Фильм «Пионеры-герои» — это картина о взрослых, чье детство закончилось вместе с крушением СССР. В нем мало подведения итогов и много ностальгии.

Этот фильм мог бы стать важным рассказом о поколении сегодняшних (не только российских) 30-40-летних. Собственно, все, что можно сказать о «Пионерах-героях» следует пропустить через сослагательное наклонение. История трех школьных друзей из Нижнего Новгорода, которые, повзрослев, делают карьеру в Москве, могла бы стать фильмом подведения итогов. Прежние пионеры, мечтавшие о том, чтобы изменить мир к лучшему, превратились в безыдейный, слишком рано перегоревший «офисный планктон», который лечит свою фрустрацию при помощи алкоголя и психотерапии. Катя, Андрей и Ольга (которую играет режиссер) — это классические сироты коммунизма. У них есть престижная работа на службе новой системе, но в душе они грустят о пионерской форме. Режиссер заставляет их постоянно возвращаться в прежние времена, а великолепные ретроспекции, переносящие зрителя в 1987 год, становятся главной движущей силой фильма. Терзания маленькой Кати, которая решила донести в милицию на дядю, гонящего самогон, или комичные приключения Ольги и Андрея, охотящихся за империалистическими «шпионами», выглядят более живыми, чем сцены из современности, и затмевают их. Их слабость, так же как и вялость самих героев, призвана подчеркнуть распространенное мнение, что при коммунизме жить было лучше, проще, а сама жизнь, на удивление, была более цветной. Как в ранних лентах Эмира Кустурицы, которые смягчают жестокую реальность фильтром детства.



«Пионеры-герои» могли также стать фильмом о геройстве, которое требует переосмысления в новых политических реалиях. Однако примеры гражданского «героизма» выглядят довольно механическими и плоскими: кто-то спасает тонущего, кто-то, рискуя жизнью, бросается на помощь ребенку во время теракта… Неужели российская действительность предлагает только такие экстремальные и редкие случаи, чтобы проявить героизм и отвагу? Возможно, режиссер выбирает эти ситуации сознательно, чтобы показать, что прежние пионеры настолько сильно пропитаны идей героического, что даже сейчас продолжают мечтать о зрелищных поступках и не замечают будничной плоскости геройства: в отношениях с близкими, в ответственной общественной или политической жизни.

У Кудряшовой можно обнаружить также попытку поколенческого психоанализа. Страдающая паническими атаками Ольга узнает от терапевта, что ее недуг может иметь сексуальную почву и уходит корнями в вытесненный из памяти детский опыт (первый оргазм случился у героини в детском саду, когда она воображала себя… партизаном). Коммунистическая идеология на службе эротических фантазий — это одна из самых любопытных и забавных линий в фильме, которую редко развивает кинематограф. Лишенные прежнего воображаемого мира прежние пионеры стали эмоциональными импотентами, приклеенными к компьютерам и вовлеченными в связи без будущего.

Лишь прошлое, слепленное из отживших мифов, легенд и образцов, позволяет представителям поколения российского офисного планктона сблизиться друг с другом. Даже бегство под крыло Православной церкви выглядит сегодня негативным жестом, пропитанным отчаянием. Возвращаясь в прошлое, Кудряшова фиксирует важный момент в биографии своего поколения: когда СССР трещал по швам, мир детей, вступавших в ряды пионеров, еще не омрачали сомнения. Так что режиссер оживляет поколенческие фантасмагории, одновременно не слишком хорошо понимая, каким языком описать себя в современности. Объяснение всего идеологическим сиротством и травмой 1991 года кажется не вполне убедительным. В ностальгии, конечно, много обаяния, но она также может стать отравленным колодцем. А из него охотно черпают вдохновение как герои фильма, так и сама Кудряшова. Хотя она должна знать и видеть больше персонажей, она тоже не решается всерьез посмотреть в лицо сегодняшней России.