Исполнять четвертого июля увертюру Чайковского «1812 год» — одна из самых странных наших традиций. Начало ей было положено в 1974 году, когда Boston Pops Orchestra под руководством популярного в городе маэстро Артура Фидлера (Arthur Fiedler) исполнил его в ходе ежегодного торжественного концерта на набережной Чарльз-ривер. Аудитория была потрясена, что, как считается, возродило угасавший интерес публики к празднованию. Его организаторы в других местах взяли этот факт на заметку, и теперь даже те из американцев, кто ничего не слышал о Чайковском, ассоциируют финал его увертюры с праздничными фейерверками.
Несколько удивляет, что в разгар холодной войны кому-то пришло в голову сыграть в День независимости русскую патриотическую мелодию. Вряд ли в Советском Союзе стали бы Первого мая исполнять «Боевой гимн Республики». Однако, судя по всему, это никого не озаботило — тем более, что для многих американцев цифры «1812» связаны исключительно с Англо-американской войной 1812 года, в честь которой был написан гимн США. При этом безумные колокола и пушечные залпы у Чайковского впечатляют в сто раз больше чем американский гимн (если, конечно, не брать исполнение Уитни Хьюстон (Whitney Houston)). Вдобавок, они прекрасно сочетаются с фейерверками. Правда, с демократическими революциями Чайковский сочетается несколько хуже.
На войне между Францией и Россией, которой посвящен «1812 год», не было однозначно хорошей стороны. Если вам нужно кому-то симпатизировать, можем предложить на выбор сумасшедшего военного диктатора, захватившего пол-Европы под разглагольствования о равенстве и правах человека, и абсолютного монарха, правящего феодальной империей, в которой с миллионами людей принято обращаться как с имуществом. Приблизительно треть населения этой империи считались крепостными — то есть фактически (если не официально) рабами. Для царя и его союзников на европейском континенте победить Наполеона значило искоренить демократическую ересь и сохранить аристократические порядки.
Безусловно, Наполеон подмял под себя Французскую революцию и предал ее принципы (впрочем, неоднократно преданные самими революционерами). Также не вызывает сомнений, что, по стандартам своего времени и места, царь Александр имел либеральные устремления — хотя особыми либеральными достижениями похвастаться не мог. Но, тем не менее, Наполеон явно был ближе по духу к Американской революции, чем русские. Если мы хотим слышать четвертого июля настоящую музыку свободы и демократии, нам следовало бы играть не Чайковского, а «Марсельезу» (только вот почему-то так никто не делает).
Культурные сокровища часто теряют по дороге свой исторический багаж. Не произошло ли это и с «Войной и миром»? Кино- и телеверсии гигантского романа Толстого о России времен Наполеоновских войн снимали много раз, несмотря на то, что передать в фильме суть произведения такого масштаба — трудная задача. Еще в 1869 году, когда «Война и мир» только вышли, люди не понимали, что это за жанр. Пусть там фигурирует Наполеон — но исторический это труд или роман? И почему книга получилась такой большой? Между тем, такой большой она была, потому что она и то, и другое. Обычно в историческом романе история — лишь фон для самого романа. В «Войне и мире», как видно по названию, и истории, и романа примерно поровну. Это серьезный вызов для режиссера.
Честно говоря, я впервые столкнулся с «Войной и миром» именно в экранной версии. В 1972 году канал PBS показывал сериал, снятый BBC, — и он был великолепен. По нынешним временам он мог бы показаться скучноватым, но в те годы настолько масштабных и амбициозных телепроектов еще не было. Его длина — почти 15 часов — позволяла включить в действие такие сюжетно избыточные, но впечатляющие сцены, как охота на волков или мазурка Денисова. Вдохновенную игру отчасти обеспечивал вдохновенный подбор актеров — от Энтони Хопкинса (Anthony Hopkins) в роли Пьера до Дэвида Свифта (David Swift) в роли крошечного, надутого Наполеона. Все выглядели так, как должны были выглядеть. В итоге творение ВВС надолго отбило мне вкус к другим фильмам по «Войне и миру».
Новый минисериал BBC, идущий сейчас сразу по нескольким кабельным каналам, примерно вдвое короче и обходится без волчьей охоты, но смотрится от этого ничуть не хуже. В 1972 году еще не было современных технологий и нужно было вкладываться в костюмы для массовки и использовать при пушечных залпах настоящий дым. Теперь это больше не требуется. «Мирная» часть — роскошные дома, гигантские поместья и высокое русское небо (играющее в романе большую роль) — также впечатляет.
Улавливает ли новый сериал дух толстовского романа? Не совсем. Это костюмная драма, «Аббатство Даунтон» на московский лад. В сущности, перед нами очередное историческое кино в духе «Театра шедевров» (телесериал-антология BBC, — прим. перев.) — изысканное, хорошо снятое, но повествующее в основном о том, как трудно невероятно привлекательным и до нелепости богатым людям найти себе подходящую пару. В этом несколько слащавом жанре новое творение BBC выглядит вполне убедительно и местами даже трогательно — просто его создателям флиртующий в опере Анатоль интереснее едящего картошку Пьера. Толстовские экзистенциальные вопросы (если мы — лишь крошечные кусочки жизни, которые несет некая космическая буря, и не контролируем происходящее с нами, что, в таком случае, означает «жить правильно»?) оно просто игнорирует.
«Электро-поп-опера» под названием «Наташа, Пьер и великая комета 1812 года», которая придет на Бродвей в следующем сентябре, продолжается всего два часа и включает в себя только один фрагмент из романа — историю наивного увлечения Наташи никчемным распутником Анатолем Курагиным. Это шоу Дейва Маллоя, написавшего к нему сценарий, музыку и стихи, уже несколько лет идет на разных площадках. (На Бродвее Пьера будет играть Джош Гробан (Josh Groban).)
Нужно отметить, что декорации, освещение и костюмы фантастически хороши. Весь театр обставляется под московский ночной клуб, с пирогами и водкой, а актеры и музыканты смешиваются с аудиторией, часть которой сидит за столиками на сцене. Все очень новаторски и очень в русском стиле. Затем начинает играть музыка, и актеры принимаются исполнять нечто неожиданно (или ожидаемо — это зависит от вашего вкуса) банальное. Те, кто такое любит, останутся довольны зрелищем, но Толстой здесь нужен только для антуража.
Крестьян в России освободили в 1862 году (на год раньше, чем в Соединенных Штатах удосужились освободить рабов). В 1865 году начал публиковаться роман Толстого — и его сразу же стали критиковать за то, что он не отражает жестокость старых порядков. Фактически, Толстого обвиняли в написании чего-то вроде «Унесенных ветром» — то есть в прославлении ушедшего в прошлое мира привилегированного сословия (все главные герои «Войны и мира» — дворяне), который стоял на спинах миллионов крепостных. Герой книги, безобидный симпатяга Пьер Безухов, владеет 40 тысячами крестьян. (Он пытается их освободить, но в итоге только ухудшает их жизнь.)
При этом Толстой не скрывает пороки старой системы. Скажем, в эпизоде с охотой на волков, мы узнаем, что один из охотников отдал за свою борзую три семьи крепостных. Это упоминается между делом, как факт, о котором никто даже не задумывается. Именно такие вещи больше всего беспокоили критиков.
Толстого их реакция затронула, и он им ответил. По его словам, он изучал соответствующий период и не нашел, что в 1805 году или в 1812 году люди были хуже, чем в 1865-м. «В те времена так же любили, завидовали, искали истины, добродетели, увлекались страстями, — писал он, — та же была сложная умственно-нравственная жизнь, даже иногда более утонченная, чем теперь, в высшем сословии». Толстой наделяет своих героев совестью — просто она работает по-другому, не так, как 50 или 200 лет спустя. Человек, обменявший три семьи на охотничью собаку, в наших глазах выглядит чудовищем, однако, возможно, через 50 лет люди будут не понимать, как мы могли убивать животных для еды.
Большинство из нас в похожи на Пьера, который мог считать в какой-то момент Наполеона великим человеком, а уже на следующий день думать, что Наполеон — Антихрист. У нас есть принципы — но иногда мы их меняем. Мы можем быть уверены только в одном — над тем, что мы сейчас считаем просвещенными воззрениями, следующие поколения будут смеяться. Как считал Толстой (по крайней мере, в рамках этого романа), мы не знаем, что будет иметь значение в историческом масштабе, и можем лишь мучить себя размышлениями об этом. Из поражения, которое Бонапарт потерпел в 1812 году в России, можно сделать множество самых разных моральных выводов — и в частности, можно, подобно Толстому, видеть в нем триумф терпения над гордыней и солидарности над высокомерием. Что ж, для четвертого июля такая мораль вполне подходит.
