Покойный Артур Голдберг (Arthur Goldberg), работавший в Верховном суде и американским представителем в Организации Объединенных Наций, как-то сказал, что «дипломаты подходят к решению любого вопроса с открытым... ртом». Нет сомнений, что именно так обстоят дела в ООН, где всем заправляет парламентское позерство и его злобный близнец — декларативная дипломатия. Но суть дипломатии не в болтовне, а в поиске общих позиций, а для этого нужно внимательно и непредубежденно прислушиваться к тому, о чем не говорят другие, и присматриваться к тому, что они делают, а затем действовать соответствующим образом.
Суть дипломатии в том, как страна проводит свои интересы и решает проблемы с иностранцами, в минимальной степени прибегая к насилию. Дипломатия — это ненасильственный сторонник внутреннего спокойствия и благополучия. Она содействует продвижению взаимоприемлемых способов сосуществования различных точек зрения и культур.
Дипломатия — это претворение национальной стратегии в тактику действий с целью получения политических, экономических и военных преимуществ без применения силы. Это передовой часовой и страж национальной обороны. Промахи и упущения дипломатии чреваты войной и всеми теми бедами, которые война приносит нации.
Однако дипломатия — это не просто альтернатива войне. Она не заканчивается, когда начинается война. А когда война становится необходимостью для регулирования отношений с другими государствами или народами, именно дипломатия должна переводить исход военных действий в плоскость согласованных корректировок в отношениях и создавать более прочный и эффективный мир, который примиряет побежденного с поражением и стабилизирует новое положение вещей. Следовательно, по любым меркам выдающееся мастерство дипломатии жизненно важно для силы, власти, богатства и благосостояния нации.
На самом глубинном уровне дипломатия есть тонкая стратегическая деятельность. Она призвана перестраивать обстоятельства, представления и параметры международных проблем таким образом, чтобы совмещать эгоистичные интересы других стран с интересами своей страны, и чтобы заставить их понять, что в их интересах делать то, чего от них хочет твоя страна. При этом важно показать, что поступая таким образом, контрпартнер не будет выглядеть как государство, капитулировавшее перед другим государством или перед другими интересами. Суть дипломатии в том, чтобы другие играли в твою игру.
Судя по результатам той ситуации, которая сложилась после холодной войны, Соединенные Штаты сегодня не понимают дипломатию и не знают, как ею заниматься. Сегодня я хотел бы поговорить с вами о некоторых убеждениях и привычках, из-за которых Америка в последние годы столь неумело проводит свою внешнюю политику. Закончу я некоторыми мыслями о том, как можно исправить положение.
Распад Советского Союза освободил американцев от страха перед ядерным Армагеддоном, и внешняя политика США с тех пор основана почти исключительно на экономических санкциях, военном устрашении и применении силы. Эти меры — далеко не единственные стрелы в колчане традиционного государственного управления. Тем не менее, американцы уже не хотят вести за собой других силой примера и вежливого убеждения с опорой на национальный престиж, покровительство, строительство институтов и создание стимулов для желательного поведения. В Вашингтоне угроза применения силы стала первым, а не последним средством во внешней политике. Мы, американцы, используем меры принуждения по умолчанию, оказывая давление на другие страны, будь они нашими союзниками, друзьями, противниками или врагами.
Подавляющая военная мощь и экономические рычаги влияния США стали для большинства нашей политической элиты оправданием для отказа от средств убеждения в пользу силового давления на непослушных иностранцев, чтобы они не выходили из общего строя. Мы по привычке отвечаем на всевозможные вызовы военным позированием, а не дипломатическими инициативами, направленными на решение проблем, создающих такие вызовы. Такой подход сделал нас менее, а не более защищенными, и одновременно обременил будущие поколения американцев тяжким долгом. Он расстраивает наших союзников, но не сдерживает наших противников. Он дестабилизирует целые регионы, множит ряды наших врагов и отдаляет от нас друзей.
Южная Америка больше не считается с нами. Россия снова настроена враждебно. Европа сомневается в нашей рассудительности, заметно беспокоится из-за нашей воинственности и дистанцируется от нашего лидерства. Распадающийся Ближний Восток источает мстительное презрение к Соединенным Штатам. Африка нас игнорирует. Наша страсть к Индии остается безответной. Китай пришел к выводу, что мы непримиримо враждебны к его усилению, и сосредоточился на противодействии нашим мнимым попыткам взять его в окружение. Япония вспоминает самурайские традиции. Говорят, что все эти враги действуют против нас по той причине, что мы недостаточно жестоки в своих подходах к иностранным делам. Чтобы нас воспринимали всерьез, чтобы добиться эффективности, мы должны бомбить, обстреливать, уничтожать с беспилотников тех, кто с нами не согласен, не обращая внимания на побочный ущерб. Однако на самом деле мы доказали лишь то, что если ты проявляешь достаточно безразличия к интересам других, и всюду оказываешь давление, ты можешь отвратить от себя практически всех.
Никто не сомневается в способности и готовности американской армии производить шок и трепет за пределами страны. Во Вьетнаме, в Кувейте, Афганистане, Ираке и многих других местах американцы неоднократно доказывали свое военно-политическое ожесточение и готовность наносить колоссальный урон иностранцам, которых мы считаем своими противниками. Но как нация мы, похоже, сомневаемся в собственной доблести, и маниакально пытаемся продемонстрировать ее себе и остальным. Но в крутизне американцев нет сомнений, и исправлять здесь ничего не нужно. Вопрос не в этом. Вопрос в том, достаточно ли разумна наша политика, и являются ли сопровождаемые привлекательной для общества риторикой военные планы той стратегией, которая способна сделать мир в большей степени соответствующим нашим интересам и ценностям.
В последние годы Соединенные Штаты убили бессчетное количество людей в войнах и контртеррористических операциях с применением беспилотников в западной части Азии и на севере Африки. В ходе наших военных кампаний мы пролили кровь, покалечили и сломали жизнь многим нашим военнослужащим, а также ослабили нашу экономику, забрав у нее на военные цели столь нужные ей инвестиции. Такая демонстрация американской силы и решимости причиняет огромную боль и страдания народам других стран. Но она не сломила наших противников и не подчинила их нашей воле. Своими действиями мы отнюдь не укрепили собственную безопасность и безопасность наших союзников. Действуя на земле и в воздухе, мы лишь множим ряды наших врагов, усиливаем их ненависть к нам и угрозу нашей стране, нашим гражданам и друзьям за рубежом.
Мерилом того, насколько милитаризованным стал наш взгляд на мир, является реакция американской политической элиты на постоянные неудачи в применении силы, которая не приносит желаемых результатов. Эта элита утверждает, что мы бы обязательно добились успеха, если бы проявили больше воинственности, и выступает за применение еще большей силы. Однако действия нашей армии не остановили динамичные перемены в глобальной и региональной расстановке экономических, военных и политических сил. Нет никаких оснований полагать, что усиление воинственности обеспечит лучший результат. Большинство американцев осознают это и скептически относятся к неоконсервативным планам, которые военно-промышленный комплекс пытается навязать нашей нации, а также сомневаются в разумности ставки на сохранение быстро распадающегося миропорядка, сложившегося после холодной войны.
Политическая культура любой нации есть продукт исторического опыта. Американцы, как и другие страны, в своей политике национальной безопасности руководствуются непроверенными и предвзятыми концепциями, сформированными на основе особенностей нашей истории. В совокупности эти убеждения составляют подсознательную доктрину, обладающую силой догмы. Легионы ученых сегодня зарабатывают на жизнь тем, что изучают способы практического применения этой догмы министерством обороны США. Они создали для военно-промышленного комплекса интеллектуальную надстройку в виде почти бесчисленного множества размышлений на тему принуждения и применения силы. (Никто не обращается в Госдепартамент за помощью в исследовании менее принудительных подходов к международным отношениям. А у него нет ни средств, ни желания оправдывать свое существование и подтверждать свои ключевые функции разработкой дипломатической доктрины.)
Американцы правы, считая нашу страну исключительной. Среди прочего, наш опыт вооруженных конфликтов и наше понимание взаимосвязи между применением силы и дипломатии являются уникальными — кто-то может даже назвать их аномальными. Таким же является наше отношение к войне, миру и международным отношениям.
Война — это конечный аргумент в отношениях между государствами и народами. Ее целью порой является захват и подчинение населения. Но чаще всего война — это средство для устранения ощущаемых угроз, для отражения агрессии, восстановления баланса сил, принуждения к покорности в вопросах изменения границ или исправления дурного поведения противника. Поскольку война заканчивается лишь тогда, когда побежденный признает поражение и приспосабливается к новым обстоятельствам, войны других народов обычно завершаются переговорами, направленными на перевод военных итогов в плоскость согласованных политических механизмов, устанавливающих новый и стабильный порядок вещей. Но с американскими войнами все иначе.
В ходе нашей гражданской войны, во время Первой, Второй мировой и холодной войны целью для США была не перестройка отношений с врагом, а его «безоговорочная капитуляция», то есть, мир, навязанный побежденной нации без ее согласия, с ее последующим нравственным, политическим и экономическим восстановлением. Мелкие войны XX века не отменили аллергическое неприятие Америкой моделей войны с ограниченными целями. Мы довоевались до ничьей в Корее, где нам до сих пор не удается превратить перемирие 1953 года в мир. Мы проиграли во Вьетнаме. В Гренаде в 1983-м, в Панаме в 1989-м и в Ираке в 2003-м мы навязали побежденным смену власти, а не условия прекращения войны и установления мира.
Поэтому у американцев отсутствует актуальный опыт завершения войн путем переговоров с теми, кого мы победили, хотя это было нормой на всем протяжении истории человечества. Наша национальная хроника событий склоняет нас к тому, чтобы успех в войне приравнивать к избиению врага до такой степени, чтобы надежно лишить его чувства собственного достоинства, отказать ему в серьезном отношении и в праве на строительство мира. Свои войны мы обычно планируем как кампании с чисто военными целями, и при этом практически не задумываемся о том, какие поправки в международные отношения может внести завершение боевых действий, или как воспользоваться теми благоприятными политическими возможностями, которые нам может дать применение силы. Как правило, мы не уточняем цели войны и не планируем переговоры, чтобы добиться согласия побежденного противника на наши условия ради окончания боевых действий.
Из-за такого отсутствия четких и определенных военных задач в боевых операциях США наши политики могут с легкостью менять целевые ориентиры. Поэтому наши войны почти неизбежно влекут за собой постепенное смещение задач. Наши вооруженные силы стремятся к достижению переменчивых целей, которые никогда не конкретизируются и не становятся четкими и определенными. А поскольку у победы нет четких очертаний, наши солдаты, матросы, летчики и морские пехотинцы не в состоянии сказать, когда они выполнили свою задачу и могут покинуть поле боя.
Из-за такой привычки не ставить армии конкретные политические цели война в нашем случае в меньшей степени является «продолжением политики иными средствами» (как об этом говорил Клаузевиц) и в большей — жестоким и прямым способом покарать врага. При этом у нас нет ясного понимания того, как заставить врага вынести те уроки, которые мы желаем ему преподать своей взбучкой. Наше хроническое невнимание к условиям окончания войны ведет к тому, что победы США на полях сражений очень редко, а то и никогда не претворяются в те договоренности, которые вознаграждают победителя устойчивым миром.
Вооруженные силы США очень профессионально и исключительно эффективно разрушают военную мощь наших врагов. Но их надежда на то, что гражданские политические руководители воспользуются одержанными победами, почти никогда не оправдываются, и это вызывает у них большое разочарование. Соответствующие гражданские политические руководители это почти всегда неопытные любители, попадающие во власть благодаря системе распределения государственных должностей за услуги. Их неопытность, те теории принудительной дипломатии, которые они изучали в университетах, традиционный отрыв американских дипломатов от операций военных и наша глубоко милитаризованная политическая культура сошлись в одной точке. И теперь американская дипломатия бездействует, когда она нужна больше всего — после окончания боевых действий.
Так, наша победа в войне 1991 года по освобождению Кувейта так и не продиктовала Саддаму Хусейну и его режиму те условия, на которых он мог бы сохранить свое лицо и честь. Вместо этого мы в одностороннем порядке обратились в ООН, чтобы та приняла обширную резолюцию, существенно ограничивающую иракский суверенитет, предусматривающую проведение инспекций, выплату репараций и демилитаризацию части иракской территории. Саддам посчитал, что у него нет четко выраженных обязательств выполнять навязанные ему требования. Поэтому он игнорировал их, насколько мог. Война на самом деле так и не закончилась. Когда мы в 2003 году повторно вторглись в Ирак, американские планирующие инстанции аполитично предположили, что военная победа автоматически принесет мир. Не было оставлено ни единого иракского органа управления, который мог бы принять условия мира и поддерживать стабильность. Вместо этого верх взяла подсознательная доктрина. Американское правительство не разработало никаких механизмов для превращения своих военных успехов в легитимный новый порядок и мир в Ираке.
Там мы руководствовались навеянным историей и чисто американским предположением о том, что война естественным образом заканчивается безоговорочной капитуляцией и нравственным возрождением противника. Госдепартамент исключили из всех действий по планированию. Белый дом и Пентагон даже не подумали о том, что для завершения войны на условиях, которые заставят противника смириться со своим поражением, может понадобиться политический процесс. Афганистан, Босния, Косово и Ливия показывают иной, но аналогичный пример слепоты Вашингтона и его безразличия к дипломатии, которая может оказаться весьма полезной для превращения военных результатов в политические. В итоге наши военные интервенции нигде не обеспечивают более прочный мир. Мы, американцы, не знаем, как завершать наши войны.
Непонимание Америкой взаимоотношений между применением силы и установлением политического порядка распространяется и на наши действия в обстановке, которая способна привести к военному взрыву, но пока не привела. Наша страна за сорок лет двухполярного и тупикового противостояния в ходе холодной войны научилась, как себя вести в роли мировой державы. Стратегия сдерживания времен холодной войны сделала центральной задачей американской дипломатии проведение своей линии против советского соперника. Американцы пришли к заключению, что корректировки в отношениях, достигаемые посредством переговорного процесса, являются частью большой антагонистической игры, а следовательно, они в основном неосуществимы, нежелательны или и то, и другое. В конце концов, любой неверный шаг может вызвать ядерную войну, которая окажется роковой для обеих сторон.
Холодная война низвела дипломатию до состояния политической окопной войны, в которой успехом является не полезное и выигрышное маневрирование, а отсутствие любых изменений в позициях. Она научила американцев сдерживать конфликт угрозами эскалации напряженности, способной привести к обмену смертоносными ядерными ударами. Холодная война изменила нас так, что мы поверили: зачастую лучше чинить препятствия и замораживать ситуацию, чтобы сдержать потенциальный конфликт, чем терять время и тратить силы на поиск путей для его ослабления и устранения.
Нам, американцам, надо забыть ставшие в основном неактуальными уроки холодной войны. На неблагоприятное развитие событий мы по-прежнему отвечаем угрозами усилить давление с целью сковывания противоположной стороны вместо того, чтобы дипломатическими действиями разрешить те проблемы, которые порождают такие события. Мы вводим санкции, символизирующие наше неудовольствие и дающие политикам возможность выглядеть крутыми парнями, хотя на самом деле эти меры изначально бесполезны и бессмысленны. Иногда мы отказываемся говорить с нашими противниками по проблемным вопросам, пока они не прекратят те действия, против которых мы возражаем. Но почти неизменно в основе наших ответных действий лежат устрашающие военные угрозы.
Цель санкций состоит в том, чтобы принудить подвергшуюся им страну к повиновению. Но после их введения санкции неизбежно превращаются в самоцель. Их успех измеряется не тем, насколько они меняют (или не меняют) поведение объекта, а степенью той боли и лишений, которые эти санкции ему причиняют. Нет ни единого зафиксированного случая, когда угроза применения или реальное введение санкций были привязаны к переговорам, нацеленным на обеспечение согласия и сотрудничества. Санкции не наводят мосты и не формируют позиции, способствующие уступкам. Они только усиливают и углубляют разногласия.
А во многих случаях они дают обратный эффект. Санкции возводят нечто вроде протекционистской стены против импорта страны, которая им подверглась. Зачастую такие меры усиливают стремление к самодостаточности и создают искусственный рост в некоторых секторах экономики. Санкции вредят некоторым американским деловым кругам, а другим идут на пользу. Тот, кому они выгодны, стремится к их продлению, из-за чего их становится трудно использовать в качестве козыря на переговорах.
Как это ни странно, санкции также повышают политический авторитет лидеров стран, против которых они вводятся. Лидеры начинают принимать решения о распределении дефицитных товаров и услуг. Хотя санкции ведут к обнищанию населения, они также объединяют националистическую оппозицию, выступающую против применивших их иностранцев. Как показывает пример Северной Кореи, Китая времен Мао и Кубы, санкции продлевают жизнь режимам, которые в противном случае могут лишиться власти в результате сопротивления патриотических сил их плохому правлению. Как мы увидели сегодня на примере Кубы (а до нее Китая), санкции оказывают парадоксальное воздействие на преобразования в тех странах, которые мы отгородили и превратили в экзотику для американцев.
Пагубное воздействие санкций усиливается американской привычкой сочетать их с дипломатическим остракизмом. Отказ от разговора — это такой тактический прием, который может дать определенный запас времени для укрепления переговорных позиций. Но встреча с другой стороной не является для нее одолжением. Требования пойти на существенные уступки, чтобы в награду получить шанс на переговоры, обречены на провал. Дипломатические контакты — это не уступка противнику, а средство для получения информации о его намерениях и мыслях, для понимания его интересов и для изменения его представлений об этих интересах. Это возможность найти бреши в его политических позициях, которые можно использовать, подать точные сигналы, объяснить свои доводы. Это инструмент, помогающий манипулировать его оценками ситуации и добиваться от него уступок.
Попытки устрашения противника вызывают встречную эскалацию с его стороны. Чтобы ослабить риск такой эскалации, надо показать противнику, что твои цели ограничены. Чтобы успокоить, нужно подавать очень аккуратные сигналы. Этого нельзя сделать без прямого общения с противоположной стороной. В связи с этим очень важны дипломатические отношения и контакты, которые мы порой неблагоразумно приостанавливаем. Здравое правило состоит в том, что нельзя терять контакт с противником ни на поле боя, ни на дипломатической арене.
Мы часто нарушает это правило, и такие нарушения создают особые проблемы для наших мер сдерживания. Сейчас это практически единственный элемент из инструментария государственного управления, если не считать санкции и военное нападение. Чтобы остановить кажущиеся вызовы нашим интересам и интересам стран, которые мы обязались защищать, мы заявляем, что попытки другого государства добиться односторонних преимуществ вызовут ответные действия с неприемлемым уровнем издержек. Кары, которые мы обещаем, могут быть политическими и экономическими. Но в случае с современными CША они почти всегда военные.
Сдерживание и устрашение заменяют военную конфронтацию, призванную ослабить риск для дипломатии, которая нацелена на устранение ее первопричин. Они становятся проверкой на силу воли, которой подвергаются вооруженные силы двух сторон. При этом каждая думает о том, как наилучшим образом продемонстрировать свою решимость и при этом заставить другую сторону отступить. Конечно, сдерживание и устрашение могут стать отправной точкой для дипломатических усилий по урегулированию конфликта интересов. Но если они не подкрепляются дипломатией, такой конфликт может сохраняться и даже усиливаться. Безусловно, после окончания холодной войны опасность эскалации до уровня ядерного столкновения уменьшилась. Изначально присущая сдерживанию угроза эскалации напряженности сегодня менее страшна и имеет больше шансов наткнуться на препятствия.
Пытаясь снять неопределенность посредством одних только инструментов сдерживания, без дипломатических усилий по разрешению лежащих в ее основе и порождающих такую неопределенность кризисов, американцы сохраняют статус-кво даже тогда, когда это нам невыгодно и может лишить нас преимуществ. Но полагая, что наша колоссальная мощь делает сдерживание само по себе адекватным ответом на угрозы нашим интересам в том виде, в котором мы их понимаем, мы по неосмотрительности продлеваем опасность вооруженного конфликта, создавая задел проблем на будущее, а также даем нашим потенциальным противникам запас времени для наращивания своих сил по отношению к нашим. Такой подход мы в настоящее время применяем к Китаю в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях, а также к России на ее западных границах. Но сегодня шансов на успех у нас ничуть не больше, чем во многих случаях в прошлом, когда эти попытки заканчивались неудачей. То же самое можно сказать о наших последних попытках применения военно-технических мер для решения политических проблем распадающегося на части Ирака.
В этой связи возникает вопрос о том, можем ли мы чему-то научиться на собственных ошибках, и как это сделать. Джордж Сантаяна (George Santayana) выступил в свое время с предостережением на эту тему, заявив: «Тот, кто забывает свое прошлое, обречен на его повторение». И он прав.
Но что, если каждые четыре года или около того ты сам себе назначаешь лоботомию, усекая собственную память и лишая себя возможности учиться на своем опыте? Что, если большинство аспектов твоей работы всегда тебе в новинку? Что, если ты не знаешь, были ли в прошлом испробованы предлагаемые тобой решения, и насколько они оказались успешными? В той или иной степени именно этим чревато укомплектование аппарата национальной безопасности нашего государства (не считая военных), когда политических назначенцев отбирают на короткий срок не по их знаниям, опыту и квалификации, а по размерам вкладов в избирательные кампании, по степени политического низкопоклонства, по связям с внутренними группами с особыми интересами, по научным достижениям и степени успеха в областях, не связанных с дипломатией, а также по положению в обществе.
Находясь в одиночестве среди ведущих держав, Соединенные Штаты не довели дипломатию до профессионального уровня. Профессионалы — это люди, обладающие уникальным сочетанием специализированных знаний, опыта и методов работы. Их знания являются отражением понимания теории, которое постоянно обновляется, и того, чему можно научиться на основе опыта. Они обогащают свои навыки и умения посредством изучения конкретных случаев, на периодических курсах повышения квалификации, а также за счет наставничества на рабочем месте. Эти люди постоянно совершенствуются, критически оценивая себя и результаты своей работы.
А вот американцы, кажется, верят в то, что заниматься международными отношениями лучше всего увлекающимся саморекламой дилетантам, идеологам и любителям, не обремененным грузом профессионального обучения, подготовки и накопленного опыта. Дипломатов нижнего звена в нашей дипломатической службе высоко ценят за границей за их интеллектуальную компетентность и навыки межкультурного общения. За некоторыми заметными исключениями наши послы и высокопоставленные вашингтонские чиновники из верхних эшелонов сферы международных отношений не пользуются таким уважением и авторитетом. Контраст между ними и исключительно профессиональными военачальниками из вооруженных сил США огромен. Никого не должно удивлять то, что наши солдаты, матросы, летчики и морские пехотинцы зачастую напрасно ожидают советов, наставлений и поддержки со стороны гражданского истэблишмента в аппарате национальной безопасности США. Нынешние тенденции говорят о том, что ждать такого содействия от гражданских коллег им придется очень долго.
В период после холодной войны число политических назначенцев стало увеличиваться и на нижних ярусах внешней политики. Их количество резко возросло в штате Совета национальной безопасности. Это все больше понижает уровень профессионализма американской дипломатии снизу доверху, причем такая тенденция прослеживается и в Вашингтоне, и в зарубежных миссиях. Уменьшается и дипломатическая скамейка запасных. Все чаще дипломатами назначают американских военных, хотя они не обучены дипломатическому ремеслу и не обладают необходимыми навыками и опытом. Это приводит к дальнейшей милитаризации иностранных дел США.
В отсутствие серьезных сдержек в системе, предоставляющей государственные должности за политические услуги, перспективы повышения качества американской дипломатической службы выглядят весьма мрачно. Послы-дилетанты и чиновники-любители не могут заниматься профессиональным наставничеством, и тем не менее, Соединенные Штаты не прилагают больших усилий по подготовке карьерных дипломатов. Они не проводят тематические исследования по вопросам дипломатической работы, переговоров, анализа и отчетности, а также защиты американцев за рубежом.
В США отсутствует система разбора результатов выполнения дипломатических задач, и такие разборы проводятся очень редко (поскольку анализ того, что было сделано верно, а что неправильно, и по какой причине, может негативно отразиться на амбициозных политических назначенцах и на самой администрации, такого рода разборы не поощряются). Таким образом, невозможно усвоить накопленный опыт — даже если бы высокие должности занимали карьерные дипломаты, способные дать советы и рекомендации.
Дипломатия как таковая не является частью гражданского образования в США. Большая часть нашей политической элиты не имеет представления о том, чем занимаются дипломаты, каковы их возможности и обязанности. Не зря молва гласит, что если ты говоришь на трех и более языках, ты полиглот. Если ты владеешь двумя языками, ты билингв. Если ты знаешь только один язык, ты американец. А если ты говоришь лишь на одном языке, никогда не изучал географию, если у тебя нет загранпаспорта, то ты наверняка член конгресса.
А еще говорят, что если мы не можем навести порядок у себя дома, нет никаких оснований надеяться, что мы наведем порядок за границей. Но иного выбора у нас нет. Мы вступаем в эпоху стратегической изменчивости, где не будет четких линий, которые защищала дипломатия времен холодной войны. Уменьшается уважение и почтение к нашему лидерству, и становится все больше проблем, которые нельзя решить военными средствами. Нам надо поднять уровень нашей игры на международной арене.
Нам пора заново открыть для себя серьезную дипломатию, создающую такие обстоятельства, в которых другие из собственных интересов склоняются к решениям и действиям, соответствующим нашим интересам, и в которых мы можем отстаивать такие интересы без войны. Нам пора заново открыть для себя ненасильственные инструменты из арсенала государственного управления, помогающие убеждать других, что им выгодно работать с нами, а не против нас. Пришло время освободить иностранные дела и аппарат национальной безопасности из плена продажности и некомпетентности, образцом которого является система предоставления государственных должностей за политические услуги. Пора укомплектовать нашу дипломатическую службу, как это имеет место в армии, хорошо подготовленными профессионалами и потребовать от них максимума из того, что они могут дать своей стране. Нашей стране.
Посол Час Фримэн возглавляет компанию Projects International, Inc. Он отставной руководитель военного ведомства, дипломат и переводчик, отмеченный многочисленными званиями и наградами, популярный оратор и автор пяти книг.
