Ниже приводится отредактированный текст интервью, которое Джордж Сильвестр Вирек взял у Гитлера в 1923 году. Оно было перепечатано журналом Liberty в 1932 году.
«Когда я встану во главе Германии, я перестану платить дань иностранным державам, и покончу с большевизмом внутри страны». Адольф Гитлер залпом осушил чашку, словно в ней был не чай, а большевистская кровь.
«Большевизм, — сверкая глазами, продолжил вождь коричневорубашечников, немецких фашистов, — величайшая угроза нашей стране. Прикончить большевизм в Германии — значит вернуть власть 70 миллионам людей. Франция обязана своей мощью не армии, а большевистским силам и разброду в наших рядах. Жизнь Версальского и Сен-Жерменского договора поддерживает только немецкий большевизм. Версальский мир и большевизм — две головы одного дракона. Мы должны срубить обе».
Когда Адольф Гитлер выступил со своей программой, провозглашенная им эра «Третьего рейха» казалась несбыточной мечтой. Но с каждыми новыми выборами влияние Гитлера росло. Сегодня он не может сместить Гинденбурга с поста президента, но возглавляет крупнейшую партию Германии. Если Гинденбург не присвоит себе диктаторские полномочия, или какое-нибудь неожиданное событие не опрокинет все нынешние расчеты, гитлеровская партия получит гегемонию в Рейхстаге и сможет определять состав правительства. Впрочем, Гитлер боролся не против Гинденбурга, а против канцлера Брюнинга. Теперь любому преемнику Брюнинга вряд ли удастся удержаться на своем посту без поддержки национал-социалистов.
Многие из тех, кто голосовал за Гинденбурга, в душе поддерживали Гитлера, но некий глубоко укоренившийся инстинкт лояльности побудил их все же проголосовать за старого фельдмаршала. Если в Германии вдруг не появится новый лидер, только Гинденбург в состоянии нанести поражение Гитлеру — но ему уже 85 лет! На лидера национал-социалистов работает время и неуступчивость французов, и если он сам не допустит роковой ошибки, или в рядах его партии не произойдет раскол, ничто не помешает ему выступить в роли немецкого Муссолини.
«Первый рейх» прекратил существование, когда Наполеон вынудил австрийского монарха отказаться от короны Священной Римской империи германской нации. «Второй рейх» рухнул, когда кайзер Вильгельм II по совету Гинденбурга бежал в Голландию. Сегодня у нас на глазах медленно, но верно формируется «Третий рейх», хотя его глава скорее всего обойдется без скипетра и державы.
С Гитлером я встретился не в штаб-квартире партии — «Коричневом доме» в Мюнхене — а на частной квартире, где живет отставной адмирал кайзеровского флота. За чаем мы говорили о судьбах Германии.
«Почему, — спросил я, — вы называете себя национал-социалистами, ведь программа вашей партии — полная антитеза тому, что обычно ассоциируется с социализмом?»
«Социализм, — с готовностью парировал он, отставив чашку, — это учение о том, как следует заботиться об общем благе. Коммунизм — это не социализм. Марксизм — это не социализм. Марксисты украли это понятие и исказили его смысл. Я вырву социализм из рук „социалистов“.
Социализм — древняя арийская, германская традиция. У наших предков-германцев были общинные земли. Они выработали принцип общего блага. Марксисты не имеют права называться социалистами. Социалистическое учение, в отличие от марксизма, не отвергает частную собственность. Кроме того, опять же в отличие от марксизма, оно не отрицает роль личности, и значение патриотизма.
Мы могли бы назваться либеральной партией, но выбрали другое название — национал-социалисты. Мы не интернационалисты. Наш социализм носит национальный характер. Мы требуем, чтобы государство выполняло требования производительных классов на основе расовой солидарности. Для нас раса и государство — одно и то же».
Внешность самого Гитлера не во всем соответствует идеалу германца. Темные волосы говорят о том, что среди его предков были уроженцы Альп. Много лет он отказывался фотографироваться. Это было частью его тактики — знать Гитлера в лицо должны были только друзья, чтобы в момент кризиса он мог появляться здесь и там, где угодно, без риска быть обнаруженным. Сегодня его узнают даже обитатели самого захолустного немецкого хутора. Внешность главы национал-социалистов странным образом контрастирует с агрессивностью его взглядов. Пожалуй ни один реформатор в истории, готовый пустить ко дну корабль существующей государственности, и «резать глотки» политическим противникам, не обладал столь мягкими манерами.
Я продолжал допрос: «Каковы главные опоры вашей политической платформы?»
«Мы верим в принцип: в здоровом теле — здоровый дух. Если дух нации здоров, то и политическое „тело“ будет крепким. Нравственное и физическое здоровье — это синонимы».
«Муссолини, — вставил я, — говорил мне то же самое». В ответ Гитлер лишь широко улыбнулся.
«Трущобы, — продолжал он, — на девять десятых виновны в человеческих пороках, а остальное довершает пьянство. Ни один здоровый человек не станет марксистом. Здоровые люди понимают значение личности. Мы боремся против сил разрушения и вырождения. Бавария — относительно здоровое место, поскольку она не полностью подверглась индустриализации. Однако вся Германия, и Бавария в том числе, обречена на интенсивную индустриализацию потому, что территория нашей страны невелика. Если мы хотим спасти Германию, нам следует позаботиться, чтобы наши крестьяне хранили верность земле. Для этого нам необходимо жизненное пространство — чтобы дышать полной грудью, чтобы работать».
«И где же вы найдете это пространство для работы?»
«Нам необходимо вернуть наши колонии и расширяться на восток. Было время, когда мы могли бы господствовать в мире наряду с Англией. Теперь же мы можем „распрямить ноги“ лишь в восточном направлении. Балтийское море по необходимости должно стать германским озером».
«Но разве, — спросил я, — Германия не может отвоевать свои позиции в мире экономическим путем, без территориальной экспансии?»
Гитлер покачал головой.
«Экономический империализм, как и военный, основан на силе. Чтобы вести масштабную международную торговлю, необходимо международное влияние. Наш народ еще не научился мыслить категориями международного влияния и международной торговли. Однако Германия не сможет расширяться в экономическом или территориальном плане, пока она не вернет утраченное, и не найдет собственное «я».
Мы оказались в положении человека, чей дом сгорел. Для начала ему нужна крыша над головой, и только после этого он может приступить к осуществлению далекоидущих планов. Нам удалось создать что-то вроде временного убежища, защищающего от дождя. Но от урагана с градом оно уберечь не может. Тем не менее, беды сыплются на нас, словно град. На Германию обрушилась настоящая буря — национальная, нравственная и экономическая катастрофа.
Симптом катастрофы, которую мы переживаем — аморальность нашей многопартийной системы. Парламентское большинство колеблется в соответствии с настроением момента. Парламентское правление распахивает двери для большевизма’.
«Некоторые германские милитаристы выступают за союз с Советской Россией, но вы против этого?»
В 1923 году Гитлер уклонился от прямого ответа на этот вопрос. Так же он поступил и недавно, когда корреспондент Liberty попросил его прокомментировать заявление Троцкого о том, что приход национал-социалистов к власти станет началом борьбы не на жизнь, а на смерть между Европой во главе с Германией, и Советской Россией.
Журнал истолковал это так: «Возможно, нападки на большевизм в России не соответствуют интересам Гитлера. Не исключено, что он даже рассчитывает на союз с большевиками в качестве последнего козыря, если возникнет опасность проиграть игру. Как-то в приступе откровенности он заметил: если капиталисты не смогут понять, что Национал-социалистическая партия — это последний бастион, защищающий частную собственность, если капитал будет мешать ее борьбе, Германия, возможно, будет вынуждена броситься в раскрытые объятия сирены — Советской России. Однако он полон решимости помешать большевизму пустить корни в Германии».
В прошлом он с настороженностью реагировал на зондаж канцлера Брюнинга и других деятелей, стремившихся создать единый политический фронт. Вряд ли теперь, когда национал-социалисты набирают все больше голосов, Гитлер пожелает пойти на компромисс с другими партиями по любым принципиальным вопросам.
«Политические комбинации, на которых основывается единый фронт, — заметил он в беседе со мной, — слишком неустойчивы. Они делают проведение четкого политического курса практически невозможным. Повсюду я вижу зигзаги, компромиссы и уступки. Наши конструктивные силы сковывает по рукам и ногам тирания количественных показателей. Мы ошибочно применяем к живому организму государства арифметику и механистичность, свойственные экономике. Угроза в том, что нас становится все больше, а наши идеалы постоянно слабеют. Сами по себе количественные показатели не имеют значения».
«Но что если Франция предпримет карательные меры, снова вторгнувшись на вашу территорию? Она уже оккупировала Рур, и может сделать это снова».
«Неважно, — взволнованно парировал Гитлер, — сколько квадратных миль оккупирует враг, если в народе пробудился национальный дух. Десять миллионов свободных немцев, готовых умереть, чтобы жила их страна, будут сильнее, чем 50 миллионов, чья воля парализована, а расовое самосознание подорвано инородцами.
Мы хотим создать Великую Германию, объединяющую все германские народы. Но спасение страны может начаться и с крохотного пятачка. Даже если бы у нас было всего 10 акров земли, но мы готовы были бы пожертвовать жизнью, защищая их, эти 10 акров стали бы центром возрождения нации. У наших рабочих две души — одна немецкая, другая марксистская. Мы должны пробудить их немецкую душу, а сорняки марксизма вырвать с корнем. Марксизм и германизм — понятия взаимоисключающие.
В германском государстве, каким я его вижу, не будет места инородцам, нам не нужны будут паразиты — ростовщики, спекулянты, и все, кто не способен заниматься плодотворным трудом».
Вены на лбу Гитлера угрожающе вздулись. Его голос звучал все громче, заполняя комнату. В этот момент раздался стук в дверь. Последователи Гитлера, которые, словно телохранители, всегда находятся поблизости, напоминали вождю, что ему пора ехать на митинг.
Гитлер одним глотком допил чай и встал, давая понять, что интервью окончено.
* * *
Джордж Сильвестр Вирек (Георг Сильвестр Фирек) (1884-1962) — американский поэт, писатель и публицист немецкого происхождения. Родился в Германии, в двенадцатилетнем возрасте переехал с родителями в США. Выступал с германофильских позиций в годы Первой мировой войны. В 1920-х гг. взял интервью у ряда видных политиков и деятелей культуры того времени. В 1923 году беседовал с лидером НСДАП Адольфом Гитлером (ни одно из крупных американских изданий в тот момент не согласилось опубликовать текст интервью, поскольку Гитлер был малоизвестным политиком, и Вирек напечатал его в своем журнале American Monthly). В 1930-х сочувствовал нацистам, и в соответствии с американским законодательством зарегистрировался в качестве оплачиваемого «пиар-агента» иностранной державы — Германии. В годы второй мировой войны за свою прогерманскую деятельность был осужден (находился в заключении с 1942 по 1947). Впоследствии признал свое увлечение нацизмом ошибкой. Автор ряда поэтических сборников и прозаических произведений.
