в целях предотвращения массовых кровавых преступлений. На другой был общенациональный скепсис, переутомление и даже апатия. Обама пообещал, что не будет стремиться к смене режима в Ливии. «Если говорить прямо, — заявил он, как будто это требовало напоминания, — мы уже проходили это в Ираке». Он настаивал на том, что у Америки есть «важный стратегический интерес» к сдерживанию Каддафи, хотя так и не объяснил конкретно, в чем этот интерес заключается. Он отметил, что кровавая бойня создаст потоки беженцев, которые могут дестабилизировать обстановку в Египте и Тунисе. Обама создавал такое впечатление, будто он действует на основе личного высоконравственного убеждения, однако чувствует, что ему надо объяснить свое решение тщательно продуманными и ограниченными интересами национальной безопасности, чтобы американский народ понял и принял его доводы. «В данный момент в этой стране — Ливии — сложились все условия, в которых акт интервенции будет морально правильным и практически возможным». Эта речь была похожа на заключение Верховного суда, которое было тщательно подготовлено, дабы не создавать прецедент.
В своей каирской речи Обама выступил с предложением о взаимном уважении стран и народов. Но арабская весна настроила народы Ближнего Востока против их лидеров. Обаме, придававшему большое значение тому, как мир, и прежде всего, арабский мир смотрит на Соединенные Штаты, пришлось разъяснять, на чьей стороне его страна — лидеров или народов. В мае 2011 года он выступил с речью о Ближнем Востоке, хотя на сей раз произносил ее не за рубежом, а в Госдепартаменте, ибо обращался в равной степени к арабскому миру и к американскому народу. «На протяжении десятилетий, — заявил он, — Соединенные Штаты отстаивали ряд своих ключевых интересов в регионе». Это борьба с терроризмом, нераспространение, мир между Израилем и Палестиной. «Мы будем и впредь заниматься этими вещами, твердо веря в то, что американские интересы не противоречат надеждам людей», — продолжил президент. Здесь он повторил те заверения, с которыми выступал по Ливии: Америка преследует свои интересы. «Однако, — отметил он, — мы должны признать, что стратегия, которая строится на узком отстаивании этих интересов, не наполнит пустые желудки и не даст людям возможности открыто высказывать свое мнение».
Этим «однако» Обама подвел слушателей к своей любимой фразе: «Мы на протяжении десятилетий признавали мир в этом регионе таким, какой он есть. Но теперь у нас есть шанс построить такой мир, каким он должен быть». Мир изменился таким образом, что теперь американские интересы как никогда прежде совпадают с чаяниями простых людей. Поддержка, которую Америка выражает политическим и экономическим реформам в регионе, настаивал Обама, это не «второстепенный интерес», а «высший приоритет». Затем Обама выполнил свое обещание, подняв острую тему, которой он до этого тщательно избегал. Он четко дал понять, что Америка будет не только поддерживать формирующиеся демократии, но и подвергать суровой критике своих автократических союзников. Президент резко заявил о том, что «массовые аресты и жестокая сила находятся в противоречии со всеобщими правами граждан Бахрейна». Затем он отметил, что правительство обязано начать переговоры с оппозицией. Однако Обама так и не уточнил, что он сделает, если власти Бахрейна не пойдут на переговоры. Наверное, оно и к лучшему, поскольку всего пятью днями ранее другие автократические союзники Америки Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты направили в Бахрейн свои войска для подавления внутренних беспорядков. Ход событий вынудил Обаму сделать неприятный выбор между «интересами» и «ценностями», хотя он утверждал, что в этом нет необходимости. После острых внутренних дебатов администрация отдала предпочтение национальным интересам, выразив скромную обеспокоенность по поводу политических прав народа Бахрейна.
В речи Обамы в Госдепартаменте было больше предъявленных результатов, нежели в каирском выступлении. Он упомянул о срочной финансовой помощи и о кредитах МВФ и Всемирного банка на поддержку неустойчивых демократических преобразований в Египте и Тунисе, а также о торговом партнерстве с этим регионом. Это был весьма неординарный шаг для страны, оказавшейся в финансово-бюджетном кризисе. Но эта речь разочаровала тех людей из Белого дома и со стороны, которые призывали энергично поддержать арабские восстания. Каирская речь не вынуждала Обаму делать выбор между народами и их режимами, и не требовала от него денег для выполнения данных обещаний. Но теперь оказалось, что он не может делать этот выбор последовательно, как не может и предоставить необходимую помощь.
Обама не хотел завязнуть в ближневосточном болоте. В остальных частях мира (на что мне услужливо указывали некоторые помощники из Белого дома) действительно наступало то обнадеживающее будущее, которое предрекал Обама в своих речах в 2009 году. Администрация была полна желания осуществить свою «привязку к Азии», а также продемонстрировать американцам и народам Азии, что именно так она и поступает. В ноябре 2011 года Обама совершил долго откладывавшуюся поездку в этот регион, и выступил с важными речами в Джакарте, где его горячо приветствовали как вернувшегося домой героя, и в Канберре, где он выступил в австралийском парламенте. «Приливная волна войны спадает, — объявил Обама, — и Америка смотрит в будущее, которое мы должны построить». На Ближнем Востоке, где войны превратились в циклическое явление, подобно приливам и отливам, любое строительство, включая государственное, было весьма рискованным занятием. Но в Азии все выглядело иначе. «Здесь мы видим будущее», — сказал Обама. Затем он привлек внимание к своему главному моменту в речи: «Как президент я принял целенаправленное и стратегическое решение. Будучи тихоокеанской страной, Соединенные Штаты станут играть более весомую и долговременную роль в формировании облика этого региона и его будущего, отстаивая коренные принципы в тесном партнерстве с союзниками и друзьями».
Азиатские речи были призваны подать сигнал о переносе не только ресурсов, но и внимания. Увы, все оказалось иначе. Пока Соединенные Штаты выпутывались из серии конфликтов в исламском мире, там на фоне арабской весны возникали другие конфликты, которые снова начинали высасывать из Америки силы и энергию. Интервенция в Ливии оказалась успешной. Но затем крах потерпела сама Ливия. Убийство американского посла Криса Стивенса (Chris Stevens) в Бенгази в сентябре 2012 года показало, по крайне мере, американцам, что весь этот регион может впасть в межконфессиональное безумие. Это стало главной темой в выступлении Обамы на Генеральной Ассамблее ООН спустя две недели. Насилие в Бенгази, поучал он своих коллег из числа мировых лидеров, представляет собой «посягательство на те самые идеалы, на которых основана Организация Объединенных Наций». Всем им, продолжил Обама, надо заявить, что «такому насилию и нетерпимости нет места в ООН». Он по-прежнему говорил о тесной связи и сотрудничестве Америки с миром, но вместе с тем предостерегал: «Наши граждане должны быть в безопасности, а наши действия должны находить поддержку». Кандидат Обама убеждал американский народ, что если они изменят свою манеру поведения за рубежом, им удастся завоевать доверие ребенка, смотрящего снизу вверх на вертолет. Обама осуществил такие изменения — и обнаружил, что люди стреляют в этот вертолет. Теперь он обращался к мировым лидерам со словами о том, что сейчас и им пора изменить свою манеру поведения. Похоже, что президент выражал нетерпение и раздражение своего собственного народа. Возможно, так оно и было: ведь до выборов оставалось всего шесть недель.
Конечно, Обама на этих выборах победил. Его вторая речь по случаю инаугурации оказалась более сдержанной, чем первая. Он вкратце остановился на внешней политике с упором на климатические изменения и энергетическую безопасность, которые стали новыми актуальными вопросами в повестке дня. О политических конвульсиях в арабском мире он не сказал вообще ничего. И это неудивительно, поскольку арабский мир продолжал сползать в пропасть насилия и репрессий. К концу лета 2013 года только Тунис продолжал движение к плюрализму и политической подотчетности. В Египте власть снова перешла к военным; Сирия превратилась в поле боя. Обама ответил отказом на призывы своих высокопоставленных официальных лиц вооружить в Сирии националистических повстанцев. Но он публично и необдуманно заявил, что будет действовать, если Дамаск применит химическое оружие. 21 августа Дамаск его применил, убив в предместьях столицы более тысячи гражданских лиц. Тогда Обаме пришлось вмешаться и провести красную черту, которая до этого времени казалась второстепенным элементом конфликта. 31 августа, а затем 10 сентября Обама попытался объяснить свою политику в отношении Сирии, как он сделал это по Ливии. Эти речи можно назвать самыми тягостными и неубедительными за все время его президентства.
Во время первого выступления Обама стоял на газоне Белого дома в компании вице-президента Джо Байдена. Это было необычное решение, призванное показать, что администрация едина в своем ужасе и в своей решимости начать боевые действия. Президентские слова звучали непримиримо и безжалостно: «В мире, где много опасностей, с этой угрозой необходимо бороться». На самом деле, здесь присутствовал весьма незлобивый и благодушный подтекст. Обама был готов применить силу против этой конкретной угрозы и только в этот конкретный момент. И никак иначе. Он выдвинул все свои успокоительные оговорки, которые к тому времени стали его второй натурой: американских солдат не посылать, неограниченных по времени обязательств на себя не брать и так далее.
А затем он сделал резкий разворот: «Я буду добиваться разрешения на применение силы от представителей американского народа в конгрессе». Обама не считал, что нуждается в таком разрешении, и не намеревался его добиваться. Однако опросы общественного мнения показывали, что общество поддержит военные меры лишь в том случае, если на них даст свое разрешение конгресс. Руководитель аппарата Белого дома Денис Макдоноу (Denis McDonough) убедил президента в том, что ему нужно попросить людей проголосовать. Конечно, Обама понимал, что обе партии очень болезненно относятся к голосованию по вопросу бомбардировок в Сирии, и считал, что многие республиканцы полностью готовы ослабить его власть как главнокомандующего. Он выступил с довольно примечательным предостережением: «Я прошу вас, членов конгресса, задуматься над тем, что некоторые вещи важнее узкопартийных разногласий и политики момента».
В Сирии президента постигла очередная неудача. Он отказался действовать в момент, когда мог переломить ситуацию, а затем предъявил ультиматум, не ожидая, что он может быть нарушен. Но верно и то, что он столкнулся с оппозицией, которая увидела в нем исключительно нелегитимную фигуру и обращалась с ним соответственно. С мощной политической оппозицией Обама встретился не только в вопросах внутренней политики. Республиканцы в конгрессе почти единодушно противодействовали его попыткам переписать ядерную сделку, его стремлению к миру на Ближнем Востоке, его усилиям договориться с Ираном, да и вообще, его предложению строить отношения «на базе общих интересов и взаимного уважения». Это было унизительно для президента, как и мрачное настроение в обществе. «Отсутствие традиционного стремления сплотиться вокруг флага оказывает еще более пагубное воздействие, когда речь идет о международных отношениях, хотя люди в своем большинстве этого не осознают, — говорит Роудс. — Сейчас нет того ощущения, которое было во времена холодной войны, когда президент выступал от имени всей страны. Теперь Барак Обама выступает от имени президентской канцелярии». Как может президент переписать национальную идею, если он не может выступать от имени страны? Люди во всем мире отметили то обстоятельство, что Обаме не удалось даже закрыть Гуантанамо, хотя он пообещал сделать это уже на первой неделе своего президентства. По сути дела, Обама не сдержал данное Америке слово.
Речь от 31 августа оказалась неудачной, потому что Обама уже не мог сплотить безразличную публику и перебороть враждебно настроенный конгресс. Стало предельно ясно, что он проиграет в том случае, если состоится голосование по вопросу применения силы. В то же время, Россия предложила оказать давление на Башара аль-Асада и убедить его отказаться от своего арсенала химического оружия, если Обама воздержится от военных действий. 10 сентября Обама направился из Овального кабинете в восточное крыло Белого дома, где была установлена трибуна. Несмотря на демонстрацию решимости, его первыми словами был не призыв к действию, а оправдание прежнего бездействия. «Я противостоял призывам начать военные действия [в Сирии], — заявил он, — потому что силой мы не можем положить конец гражданской войне в другой стране, особенно после десятилетия войн в Ираке и Афганистане». Обама опять говорил: здесь, но не там; тогда, но не сейчас. В этой речи, в отличие от предыдущей, он привел вполне разумные и с моральной точки зрения бесстрастные аргументы о том, почему атака с применением химического оружия понуждает к ответным военным действиям. Но президент не смог и не захотел погружаться в ораторские глубины, чтобы выступить с призывом действовать. Самый хвастливый момент в его речи наступил, когда он пообещал, что хотя планируемая им кампания будет ограниченной по срокам и непродолжительной, она не будет состоять «из булавочных уколов». Соединенные Штаты, объявил Обама, «не наносят булавочные уколы».
А затем президент снова сделал резкий разворот. Он изложил российское предложение. Имея в виду это предложение, заявил Обама, он попросил лидеров конгресса отложить запланированное голосование. Это стало неожиданным спасением для конгресса, который не хотел проводить голосование по вопросу применения силы, и для президента, который не хотел действовать в одиночку. В этом моменте сконцентрировались все те беды и напасти, которые накапливались в течение предыдущих четырех с половиной лет. Президент, начинавший как глашатай перемен за рубежом со своим «да, мы можем», теперь поник перед безразличной и недовольной публикой, перед открыто враждебным и изоляционистским конгрессом, и перед нарастающим беспорядком на Ближнем Востоке. Он был вынужден ухватиться за спасательный леер, брошенный ему человеком, который был готов тут же вручить ему удавку.
Во второй президентский срок Обама очень редко произносил запоминающиеся речи по вопросам внешней политики. Он все чаще отстаивал решения о применении силы или принуждения, что вряд ли соответствовало его прежним разглагольствованиям. Тем не менее, в прошлом году ему повезло с выбором врагов. Конгресс и общество приветствовали решение президента бомбить экстремистов из «Исламского государства» в Ираке и Сирии, как и его призыв ввести жесткие санкции против России и наказать ее за агрессию на Украине. В то же время, Обама по-прежнему укладывал применение силы в более общий контекст своих внешнеполитических целей.
В мае 2014 года он снова приехал в Вест-Пойнт, где в 2009 году произносил свою речь об Афганистане, и выступил на тему американского лидерства и его смысла. Обама по-прежнему экономил на языке жестов — поджимал губы, как бы размышляя, слегка сжимал кулак, когда выражал свои убеждения, скрещивал руки, когда делал передышку. Он как и прежде оставался сдержанным.
Обама попытался втиснуть свою концепцию американского лидерства между двумя идеологиями, которые оказались слишком жесткими и неподатливыми, и не смогли приспособиться к беспорядочному миру. «Самозваные реалисты», сказал он, настаивают на том, что нам не стоит заниматься урегулированием конфликтов за рубежом. Эту точку зрения разделяют многие американцы, добавил президент. С другой стороны, «интервенционисты с левого и правого фланга» утверждают, что «бездействие Америки перед лицом зверств в Сирии и российских провокаций не только идет вразрез с нашей совестью, но и будет способствовать эскалации агрессии в будущем». Обама часто выставлял эти противоречия в карикатурном виде, хотя такого рода беспристрастные обобщения это скорее удел ученого, нежели политика. Это напоминает об интеллектуальном бесстрастии, которое глубоко укоренилось в его характере.
Затем Обама обрисовал то пространство, которое он хотел занять, и к которому у США есть непреходящий и своекорыстный интерес в «мире свободы и терпимости», хотя для достижения этих благ Америке в таком пространстве очень часто приходится прибегать к силе. «Со времен Второй мировой войны, — сказал он, — мы допускали самые дорогостоящие ошибки не в силу своей сдержанности, а по причине своей готовности поспешно ввязываться в военные авантюры». Скептическое отношение Обамы к эффективности применения силы помогло ему попасть в Белый дом. Он публично зондировал этот вопрос с тех пор, как стал нобелевским лауреатом и произнес свою речь. Когда под угрозой оказываются «коренные интересы» Америки, объяснял он, она должна быть готова к ответному применению военной силы, причем «в случае необходимости в одностороннем порядке». Но перед лицом «проблем, вызывающих всемирную обеспокоенность», таких как массовые зверства и кризисы, которые «подталкивают мир в более опасном направлении», Соединенные Штаты должны «сплачивать союзников и партнеров на коллективные действия», и использовать инструменты дипломатии и развития, а также силу. Можно предположить, что Обама не стал бы осуществлять вмешательство в Руанде, будь он в 1994 году президентом, если бы ему не удалось сколотить альянс типа того, что был создан в Ливии. Здесь опять же налицо откровенное заявление об иерархии интересов и ценностей, по крайней мере, что касается применения силы.
Заканчивая свою речь, Обама использовал сбалансированные формулировки, которые стали для него едва ли не жизненным кредо. Он заметил, что мантия мирового лидерства требует от Америки видеть мир таким, какой он есть, но не таким, каким он должен быть — «где правит не только страх, но и надежда». Он говорил о «международных нормах» и о «многосторонних каналах», о миротворческих миссиях ООН и о «глобальном механизме сохранения нашей планеты». В нем можно было увидеть человека, который летом 2007 года заявил в Нью-Гэмпшире: «Я хочу встать перед ООН и сказать: „Америка вернулась!“» Мировоззрение у Обамы отнюдь не жалкое и не убогое; несмотря на все свои неудачи, он по-прежнему является человеком убежденным и верящим.
Но какое это имеет значение? Собравшиеся на церемонии выпуска курсанты и их родители сидели молча, скудно чествуя президента жидкими аплодисментами. CNN назвала «ледяным» оказанный Обаме прием. С 2009 года изменилась не сущность взглядов Обамы, не его способность вдохновлять собравшуюся аудиторию. Похоже, что сам Обама утратил веру в действенность ораторского искусства. Речь это взаимодействие оратора и слушателей; однако в этом взаимодействии с обеих сторон угасла какая-то очень важная энергия. Слова Обамы больше не несут в себе мощный энергетический заряд. Сейчас трудно ощутить и даже вспомнить то эмоциональное возбуждение, которое он когда-то порождал.
Что мы можем сегодня подумать об этом человеке, чей голос, чье лицо, чья биография всего несколько лет тому назад вдохновляли миллионы американцев и людей всего мира? Я был одним из таких людей. Я не могу винить людей из его окружения, которые чрезмерно верили в его силу сопереживания, потому что я тоже в нее верил. Я до сих пор восхищаюсь Обамой, пусть даже он скромно говорит о медленном и постепенном прогрессе. Но я остро ощущаю чувство коллективного разочарования, причем не только в президенте. Огромные надежды людей на площади Тахрир, в Бахрейне и в других странах арабского мира испарились, будто бы их и не было. Слова оказались намного слабее, а факты намного неуступчивее, чем нам когда-то казалось. Наверное, Обама и его окружение должны были понимать, что им следует действовать расчетливее и осмотрительнее. Но американцы сделали Обаму президентом как раз потому, что он заставил их взглянуть на нечто более возвышенное и прекрасное. В итоге то, что Барак Обама не смог расшевелить мир так, как он надеялся, является для нас гораздо большей трагедией, чем для него.
Джеймс Трауб — пишущий редактор Foreign Policy.
