Выступая в январе на открытии «Года литературы» — серии культурных и проектов и мероприятий — президент Владимир Путин заявил, что он хочет поднять «авторитет и влияние» российских писателей в мире. В поколениях американских читателей, взращенных на Льве Толстом и Борисе Пастернаке, это может пробудить определенные надежды. Многие, безусловно, хотели бы вернуться в волшебную страну русских романов, страну страстей и трагедий, которые вертят персонажами, как кубиками льда в шейкере размером с 11 часовых поясов. Однако даже самые истосковавшиеся по новым Наташе Ростовой и Юрию Живаго читатели вряд ли смогут назвать хоть одного современного российского писателя.
Последним российским романом, вызвавшим в Америке сенсацию, был «Доктор Живаго», который был опубликован за год до того, как Пастернак получил в 1958 году Нобелевскую премию по литературе. Последней небеллетристической книгой сравнимой известности, стал «Архипелаг ГУЛаг» Александра Солженицына, опубликованный на Западе в 1973 году. С тех пор ни один российский писатель не сумел всерьез прославиться в Америке.
Безусловно, современную русскую литературу продолжают переводить и продвигать — и это очень благородный труд, — но, тем не менее, сейчас в Соединенных Штатах лишь 4,6% переведенных на английский книг переводились с русского. С французского, испанского и немецкого переводят намного больше. «В России пишут замечательные книги, — заявил в одном из своих радиовыступлений видный российский критик и автор биографии Пастернака Дмитрий Быков. — Однако их слишком мало переводят».
Биограф Путина и журналист Маша Гессен с этим не согласна. По ее мнению, творчество современных российских писателей не вызывает интереса за рубежом, так как они не пишут книг мирового уровня. Русская литература «непопулярна, потому что читать в ней почти нечего, — считает Гессен. — Общий культурный упадок России сказался на литературе еще сильнее, чем на других областях культуры». У Чада Поста (Chad Post), редактора переводческого проекта Рочестерского университета «Три процента», есть не столь обидное объяснение — «проблемы с сетями распространения» в Соединенных Штатах. В свою очередь, Наташа Перова, глава известного московского издательства «Глас», приостановившего работу в конце 2014 года, винит американский рынок. Сейчас, по словам Перовой, у людей, покупающих книги у ее американских партнеров, «как будто появилась аллергия на все русское». В начале 1990-х годов «у мира были большие надежды на Россию, и все русское было в моде. Мы думали, что Россия снова включится в европейский контекст. Однако она постепенно вернулась к прежним порядкам, и люди от нас отвернулись».
Если глубоко не вдаваться в проблему, можно сказать, что персонажи русских романов непонятны новому поколению западных читателей. На ум приходят пациенты из солженицынского «Ракового корпуса», навеки измененные ядом, который они принимали. Точно так же изменена и жизнь россиян. Она слишком мрачна — и поэтому сопереживать ей непросто. #ПроблемыПервогоМира, проблемы жителей пригородов, естественные, например, для героев Джонатана Франзена (Jonathan Franzen), блекнут на фоне российской безысходности. На это можно возразить, что книги, действие которых происходит в чуждом читателю жестоком феодальном мире — скажем, цикл Хилари Мэнтел (Hilary Mantel) о Томасе Кромвеле, — иногда отлично продаются в США. Однако у Мэнтел в этот мир нас вводит Кромвель, который сам, по воле автора, чужд своему окружению и выглядит человеком с практически современными чувствами, перенесенным в позднее Средневековье.
Возможно, эта потребность аудитории в отстраненном взгляде на российскую действительность и привела к тому, что лучше всего сейчас западные читатели знают тех русских писателей, которые сами живут на Западе. Скажем, Борис Фишман (Boris Fishman) и Гари Штейнгарт (Gary Shteyngart) — ньюйоркцы, а Михаил Шишкин, которого на Западе громко хвалят и активно переводят, много времени проводит в Цюрихе. Собственно говоря, в его романе 2005 года «Венерин волос» как раз и обыгрывается контраст между суровыми российскими реалиями и буржуазной, беззащитной и самодовольной Швейцарией. Его блестящий последний роман «Письмовник» посвящен не сложному российскому настоящему, а историческому прошлому. Любовные письма участника подавления Боксерского восстания 1900 года преодолевают в нем пространство и время.
У переводчика Уилла Эванса (Will Evans), основателя далласского издательства Deep Vellum Publishing, есть своя теория, объясняющая, почему лишь немногие русские книги сейчас находят читателей на Западе. Он считает, что дело в том, как американцы смотрят на русскую литературу. Холодная война и ее проблемное наследие заставляют американских читателей ее «политизировать, искать в ней грандиозные идеи и ключи к пониманию политики». Действительно, как и в середине 20 века, когда политическая борьба сверхдержав проецировалась на роман Пастернака, творчество некоторых известных на Западе российских авторов явно несет политическую нагрузку. Скажем, Захар Прилепин, романы которого «Грех» и «Санькя» недавно вышли по-английски, служил в ОМОНе, воевал в Чечне, а позднее стал радикальным оппозиционным активистом. Когда Россия в прошлом году аннексировала Крым, он удивил своих поклонников, поддержав добровольцев в Новороссии (Восточная Украина). В «Саньке» он создал живой и острый гиперреалистический портрет циничного постсоветского поколения «в поиске отцов». Иногда его сравнивают с Толстым.
Характерно, что некоторых западных читателей также привлекает сюрреалистический образ России: многие из переведенных на английский современных русских книг — это жутковатые антиутопии. В одном из рассказов дебютного сборника молодой москвички Анны Старобинец «Переходный возраст» Москва была разрушена в ходе войны между людьми и андроидами. Знаменитый сатирик Виктор Пелевин в своем «Шлеме Ужаса» создает кошмарный мир, в котором персонажи, встретившиеся в интернет чате, оказываются запертыми в виртуальном лабиринте.
Однако, как бы хороши ни были современные российские писатели, они, вероятно, никогда не смогут удовлетворить вкус американской публики, тоскующей по грандиозным русским романам былого времени. По-видимому, это связано с изменившейся российской литературной культурой. В России по-прежнему издается больше литературы, чем в большинстве других стран — в 2013 году, по официальным данным, на русском языке вышли около 120 тысяч новых книг. Во только теперь российские писатели стали поставщиками контента, конкурирующими за место на динамичном рынке информации и развлечений, а некогда русские искали в своей литературе указаний, как жить и в чем смысл жизни. Суровый Бог русского православия проводил непреложную черту между добром и злом, но духовными законодателями страны были писатели. В творчестве Толстого и Достоевского, Пушкина и Чехова, люди находили моральную опору, позволявшую бороться с силами истории, которые угрожали их сломать. Короче говоря, от писателей ожидалось, что их жизнь будет глубже, чем жизнь простых смертных.
Сейчас — если оставить за скобками обещанное Путиным возрождение «авторитета» — ни в России, ни, тем более, за ее пределами, русских писателей больше не обожествляют. Впрочем, они, по крайней мере, все еще могут публиковаться у себя на родине, которая, по сравнению с предыдущими веками, последние 23 года была в целом свободна от цензуры. Даже если сейчас Россия снова скатится к репрессивному режиму, ее писатели смогут рассказать о каждой закрученной гайке — и лучшие из их книг станут классикой.
