Атаки «Исламского государства» в Париже и Бейруте, а также взорванный за несколько недель до этого российский авиалайнер показали, что ИГ не просто провоцирует террористов-одиночек на нанесение ударов по Европе, а непосредственно проводит операции военного типа по всему миру. Все это никого не должно удивлять. Прошло 10 лет с тех пор как иорданский журналист Фуад Хусейн (Fuad Hussein) сумел разоблачить большую стратегию «Аль-Каиды», сформированную 20 годами ранее. Хотя пути «Аль-Каиды» и «Аль-Каиды в Ираке» (предшественница ИГ) перед усилением американской группировки разошлись, «Исламское государство» проводит очень похожую стратегию, правда, с другими целями.
Важно отметить роль терроризма в этой стратегии, потому что это не самоцель, а средство достижения более важной цели, какой является раскол Запада и создание у него чувства незащищенности. Особую тревогу вызывает то, что после парижских событий стратегия ИГ показывает свою работоспособность, чему весьма искусно помогает усиливающийся европейский антиамериканизм. Фантазии левых, которые излагают товарищи Джереми Корбина (Jeremy Corbyn) по коалиции «Останови войну», состоят в том, что это Запад виноват в атаках ИГ и в российском реваншизме. Данному утверждению вторит шведский министр иностранных дел, который связал эти атаки с недовольством палестинцев. Это демонстрирует поразительно недифференцированную точку зрения на Ближний Восток. В отличие от «Аль-Каиды», у ИГ есть апокалиптическая идеология, приводящая в действие его стратегию. Это помогает лучше понять сущность «Исламского государства», не ограничиваясь его интерпретациями ислама и его политикой. ИГ реагирует на политику Запада на Ближнем Востоке весьма действенно, пытаясь ускорить сражение против сил «Рима», которое приведет к уничтожению тех ценностей, к которым «Исламское государство» питает отвращение. Все это по идее должно положить конец представлениям о том, будто борьба с ИГ — это региональная проблема и вопрос сдерживания.
Не может быть никакого компромисса или договоренности с ИГ, придерживающимся такого апокалиптического мировоззрения. «Исламское государство» вполне успешно открыло третий, европейский фронт в своей войне с Западом, и последствия этого оказались опустошительными. Европейская политика открытых границ, и без того оказавшаяся под угрозой в связи с беспрецедентной волной миграции, быстро приближается к своей кончине. Наиболее показательно то, что Франция, объявившая парижские атаки актом войны, не стала созывать совещание в рамках НАТО по четвертой статье, после которой вводится в действие статья 5. Эта статья является краеугольным камнем альянса, поскольку гласит, что нападение на одного члена НАТО считается нападением на всех. Политическая подоплека стала понятна спустя два дня после парижских атак, когда Белый дом объявил, что Обама не желает отправлять сухопутные войска в Сирию. А Канада уже отказывается от авиационной поддержки. Франция выступила соло, нанеся удары возмездия по ИГ, а также обратившись к статье 42 договоров Евросоюза вместо обращения в НАТО. ЕС — это не военный альянс, и Германия уже заявила, что не станет оказывать прямую военную поддержку.
Таким образом, Европа и Америка оказались расколоты, поскольку НАТО показала себя как бессодержательная сила сдерживания, неожиданно отдав победу России, ИГ и европейскому экстремизму. Появилось интересное сходство в том, как Россия и ИГ используют политические войны. Оба стремятся использовать тактику «разделяй и властвуй» в отношении НАТО и Европы. На саммите G-20 стало ясно, что будущее Европы в значительной степени в руках России, и что Обама и Кэмерон вынуждены по сути дела заключить сделку с Путиным, дабы получить необходимую военную поддержку в борьбе против ИГ. Европейская безопасность, в основе которой находится американская военная мощь, реализуемая через НАТО, почти мертва. Мы быстро сползаем к пост-американскому мировому порядку.
Похоже, что Америка с Европой неспособны признать эти тенденции и действенно отреагировать на возрождение самовластия и популистского экстремизма — как политического, так и религиозного. При Обаме Америка постепенно отказывается от своих международных обязательств, опасаясь выразить связную точку зрения на американскую мощь и влияние. На фоне американской робости усиливается антиамериканская популистская политика в Европе и масштабная экспедиционная кампания России в Сирии, которую Запад в основном недооценивает. Большинство аналитиков упускает из виду тот факт, что действия России в Сирии важнее с политической, нежели с военной точки зрения. Они ведут к еще большему усилению напряженности в Европе и по обе стороны трансатлантического разлома НАТО.
Кроме того, они подрывают те международные нормы, которые 70 лет обеспечивали относительный мир. Американская нерешительность, проявляющаяся в ближневосточной стратегии, сопровождается аналогичными путаными сигналами по другим направлениям. Такая бессистемная стратегия не только не приводит к конструктивным результатам, но и подает сигналы об ослаблении американской решимости, а то и силы. Эти сигналы подталкивают соперников и союзников к наращиванию собственного военного потенциала и к поиску иных альянсов. На Ближнем Востоке это де-факто привело к созданию российско-ирано-сирийской оси, а в Азии небольшие государства могут столкнуться с необходимостью выбора между альянсом с Китаем и националистической самообороной, чем занимается Япония.
Американская гегемония, обеспечивавшая относительный мир во всем мире после окончания холодной войны, сталкивается с серьезными вызовами. На ее место постепенно приходит многополярность, приводившая в 20-м веке к большому кровопролитию. Прошла четверть века после окончания холодной войны, и похоже, что мир по-американски, который возвещали многочисленные комментаторы, оказался недолговечным, о чем в то время предупреждал Чарльз Краутхаммер (Charles Krauthammer), и что на него уже сейчас можно смотреть с ностальгией.
Мы столкнулись с отголосками давно забытого прошлого. Россия при Владимире Путине стала более репрессивной и реваншистской чем при Советском Союзе во времена Горбачева. Путин также активно финансирует политическое инакомыслие внутри ЕС, который пытается выстоять под ударами экономической депрессии и беспрецедентного кризиса беженцев.
По состоянию на сегодняшний день Европа может потерять больше всех. Это та самая Европа, которая очень странно реагирует на возникающие проблемы. Отчасти это проявляется в ее позиции прячущего голову в песок страуса по отношению к российскому реваншизму, а отчасти в двойственном отношении к США, которое усилилось после иракской войны. Европа с презрением игнорирует путинский авантюризм, называя его экономическим самоуничтожением, а левые называют естественной и вполне законной реакцией на натовскую экспансию. Многие комментаторы выступают с совершенно открытыми заявлениями о том, что у России — масса экономических и демографических проблем, и что у Путина отсутствует долгосрочная стратегия. Однако за этим скрывается то обстоятельство, что Америка и значительная часть Европы сталкиваются точно с такими же проблемами. Путин понимает, что в год выборов Америка еще больше уйдет внутрь себя, а Европа столкнется с продолжением долгового кризиса, и что зимой усилятся политические разногласия из-за кризиса беженцев.
Все это усиливает стратегическую значимость российской кампании в Сирии. Обама обещает, что будет расширять действия сил специального назначения в Сирии. Но опять же, этого слишком мало, и делается это слишком поздно. Свои обещания он вряд ли подтвердит решительными военными действиями. Надо сказать, что в военном плане Путин нейтрализовал Америку и Европу в ближневосточном регионе. Присутствие там современных российских комплексов ПВО означает, что «безопасный» вариант западного вмешательства с использованием исключительно воздушного превосходства уже нельзя воспринимать как нечто само собой разумеющееся, и что на это потребуется согласие России. Это изумительная удача для Путина, позволяющая ему диктовать условия западного участия. На самом деле, Россия вместо США стала военным гарантом для Франции и Британии.
Если не считать гуманитарный кризис, то реальные последствия сирийских событий не ограничиваются масштабами региона, а выходят гораздо дальше. Призывая отправить Асада в отставку, но почти ничего для этого не делая, а также будучи не в состоянии дать адекватный военный отпор ИГ, США создали вакуум, который сегодня совершенно очевидно заполняют другие действующие лица. Это создает резонанс во всем регионе и за его пределами, усиливая представления об упадке американского влияния. Путин явно осознает важность этих сигналов и впечатлений. Поддерживая Асада, он, среди прочего, стремится подать четкий сигнал другим союзникам о преданности и решимости России. Сегодня, когда Америка проявляет все меньше желания к решительным действиям, а мир становится все более нестабильным, российская интервенция с целью спасения Асада от участи Каддафи и Мубарака является этаким мрачным посланием. Путин сообщает Европе и Америке о своем противоположном мировоззрении. Если Запад видит в глобальной нестабильности результат попыток диктаторов удержаться у власти, то Путин считает такую нестабильность следствием распространения западной демократии.
В этом политическом театре Путин в действительности нацелен не на Сирию и даже не на Ближний Восток, а на Центральную Азию, которая во многом сталкивается с такими же демографическими и экономическими проблемами как Европа, не говоря уже об усилении радикального ислама. Поскольку эти проблемы в Европе усиливаются, и их усугубляет беспрецедентный кризис беженцев, Путин явно пытается вбить клин между партнерами по НАТО и ЕС. Он направляет четкое послание Центральной Азии и Европе: взгляните на последствия западной интервенции. Пусть Асад и Каддафи жестокие диктаторы, но их режимы весьма эффективно защищали границы Европы и Центральной Азии. Америка же не может и не будет обеспечивать такую защиту.
Путин наверняка понимает, что это его послание найдет определенный отклик на большей части Европы. Неудивительно, что Америка во всем мире подвергается критике и занимает оборонительные позиции, пытаясь заверить гораздо более разнообразную на сегодня смесь союзников и потенциальных противников, что она по-прежнему надежный партнер. Джон Керри недавно завершил свой визит в пять стран Центральной Азии, где Америка состязается за влияние с Россией в качестве стратегического партнера. Провальная война с ИГ, действия России в Сирии и ухудшение ситуации в Афганистане — все это снижает надежность Америки как гаранта мира и безопасности. Контраст с недавними инвестициями Японии и России в Центральной Азии просто подчеркнул тот факт, что у США в этом регионе нет реальной стратегии. Проблема надежности и авторитета столь же остро стоит в Европе, где сегодня уже болезненно очевидно, что обеспечение безопасности на континенте давно уже ушло в самый конец списка жизненно важных интересов США. Недавние попытки укрепить НАТО и увеличить военные обязательства Америки вряд ли изменят эту тенденцию.
В Сирии Путин уже достиг нескольких целей. Характер военной кампании, в которой символически применяются крылатые ракеты, явно призван показать экспедиционные военные возможности России. Способность проводить военные операции без применения ядерного оружия вдалеке от своих территорий стала безошибочным показателем статуса великой державы. Ни одна европейская держава, включая Британию, не смогла бы самостоятельно перебросить и задействовать свои силы и средства, а Китай пока только создает такие возможности. Кроме повышения элементарного престижа Путин поставил Россию на позиции стратегической и дипломатической важности, усилив ту роль, которую он играл на ядерных переговорах с Ираном.
Возможно, российская стратегия в Сирии будет аналогична той, которую Москва проводит на Украине. Это не содействие стабильности в понимании западных держав, а обеспечение российских интересов за счет создания выгодной для Кремля ситуации. Когда эта цель будет достигнута, военная интервенция закончится, а Москва выступит с мирным предложением, предусматривающим сохранение за ней военно-морской базы в Тартусе (аналог Крыма). Россия продемонстрировала большую склонность к созданию несостоятельных государств и замороженных конфликтов, которые она может перезапустить, когда ей заблагорассудится. И этого не изменить ни ограниченными франко-британскими авиаударами, ни даже отправкой войск. Такое положение дает России существенные рычаги влияния на Европу, причем влияние это может быть многосторонним. Путин объединяет сирийскую войну с миграционным кризисом в Европе, ставя Россию и Иран в центр любого урегулирования, как военного, так и дипломатического. Взяв в свои руки контроль над военной ситуацией в Сирии, Путин получил возможность цинично регулировать потоки мигрантов в Европу. И он прекрасно понимает, какое это может иметь политическое значение. Карты у Путина может и слабые, но он переиграл Америку.
История повторяется, но важные изменения проявляются весьма неожиданно. Европа и Америка наблюдают, как популистская политика левых и правых бросает вызов сложившемуся политическому консенсусу. Следующий год будет решающим, потому что он определит, какое будущее изберет для себя трансатлантическое сообщество.
Британия защищена от этого популизма не больше, чем остальная Европа. Неожиданная победа Джереми Корбина (Jeremy Corbyn), ставшего главой лейбористов, это не просто какой-то выверт в сложной внутренней политике его партии. Похоже, он нашел подлинную поддержку и теперь доказывает, что является беспощадной силой, преобразующей лейбористов и уводящей их прочь от политики единодушия Тони Блэра. Корбин воспользовался нигилизмом и политической отчужденностью поколения тысячелетия. Непоследовательность и тревога этого поколения нашла свое выражение в преддверии всеобщих выборов в 2015 году в лице комика и анархиста Рассела Брэнда (Russell Brand). Корбин со своим старомодным социализмом умело эксплуатирует самые разные противоречия, в том числе, остатки антиамериканизма, возникшего после иракской войны, и реакцию на меры жесткой экономии, а также менее осязаемые идеи, такие как ставшие довольно слабыми коллективные воспоминания о холодной войне. Корбин апеллирует к поколению, не знавшему ужасов тоталитаризма. Оно выросло в эпоху, в которой нравственная равноценность стала общей валютой, а западные ценности начали терять свою легитимность в ходе студенческих революций Новых Левых.
Трудно понять, чем является относительное отступление Америки и постепенное возникновение многополярности, а также рост популизма и ослабление Европы как сцементированного и логически последовательного образования: краткосрочной тенденцией, которая может развернуться вспять, или началом новой эпохи. Та демографическая аудитория «тысячелетних», на которую нацелился Корбин, пока еще недостаточно значительна, чтобы превратить его руководство партией в успех на выборах. Но если произойдут непредвиденные события, это может изменить избирательные расчеты. Даже без победы на выборах Корбин уже оказывает разрушительное воздействие на британскую политику. Корбинизм противоречив и примитивен в своей логике. В его антиамериканизме присутствует грубое манихейское мировоззрение, как и во всем том, что он проповедует. Утверждения о том, что Корбин ни при каких обстоятельствах не намерен использовать британские войска, а также его сравнение ИГ с американской оккупацией Ирака просты и незамысловаты. Такие заявления, а также его огульный пацифизм имеют целью не допустить настоящих дебатов. Конечно, западная военная интервенция это не всегда правильный выбор, но иногда, как в Сьерра-Леоне или в Косове, она дает результат. Безусловно, та поддержка, которую Корбин выражает курдам и езидам, не стыкуется с его несогласием с авиаударами. В результате, в то время как Обама направляет в Сирию ограниченный воинский контингент, нам совершенно неясно, сумеет ли Дэвид Кэмерон убедить достаточное количество лейбористов в парламенте проголосовать за аналогичные британские действия.
Комитет по иностранным делам палаты общин уже вторит некоторым элементам логики Корбина, заявляя, что участие британских войск помешает Британии искать необходимое дипломатическое решение в Сирии. Правительство очень слабо проявило себя в противодействии инстинктивному антиамериканизму и бессвязному пацифизму Корбина. Необходимы всесторонние дебаты об эффективной стратегии в Сирии, но даже после парижских атак очень мало шансов на их проведение в ближайшем будущем. Но в этом виноват не только Корбин. Правительство не сумело выработать и изложить последовательную стратегию борьбы с ИГ. Военная кампания, состоящая из одних только авиаударов, это конечно не ответ. Неприятная правда заключается в том, что из-за отсутствия дебатов военная инициатива перешла к России. Единственный гарантированный исход в такой ситуации состоит в том, что какое бы урегулирование ни появилось в итоге, оно будет выгодно Москве и Тегерану. На кону стоят очень важные вопросы, о которых просто не говорят. После иракской войны правительство с опаской относится к открытому и откровенному обсуждению вопроса о военной интервенции. А поскольку общество обеспокоено кризисом беженцев, настало время связать в общественном сознании причины и следствия данного кризиса.
Мировоззрение Корбина важно, потому что оно вводит доселе маргинальные взгляды в мейнстрим, а также в силу того, что он разделяет критику западных ценностей, с которой выступает Путин и ИГ. Корбин четко говорит о том, что в его внешней политике найдет признание «наша роль в порождении сегодняшних конфликтов». В этом смысле Россия уже проводит внешнюю политику Корбина, поскольку сирийская авантюра Путина отчасти является назидательным уроком о провалах Запада. Корбин был бы ничем не примечателен, если бы не то обстоятельство, что его взгляды на место России в мире далеко не чужды Европе. Бывший глава аппарата Ангелы Меркель резко критиковал Обаму за то, что он не считает Россию региональной державой. Этим взглядам в октябре начала вторить немецкая пресса. А Николя Саркози сказал, что он всегда считал Россию «мировой, а не региональной державой». Немецкий министр иностранных дел Франк-Вальтер Штайнмайер пошел еще дальше, заявив о необходимости российской помощи в урегулировании международных кризисов. Стороннего наблюдателя можно простить, если он забудет, что против России в настоящее время действуют санкции ЕС. Несмотря на них, Берлин поддерживает диалог с Москвой и ясно указывает на то, что будет стремиться к снятию санкций, когда условия минского соглашения будут выполнены. Теперь, когда Путин объявил Францию своей союзницей, конечная точка становится понятна.
Доктрина Герасимова, ставшая сегодня российской стратегией, примечательна тем, что предусматривает эффективное применение политических методов для максимального использования военных ресурсов России. В российской кампании в Сирии есть логика, выходящая за рамки военной операции. Путин тщательно усиливает противоречия, существующие между европейскими и натовскими партнерами. Неслучайно Россия в украинском вопросе решила сотрудничать с «нормандским форматом» (в котором Европу представляют только Германия и Франция), а не с ЕС в целом.
Вполне возможно, что длительный послевоенный мир и беспрецедентная для истории стабильность, которую этот мир принес в Европу, близится к завершению. По иронии судьбы идея «единой и свободной Европы», являвшаяся целью для Запада на всем протяжении холодной войны, сегодня грозит разорвать континент на части, поскольку страны-члены европейского объединения ведут споры о свободном перемещении людей. Американскому непостоянству под стать дезинтеграция европейского проекта, причем не только ЕС, но и НАТО. Но здесь важнее другое. Западный политический консенсус, в основе которого лежат общие ценности, сохранявшие мир и открытые границы после окончания Второй мировой войны, поставлен под угрозу из-за усиления национализма. На смену принципу многосторонних отношений пришли узконаправленные региональные сделки. А это как раз то, чего Путин добивается от Европы.
